Оливковое дерево.
Там его и похоронили – под старым оливковым деревом, которое в день похорон сбросило все плоды.
«Дождалось» - невнятно пробормотал мужчина, засыпая небольшую корзину с прахом усопшего, а над ними в бездонном небе раскинулась Большая Медведица, равнодушная, знающая эту тайну длиною в 450 лет…
Начало.
Первое волнение Алексей почувствовал в тот момент, когда гид в экскурсионном автобусе объявил, что следующим пунктом туристы посетят «музей оливкового масла». Но не придал значения странному чувству, быстро переключившись на более знакомое - раздражение: никакого такого музея в экскурсионной программе изначально не заявляли, а день был жарким, а экскурсия нудной и утомительной, а с женой поругался еще в день вылета из Москвы.
Автобус остановился у невысокого заборчика музея, а на самом деле – оливковой плантации в турецком поселке Манавгат.
«Опять будут «впаривать» что-нибудь» - раздражился Алексей, выпрыгивая из автобуса под палящее полуденное солнце и, держа на руках ноющего от жары и скуки сына, быстро вошел в небольшую калитку музея, где тенистая аллея, идущая по внутреннему дворику, обещала хоть какую-то прохладу. Столпились, дождались, когда пройдет предыдущая группа туристов, прошли вперед.
Гид – бодрый турок, отлично говорящий на русском - начал небезынтересно рассказывать о музее, плантации, технологии получения оливкового масла. Алексей слушал в пол уха. Ноющего сына отдал жене, а сам, немного опередив группу, остановился, замер. Волнение не просто вернулось: подобно белой волне неспокойного моря захлестнуло всё существо, заполнило собой пространство вокруг, запенилось внутри. Так простоял он пару минут, пока подходящая тур-группа не окружила его.
- А этому оливковому дереву 450 лет! – торжественно провозгласил бодрый гид, показывая туристам небольшое растение со странным, почти пустым изнутри, искореженным стволом – Оливковые деревья гибнут изнутри – продолжал гид – но с боков погибающего ствола растут новые побеги, и дерево продолжает жить, главное – не убить корень. - с этими словами гид подошел к старому дереву, похлопал по стволу, а потом наклонился и поднял с земли сморщенную оливку, чтобы перейти к следующей части своего рассказа о тернистом пути плода на пути к оливковому маслу.
Но эту часть выступления Алексей уже не слышал: в тот момент, когда рука турка хлопнула по стволу, он вскрикнул, схватился за голову и потерял сознание.
- Пьют на халяву в своих отелях, а тут такая жара – укоризненно произнесла потная женщина, когда суета вокруг Алексея утихла и его – начавшего приходить в себя - под руки отвели в автобус.
После этой экскурсии было еще 7 невыразительных дней «отдыха», который ничем не запомнился. Алексей чувствовал странное оцепенение и скованность, был угрюм, почти не разговаривал с родными.
Нечто по-настоящему странное стало происходить уже после того, как вернулся в Москву.
Сначала были сны: тяжелые, назойливые, липкие: 4 потных, изможденных человека вращают огромные мраморные жернова, а под их тяжестью хрустят, лопаются и истекают соком сочные оливки.
Он просыпался изможденный, а в ушах в течение дня стоял этот хруст, такой отчетливый и знакомый, навязчивый и невыносимый.
А потом стало еще чудеснее: скрип жерновов, шелест оливковых деревьев, большие плетеные корзины, полные тёмных плодов и солнце, солнце, солнце – палящий зной – эти яркие картины стали накатывать внезапно, как иллюзия, и он замирал на несколько минут, целиком отдаваясь этому неповторимому ощущению. «Ты стал как блаженный» - раздраженно бросила жена, когда очередное красочное видение застало его на парковке у торгового центра и он 2 минуты просидел, зажав в руке ключ от машины, не двигаясь с места.
А к зиме понял отчетливо: ему надо вернуться. Именно так – вернуться. Но не просто приехать – ему нужно полностью исчезнуть из его текущей реальности.
Побег.
Снова июль, а казалось, он никогда уже не наступит. Еще никогда Алексей не ждал отпуска так, как в этом году, а когда уезжали в аэропорт – постоял немного на пороге московской квартиры, окинул взглядом знакомые стены, вздохнул, вышел, сдерживая подступающие к глазам слёзы.
А в Турции выдержал только 3 дня, хотя планировал провести с сыном эти последние 14 дней, осуществив задуманное только под конец отпуска. Не выдержал, потому что реальность окончательно раздвоилась в тот момент, когда вышел из здания аэропорта под жаркое турецкое солнце и вдохнул воздух, просоленный морем.
Прогулочная яхта с развлекательной программой для детей отправилась от одного из причалов Манавгата в 10 утра. Купание в открытом море предполагалось около полудня.
- Куда ты четвертое пиво взял – зло прошипела жена – тебе ребенка еще купать!
- Сама искупаешь, а я рядом поплаваю – пробормотал Алексей, а когда жена раздраженно отвернулась, выплеснул пиво за борт – уже четвертое «жертвоприношение» за утро.
Перед самым купанием переодевался в туалете яхты, а когда вышел, то, кажется, почти полностью утратил связь с этой реальностью. Звуки стали приглушенными, картинка перед глазами – не четкой. Последний проблеск случился, когда спускал с лестницы сына, передавая его в руки жены, которая уже была в воде. Встретился взглядом с ребенком в тот момент, когда уже разжимал пальцы и в этот миг встрепенулся, опомнился на мгновение. Отвел глаза.
- Не купайся, посиди – бросила жена – открытое море всё же.
- Искупнусь немного – промямлил он – и отошел в сторону.
Выждал минуту, а потом спустился по лестнице с яхты в море, огляделся. Медленно подплыл к правому борту. Всё нормально – отдыхающие заняты купанием и детьми, на него решительно никто не обращал внимание. Вставил в рот дешевую трубку для ныряния, купленную в отеле за 5 долларов. Снова огляделся. Нырнул и поплыл вдоль борта яхты.
Будь благословенна турецкая безалаберность! Так и проплыл метров 200, дыша через дешевую пластиковую трубку, а потом вынырнул и поплыл смелее. Еще немного – и занырнул за буйки небольшого полудикого пляжа недалеко от развалин античного Сиде. Вышел на берег. Отдышался. Посидел немного на песке. На яхте начинался переполох, заметный даже с берега. Не стал рисковать – встал и побрел прочь.
В вечерних выпусках новостей рассказали о пьяном русском туристе, который предположительно утонул при купании в отрытом море с прогулочной яхты.
Вернулся.
Саид работал в оливковом музее уже 50 лет, а до этого здесь провел всю свою жизнь его отец, а до этого – дед. Ну как «работал» - скорее, жил здесь с самого детства. Помогать отцу начал совсем еще мальчишкой, много пота пролил на плантации, а когда состарился – сделался ночным сторожем. Случилось это лет 10 назад, но еще ни разу старый Саид не изменил своей привычки – ровно в 22.00 обходить территорию музея, останавливаясь на минутку у каждого дерева на своем пути: слишком много всего связывало его с каждым метром этой территории.
Всё начиналось обычно и в эту июльскую ночь: Саид запер ворота ровно в 22.00 и не спеша отправился в обход, неслышно напевая старую песенку, которую, как он помнил, они пели при сборе оливок уже так много лет назад. Вдруг Саид остановился и прислушался – впереди он услышал непривычный звук. Десять шагов вперед, и глазам старого турка открылась необычная картина: перед старым оливковым деревом на коленях стоял человек, обняв руками ствол, и рыдал навзрыд. Человек этот был в одних плавках, босой, кожа его обгорела на солнце.
Первым стремлением Саида было взять безумца под руки и выпроводить за территорию. Он даже сделал несколько решительных (насколько позволял почтенный возраст) шагов вперед, но потом вдруг встал, как вкопанный. Постоял минуту, будто что-то припоминая. Руки старика задрожали, глаза увлажнились. Он подошел к рыдающему человеку и осторожно коснулся обгоревшего плеча. Человек вздрогнул, поднял на старика распухшие от слез глаза.
- Пошли со мной – ласково сказал Саид.
Человек смотрел недоуменно, очевидно, не понимая смысла слов. Тогда Саид жестом показал, чтобы странный визитер шел за ним, а для пущей убедительности потянул за руку.
В небольшой сторожке Саид налил человеку чая, отдал свою лепешку, припасенную для позднего ужина. Измученный странник жадно ел и пил, но его лицо ничего не выражало, было отрешенным, почти безумным. Саид смотрел на своего гостя ласково, но как будто с небольшой опаской. Дал ему свою старую футболку, указал рукой на диван. Но странный гость отрицательно покачал головой, допил чай, легким наклоном головы поблагодарил Саида, вышел из сторожки и бегом бросился назад, к старому оливковому дереву. Лег под ним, прижавшись к стволу.
Саид несколько минут смотрел на него, качая головой, по щекам старика текли слёзы.
Мехмет – владелец оливковой плантации и музея, получивший их в наследство от своего отца, продолжал лично управлять своими владениями. Каждое утро, в 9 часов, он парковался на заднем дворе, обходил вдоль забора территорию музея, подходил к калитке, у которой его неизменно встречал старый Саид. Мехмет здоровался со стариком и задавал ему несколько дежурных вопросов. Этот своеобразный утренний ритуал установился между мужчинами много лет назад и никогда не нарушался, хотя соблюдался скорее по привычке. Старый Саид знал Мехмета еще ребенком, а Мехмету казалось, что старик является неотъемлемой частью плантации, потому что он всегда был тут.
Мужчины так хорошо знали и понимали друг друга, что Мехмет почувствовал необычное состояние старика сразу, как взглянул на него.
- Что случилось, Саид?
Старик жестом предложил Мехмету идти за ним и засеменил вперед по аллее. Озадаченный начальник последовал за ним. Саид остановился у старого оливкового дерева и жестом показал, куда надо смотреть. Впрочем, Мехмет увидел и сам: под деревом спал человек: в старой футболке, в плавках, босой. Мехмет окинул его взглядом, а потом с недоумением посмотрел на старика. «Вышвырни его вон за ворота, к чему беспокоить меня пустяками?» - читалось во взгляде начальника.
Но Саид покачал головой, жестом пригласил Мехмета идти за ним и зашаркал в сторону своей сторожки. Мехмет, удивляясь и раздражаясь еще сильнее, пошел за стариком, по пути пару раз оглянувшись на спящего на земле человека.
В сторожке мужчины провели довольно много времени – не менее получаса. Потом снова вышли на улицу. Сторож выглядел взволнованным, его глаза увлажнились. Вообще, он как будто постарел за эту ночь, сгорбился сильнее, тяжело дышал. Лицо Мехмета выражало сложную гамму чувств: недоумение, недоверие, некоторое потрясение, раздражение.
- Не сошел ли ты с ума, Саид?
Старик отрицательно покачал головой.
- То есть что? – задал неопределенный вопрос Мехмет, пребывая в растерянности.
- Он вернулся. Не обмани меня, Мехмет – сказал старик, всхлипнул и пошел в сторожку. Руки дрожали, но он осторожно собрал со стола бумаги, сложил их в старую шкатулку, запер её и некоторое время сидел у стола, немигающими глазами глядя прямо перед собой. Потом вдруг вскочил, засуетился, заметался по комнатке, как будто вдруг вспомнил о чем-то очень важном, что срочно нужно было сделать. Увидел шкатулку на столе, схватил ее, полез на стул, чтобы поставить шкатулку на шкаф, где она стояла, нетронутая, многие годы. Нога старика соскользнула, он вскрикнул и упал на пол…
Саида похоронили на городском кладбище Манавгата. Мехмет помог организовать приличные похороны, во время которых держался строго. А после похорон вернулся на территорию музея, зашел в сторожку, запер двери на скрипучий засов, бросился на старый диван и зарыдал.
Служение.
Мехмет чувствовал себя некомфортно с новичком несколько первых месяцев. Тогда, в сторожке, он пообещал Саиду, что оставит странного человека на плантации. Он выполнил обещание, а через пару месяцев с удивлением осознал, что этот человек стал приносить значительную пользу, причем практически бесплатно. Он целый день пахал на плантации или выполнял другую работу, ничем не брезгуя, а ночами стал заменять Саида – сделавшись еще и ночным сторожем. Мехмет даже поселил его в сторожку Саида, где ничего не трогали после смерти старика, лишь старую шкатулку Мехмет перенес в свой кабинет. Новичок за несколько месяцев немного выучил турецкий язык, кроме этого, в музее работали русскоговорящие сотрудники. Так и выяснилось, что новичок – русский, его зовут Алексей. Больше, впрочем, ничего узнать не удалось. Алексей упорно молчал, когда Мехмет расспрашивал его, что именно он делает на его плантации, какова его цель. Впрочем, создавалось странное впечатление, что молчание Алексея даже нравилось Мехмету, как будто именно такого поведения он и ожидал.
Алексей взял себе турецкое имя – Ал. Даже не то чтобы взял, просто как-то естественно сократил своё настоящее имя до подходящего турецкого.
Строго говоря, на территории плантации находился он нелегально, у него не было с собой никаких документов и работать он, вроде как, не имел права. Мехмет знал, что, в идеале, ему следовало бы передать этого человека полиции. Но он не сделал этого, а специфика турецких нравов способствовала тому, что Ал так и прижился, и никому вне территории плантации не было до него никакого дела. Впрочем, он почти никогда не покидал территорию, не просил денег за свою работу, и работал, фактически, за еду, и работал много. Этим он и полюбился всем сотрудникам Мехмета, которые быстро привыкли к Алу и даже полюбили его: приносили еду и одежду, помогали по быту.
Так и пошло: Ал трудился с утра до ночи, вечером провожал Мехмета до калитки, запирал её, подобно старому Саиду. Оставшись в одиночестве на территории музея, Ал всегда шел к старому оливковому дереву, у которого его нашли, и проводил там пару часов: с тревогой гладил почти пустой изнутри ствол, собирал опавшие плоды, разглядывал ветки, как ребенок радовался молодым побегам. Потом, около полуночи, вставал и шел в сторожку, но уже в 6 утра снова был на ногах – подметал дорожки, поливал траву на лужайках, готовил музей к открытию. В 9 утра встречал Мехмета у ворот.
Однажды, во время одной из редких отлучек Алексея из музея, Мехмет зашел в его сторожку, чтобы посмотреть, не делает ли его загадочный сотрудник чего-то необычного у себя «дома». Убедился: ничего не делает. Вообще, сторожка выглядела точно также, какой она была при Саиде, казалось, что новому обитателю этого жилища не нужно было ничего, кроме крыши над головой, да старого дивана. Впрочем, на столе лежала тетрадь, пролистав её, Мехмет не нашел никаких записей, лишь несколько схожих рисунков, изображавших ребенка. Впрочем, рисунки были не слишком хорошего качества и ничем особо не привлекали.
Иногда у Алексея случались «выходные» - так между собой называли сотрудники музея те пару дней в месяц, когда он впадал в странное состояние, похожее на забвение. В такие дни он, не шевелясь, сидел под старым оливковым деревом, обхватив руками колени, и смотрел в одну точку перед собой. Его лицо оставалось неподвижным, но иногда по щекам текли слёзы.
Первое время его спрашивали, что означают эти его «состояния», но Ал смущался и избегал ответов.
А однажды вдруг сказал, что в эти дни он слышит и видит, как четверо изможденных мужчин крутят огромные каменные жернова, и хрустят оливковые косточки, поддаваясь камню.
- Где именно это происходит? – спросили его, и Ал в большом волнении показал на то место во дворе, где стоял экспонат, изображающий старинный каменный пресс для отжима оливок.
Так от него и отстали, сочтя, что, все-таки, человек он странный и немного даже не в себе.
Конец пути.
Так прошло 5 лет. Ал почернел от постоянного пребывания на солнце, отпустил бороду, стал, в общем, очень похож на турка и окончательно слился с плантацией и турецкой землей.
- Ты теперь здесь, как дома, не так ли, Ал? – шутливо сказал ему как-то Мехмет.
- Нет. Это место никогда не было моим домом, но я почему-то должен был сюда вернуться – хрипло ответил Алексей и отошел в сторону, оставив начальника в легком смущении.
А вскорости всё это и произошло. Сначала Ал вдруг попросил Мехмета отвести его на могилу Саида.
- Не знаю, зачем – ответил он на вопрос начальника – ночью мне снился старик и просил у меня прощения. – Звал меня. Нужно сходить.
На кладбище несколько минут постоял у надгробного камня, провел рукой по его шершавой поверхности.
- За что простить? – спросил Мехмет – Разве Саид обидел тебя?
Ал пожал плечами.
- Так ты простил его? – не унимался Мехмет.
- Простил – Ал развернулся и побрел прочь.
Был теплый мартовский вечер, когда Мехмет последний раз говорил с Алом. Это случилось у калитки, когда сторож, как обычно, провожал начальника в конце рабочего дня. Мехмет уже протянул руку своему необычному сотруднику, когда тот вдруг сказал:
- Спасибо, Мехмет.
И, по своему обыкновению, развернулся и пошел прочь.
Утром его нашли мертвым под старым оливковым деревом. Он лежал, обхватив руками колени, в той позе, в какой обыкновенно любил сидеть у дерева.
Сотрудники музея и плантации были потрясены этим происшествием. Ал был еще совсем не старым, а установить истинные причины смерти представлялось затруднительным из-за нелегального статуса этого человека.
Обсудили внутри себя и пошли на хитрость: Мехмет вызвал полицию и сообщил, что ночью на территории музея умер неизвестный бродяга. Тело забрали, несколько дней длились формальности, но установить личность Алексея так и не смогли. Мехмет сказал, что организует похороны, раз уж случай произошел на его территории.
Корзину с прахом усопшего он привез в музей. Место похорон не вызывало никакого сомнения.
Через неделю после похорон старое оливковое дерево, которое, по преданию, прожило 450 лет, вдруг начало терять листья и вскорости погибло.
Шкатулка старого Саида.
Саид завел Мехмета в свою сторожку и предложил сесть, а сам взобрался на стул и снял со шкафа небольшую старую шкатулку, поставил на стол, смахнул пыль, отпер заржавевший замок, достал небольшую стопку бумаг, исписанную крупными буквами. Бумага была потрепанной, записи – полувыцветшими, но еще вполне доступными для понимания. Было видно, что записи сделаны рукой, непривычной к письму.
Саид пододвинул бумаги к Мехмету и жестом предложил начать чтение. Мехмет прочел следующее:
Я расскажу тебе эту старую легенду, мой маленький Саид, как когда-то рассказал ее мне мой отец, а ему – его отец, а ему – его дед, и так еще много раз. Пишу тебе, потому что здоровье моё неважно, а ты еще слишком мал, чтобы запомнить и осмыслить мой рассказ. Пишу потому, что так завещал мне мой отец, а ему – его отец, а ему – его дед: передавать эту легенду своим сыновьям до тех пор, пока не вернется тот, кто завершит эту трагическую историю длиною в 450 лет.
Это случилось в 1526 году, когда славный Сулейман Великолепный, великий султан нашей ныне погибшей Империи, был с большим походом в Венгрии, где одержал блестящую победу, и покорил Венгрию, и прославил своё имя (храни его Аллах!). Много рабов пригнали тогда наши предки из покоренных земель.
В те древние времена наша оливковая плантация уже существовала и процветала. Хозяин плантации купил несколько сотен рабов для работы на плантации. Тогда труд наш был полностью ручным и требовалось много рабочей силы, чтобы собирать плоды с тысяч наших деревьев, а потом вращать огромные каменные жернова, получая драгоценное масло. Среди купленных рабов тогда была венгерская семья: родители и их маленький сын. Родители быстро умерли от тяжелого и непосильного труда, а мальчишка прижился на плантации. Был он трудолюбив, но молчалив и заносчив, и никакие наказания не могли изменить его нрава. Впрочем, он был нетребователен, вынослив и много работал, а потому его особо не трогали.
Так прошло очень много времени – 40 долгих лет. О, это были лучшие времена для нашей Родины: Великий Сулейман, мудрый правитель и непобедимый Воин, довел могущество своей Империи до неподражаемых высот. Всякое государство, еще непокоренное великим османским войском, трепетало от одного имени великого Сулеймана, а стук копыт его армии был слышен за сотни миль, заставляя врагов трепетать и обращаться в бегство!
В 1566 году Сулейман готовился в очередной великий поход к землям Восточной Венгрии. За несколько месяцев до этого похода случилось ему проезжать со своей свитой мимо нашей плантации, где он остановился для отдыха на несколько часов (вот почему так много веков процветает эта земля, осчастливленная вниманием величайшего Сулеймана!).
Мой маленький Саид! Пусть всё существо твое наполнится гордостью в этой части моего рассказа: в свите Сулеймана служил тогда наш предок, османский воин Айдоган, который не только положил начало нашему славному роду, но и породил ту легенду, которую я тебе сейчас рассказываю.
И вот, въехал Великий Сулейман на территорию нашей плантации, которая тогда была гораздо обширнее и простилалась далеко на юг Манавгата. Все, кто был на плантации, и хозяин плантации, и его семья, и слуги – все пали ниц и склонили головы к земле при виде Великого Султана и его великолепной свиты. И вдруг наш достопочтенный предок, Айдоган, заметил, что один человек не преклонил колени перед лицом великого Султана, и даже не склонил головы. Он стоял немного поодаль и спокойно наблюдал за продвижением Султана и его свиты.
Кажется, никто, кроме Айдогана, не заметил этого неблагородного поступка. Да и сам Айдоган почти забыл это происшествие, но спустя несколько часов, прогуливаясь по плантации, он вдруг увидел этого человека, который сажал оливковые деревья и в этот момент как раз засыпал землей саженец очередного дерева. Сердце Айдогана вдруг наполнилось яростью. Он назвался своим именем и попросил этого человека назвать себя. Ярость Айдогана стократ усилилась, когда он узнал, что перед ним стоит венгерский раб хозяина плантации.
- Как посмел ты, жалкий раб с покоренных земель, не склонить свои колени перед видом твоего господина, завоевателя земель твоих слабых предков, великого Сулеймана? – закричал Айдоган. – Знаешь ли ты, что скоро великое османское войско отправится в большой поход, чтобы окончательно поставить на колени венгерские земли?
К огромному удивлению Айдогана, раб не смутился, не упал на землю и не начал умолять воина о пощаде и прощении. Он спокойно бросил очередной ком земли под саженец оливкового дерева и тихо ответил:
- Я не раб, иначе я бы погиб еще 40 лет назад вместе с моими бедными родителями. На этой земле и на этой плантации я нашел свое предназначение, и все эти долгие годы я живу ради этих оливковых деревьев, которые стали моими друзьями и собеседниками. Твой Султан – великий воин, но он не вернется из предстоящего похода и никогда не сможет до конца покорить мой многострадальный народ, а ваша Империя, построенная на крови, умрет раньше, чем эти оливковые деревья.
От этих слов ярость помутила ум нашего великого предка, Саид!
- Как смеешь ты, жалкое ничтожество, говорить такое про великого и непобедимого Сулеймана?
Айдоган размахнулся и со всей силы ударил по лицу бедного раба. Тот упал рядом с деревом, которое только что посадил, кровь залила его лицо и капала на землю и на нежные ветки молодого дерева.
Раб приподнялся на локте, так как не мог уже встать, и с усмешкой смотрел на Айдогана.
- Прощайся со своей никчемной жизнью, жалкий раб! – завопил Айдоган – потому что через минуту я убью тебя!
- О, моя жизнь не была ничтожной, - хрипло ответил раб – Я дал жизнь сотням чудесных деревьев, которые проживут сотни лет и одарят своими плодами тысячи людей. А что сделал ты, верный пёс своего жестокого тирана, кроме как приносил горе и смерть неповинным людям? Я буду возвращаться вот к этому дереву, пока будет жив хотя бы один его росток, чтобы с радостью видеть, как оно продолжает дарить радость людям, а ты – ты захочешь вернуться к своим пепелищам?
Мой маленький Саид! Не смог тогда закончить свою речь несчастный раб, потому что Айдоган, обезумев от ярости, выхватил меч и прервал жизнь этого мятежного человека!
Так бы эта история и закончилась, мой милый Саид, если бы не случилось страшное в тот проклятый год – Великий Сулейман умер в походе против Восточной Венгрии, а вместе с ним начало закатываться солнце нашей великой Империи!
Так или иначе, Саид, но смерть Сулеймана в том походе, предсказанная рабом, потрясла душу нашего предка Айдогана. Он был в числе тех воинов, которые сопровождали тело Сулеймана из венгерских земель в славный наш город Истамбул (храни его Аллах на многие века!). Этот путь стал дорогой перерождения Айдогана: много думал он о своей Империи и о своем умершем Султане, о своем собственном пути и о словах, сказанных рабом. Скорбный путь их шел по захваченным землям, и он видел страдание и ненависть в глазах покоренных народов. В дни этого похода в нашем предке умер Воин, уступив месту Созидателю. Он бросил военную службу и нанялся на работу на нашу оливковую плантацию, тем самым, Саид, положив начало нашему великому служению этому месту.
Сын Айдогана, наш достопамятный предок Адем, услышал эту историю от своего отца. Позже Адем рассказывал, что до конца своих дней Айдоган часто приходил к молодому оливковому дереву, посаженному убиенным рабом за несколько минут до гибели, и плакал, сидя у его крепнущего ствола.
Мой маленький Саид! Вот самая главная часть моего рассказа – завещание нашего предка Айдогана его сыну Адему, которое от него вот уже 450 лет передается далее от отца к сыну:
- Сын мой Адем! Служи этой земле до тех пор, пока не вернется тот, кто посадил это оливковое дерево. А когда он вернется, попроси у него прощения от имени Айдогана. А если не придет он на твоем веку – передай мой рассказ и мое завещание своему сыну, и так до тех пор, пока наш род не искупит мой тяжкий грех.
Конец.
Июль 2018
Манавгат, Турция.
Фотография к этому рассказу: настоящее 450-ти летнее оливковое дерево, фото сделано мной в реально существующем сегодня музее оливкового масла в турецком Манавгате в июле 2018 года.
