ТАНаНЬГА
- Не будет, Таня, того, чего ты хочешь. Почему я должен жить по стандарту, придуманному кем-то? Почему у меня должны быть такая вот квартира, такая вот машина и всё такое? Не хочешь считаться со мной – лучше я уйду. Но я не намерен жизнь свою гробить на твои дурацкие желания, идти в рабство вещей, чтобы потом тратить свое время на их обслуживание.
У меня другие планы на мою жизнь и я тебе в самом начале выкладывал открыто. И ты мило кивала головой и была согласна вроде. А потом – вжик – и штамп в паспорте сразу сменил твое направление, и у тебя появились права манипулировать мной. А шиш тебе. Я все сказал.
Таня язвительно дула губы, но молчала. Личико ее стало каким-то крысиным, остреньким, зубки ходили ходуном, постукивая друг о друга от злости, а губы дулись, и вид ее был такой, словно она упорно грызла что-то невкусное.
Таня молчала правильно, себе дороже.
Она никогда не лезла на рожон, и все мозговала перед тем, как выложить, и искала правильную форму, чтобы получить желаемое.
Вот всегда же получалось вытягнуть из мужа то, что он считал пустым и ненужным. И тут нужно подумать тоже. Она чуяла в себе силы переиначить на свое. Хотя Андрей сегодня особенно уж взвился – уйду! Сроду такого не было. «Ну уходи, что мне от тебя, такого , - думала про себя Таня, - невелика потеря». Но поскольку в перспективе не виделось никого более примечательного, чем он, более трудяшного и с большим потенциалом мозгового вещества, то Таня измудрялась рулить им в нужном ей направлении.
Ну, собственно, Андрей и воплотил уже некий стандарт нормальной жизни. И с квартирой и с машиной приличненько. Но Таня гадючилась еще маменькиной мечтой – жить в центре города, на набережной, и жить – как плевать с балкона на прохожих, и не тайно, исподтишка, а открыто.
Мамаша ее, грузная, плотных телес женщина, мощный такой мясной слиток, из мужа своего весь его потенциал вынула, и жила сырно и масляно, но потенциал-то его был и не особо велик.
Когда Таня привела на показ ей Андрея и она повела с ним беседу довольно премудрую, то она унюхала, что Андрей пойдет далеко, при нужном толчке в нужном направлении. Это она Таню замуж за него заманючила. Хотя при холодности той - ей мужчины были интересны не жгуче, не по душе, а по их состоянию. А тут что? Еще ничего! Один лишь потенциал, да и то – со слов маменьки. Потому что Таня тогда не умела еще видеть перспективу, а только гольный факт наличия.
И мать зажужжила ее просто. Бери его и бери. Не пожалеешь.
Ну Таня и взяла, как бы нехотя, чуя свое превосходство над ним.
Вот они вдвоем ловко взялись за Андрея. Он же, дурак по причине душевной простоты, не видел их ходов и маневров, что все было не просто надругательством над ним, - а при их тяжком труде по продвижению замыслов – это ж не просто! – а тотальным истреблением его мирочувствия и жизненных целей.
Андрей напрягся дюже, работал волом, ну дом же – святое построить для мужика. Построил.
Чем Танька тешила его? Принципиальностью в каких-то вещах – обед подать, дом вычистить. Это его радовало очень поначалу. Знал бы он, что все не просто так, не по любви, а по умыслу, чтобы, дав одно, выжать другое. В постели она была рыбье обычна, потому что боялась раскрыть свое естество, проявить себя истинную. Хотя маменька и в постель лезла и ругала Таньку постоянно: «Ты , дура, если не умеешь подавать ему главное блюдо – себя.
То, что Танька холодная, кому как не ей знать? Она даже огрызаться на мать горячо и искренне не умела, только чесала зубками от злости и все складывала в копилочку обид.
Мать она слушала, потому что признавала ее авторитет в том, что жили они лучше многих, и это ее заслуга, потому что выправила отца, деревенского дурня и увальня, сделала из него личность, как она говорила, и дала ему должность. А без нее бы ему – простой путь. Полуголодное нищебродство, а то и пьянство отчаянное. В общем, спасла мать отца от разложения.
Таня с детства присматривалась, как ведёт себя мать с отцом, сначала это изумило ее, и что-то заклокотало в ней, и хотелось сказать отцу, а что сказать? Что мать его не любит и презирает? И как сказать? И что после того? Стало страшно, что отец уйдет.
Мать при отце приобретала ласковый тон голоса, плавность тела и напоминала Тане колокольню со множеством колоколов, из которых на разные лады лился ее смех. Только выходил тот из дома, мать становилась как топор, прямая, резкая, и много говорящая. Собственно, говорила она как бы сама с собой, но для поучения Тани.
Отца она ежила и костерила. А под конец говорила Тане – не будь такой дурой, как я. А то будешь также мучиться с таким же оболдуем.
Отец не проник в директора завода, там его видела маманя в своем путеводителе его жизни. Она его верно оценила, вроде, а вот не влез, увалень. «Что в ум ему кладу – как положить ему на язык? Невозможно проконтролировать его вне дома».
И эта вот рана горячая несбывшихся надежд придавала ей сил учить дочь не делать ее ошибок. И что лучше сразу мужику высокую планку давать, с первых дней, чтобы пока горяч – бежал и прыгал. А потом приостынет чувствами и не сдвинуть его.
Таня действовала по ее технологии. Но мечта ее была тогда слаба и маловата. У нее был эталон – не хуже матери, а лучше. И вот квартира и все прочее вышли лучше, чем у нее. Что-то не широко она на мир смотрела, сейчас кается. Ей было матери и угодить и переплюнуть. Получилось. А очнулась – мечта была маловата, а Андрей не то, что остыл, а уже и уйти может, как выложил.
Пошла Танька к матери и накинулась на нее.
- Академик! Что ты в нем такое увидела? Лучше бы я за Вадика вышла. Вот объявил, что хватит нам всего, и что уйдет, если буду торговать у него новую квартиру.
Мать села на стул, молча и долго смотрела на Таню, как бы изучая ее заново. И сказала, как припечатала:
- Да, академик. Но я не в нем, а в тебе ошиблась. Муж твой всем хорош, а ты тупая ослица. Нет в тебе таланта вдохновить его. У всякого горемыки жена горемычная, жена кочерга.
Таня начала грызть зубками.
- Ты себе диапазон поставила, очень ты ограниченный, не развитый человек. Как ты себя преподносишь ему? Рыба рыбой. Искусственная причем. И знаешь, не хочу ничего больше тебе говорить. Бесполезно. Упустила я тебя. Теперь поздно. Только, если что, не думай, что тебе тут у меня гнездиться. Хоть это обори, если разведетесь, чтобы взять столько от него, сколько вложила. А квартиру вашу, я думаю, ты отработала.
Таня ни слова не проронила, захлопнулась совсем, пришла домой и стала скулить, как щенок.
Впервые она плакала в этом доме искренне, от обиды, злости и жалости.
Ей вдруг вспомнилось, как любил ее отец, как он звал ее ТанАньга, смешно так, как он говорил матери «брысь!», когда играл с ней на полу в детский бильярд, вспомнила, как он был несчастен с матерью, но не понимал своего несчастья, или скрывал… А главное – поняла, что мать её – ей не надежда и не опора, - вот же, сказала, что не пустит ее, если что. Это было огромное сострясение души – понять, что мать, её мозг и опора, вот так вот оттолкнула ее от себя запросто… Она почувствовала себя помоечным щенком… И тут потекли первые искренние слезы, просто детские слезы несчастности окаянной…
Когда пришел Андрей с работы, Таня тихонько подсела к нему на стул и так робко на него посмотрела, как будто она маленькая девочка и впервые встретилась с ним, взрослым мужчиной…
Ее не баламутили никакие мысли, многолетнюю кашу ее наносной алчной деятельности, она выбросила мысленно в лицо матери еще час назад. Одно в ней говорило и клокотало – детский страх, что, кажется, она доигралась в мамину игру, и жизнь ее может выбросить в какое-то космическое сиротство…
Андрей смотрел на нее недоверчиво, зная, что будет очередной нудный и хитрый разговор. Он уже научился распознавать Танины выходки, где она была на ходулях своих желаний, а где просто Танька. Но он ошибся.
- Папа… – Вдруг неожиданно сказала она.
- Что папа? - Удивился Андрей.
Танька смутилась совершенно, она не знала, что говорить вообще, ей просто хотелось безмерной жалости к ее сердцу.
- Папа любил меня…
Андрей почуял, что лучше молчать, чтобы не вспугнуть ее душу, и смотрел на нее даже намеренно ласково, с усилием особой ласковости что ли…
- Папа бы и тебя любил…
Андрей чувствовал, что Таню нужно выручать, что она не сможет вот так взять и открыть свое сердце …
Он обнял ее и сказал: - Все понял. Ты хочешь, чтобы я стал папой. А ты мамой. Что нам нужен малыш. И больше ничего нам не нужно.
Таня тыкнулась благодарно в его плечо и заплакала. Она совсем не хотела сказать ему то, что он сказал. Потому что не понимала, в чем ее спасение, и спасение тому, что рушилось и ломалось в ней.
Она и не могла предположить, что так легко и просто решается все самое страшное на свете, пережитое ей сиротство…
2018
