Диалоги о… Часть восьмая. Вкус времени
М. пропала… Не отвечает на звонки, не набирает сама. Да, она и раньше могла исчезать надолго, что не мешало ей потом просто скинуть эсэмэсное “привет, солнце” или что-то в этом духе. Комплексом вины за молчание она не страдала. Мне же часто было так невыносимо тяжело, что моральных сил едва хватало на работу. Расслабиться я не могла. Не получалось. Возможно, у нас начинался кризис отношений... вернее, начинался он у меня – это я была вся в нелепых заморочках, подключая, казалось, последние ресурсы, чтобы не слететь с катушек. М. ничуть не беспокоилась. Во всяком случае – в минуты отчаянного самобичевания мне виделось именно так. Наверное, я себя накручивала. Наверное – зря. А тут, вдруг, отчётливо поняла – она пропала. И самое ужасное в том, что это моя уверенность ничем не подкреплялась. Но она высверливала душу, выворачивала её наизнанку. Я просто знала, что М. исчезла. Исчезла.
Собственная душа – потёмки, а уж чужая… Хотя за пару лет с момента знакомства эта «чужая» давно стала самой что ни на есть родной. Хоть оттого – не менее загадочной и острой. В силу характера я принимала М. такой, какая она есть, порой затрудняясь ответить – а какая именно. Это не химия даже – эзотерика скорее. Хотя изначально моему практичному разуму принять её давалось с трудом. Говорят, чтобы понять, насколько любишь человека, нужно чтобы он ушёл. И страшнее всего, когда не знаешь – что с ним. Давно описанный факт – где-то всегда страшнее, чем нигде. И ты, погружаясь в неизвестность, мучаешься, словно в ожидании казни.
М. философ, можно сказать – по крови. Нечасто встретишь человека, которому бы так подходило выбранное образование. Строгий университет оставил на её душе незаживающий, тянущий сладкой болью след. Тонны прочитанных книг, состоявших как правило из чужих витиеватых мыслей, не давали ей ничего, кроме детского восторга перед миром. Она была молода и отчаянна. Впереди было столько времени. Время… Но об этом – позже.
Я вспомнила одну нашу беседу – как раз незадолго до последнего звонка М. Тогда я не придала словам особого значения, ибо привыкла к странностям подруги. Однако теперь, когда потянулись страшные дни неконтролируемого одиночества, я вдруг ощутила, словно врастаю М. в кожу, становлюсь её частью, ею самой. И от того становилось только страшнее.
…И я читала немало. В моменты обжигающей холодом тоски из памяти всплывали строчки, по неизвестной причине не понятые раньше, но дающие ответ теперь. Словно связка волшебных ключей, нарочно оставленных кем-то мудрым и добрым в глубине сердца, ключей крохотных и хрупких, которыми можно отомкнуть лишь самые потаённые дверцы. Да и то не всегда. И вот за одной такой дверцей, в прохладный июльский вечер я наткнулась на стихи.
Людского хвороста вязанки. Мне пора
давным-давно с толпою примириться
и самому в себе толкаться и толпиться,
да и душа созрела для костра.
Но встретится лицо — не то, что лица.
Придвинется Лицо — что в озере утра́
всех серебристых рыб влюблённая игра,
всех солнечных колёс сверкающие спицы.
Тогда-то и себя увидишь, но вдвоём:
над озером струится светлый дом,
его зеркальный брат на круге зыбком замер...
Один во множестве и множество в одном —
два одиночества, две силы движут нами.
Меж небом в озере и в небе небесами
есть как бы человеческий проём.
Кривулина я любила. Пожалуй он был самым необычным из представляемых мной людей; я привыкла визуализировать поэта, воображать его голос, манеру подачи – так легче воспринимается текст. Кривулин из редкой породы «хрустальных чудаков», людей, чьё творчество одновременно и оправдывало и опровергало их существование. Мне нравилось, что он разный. Редко найдёшь поэта, которого угадаешь по первым строчкам, тогда как строчки эти, разбрызганные во времени (ох уж это время!) совершенно, на первый взгляд – неоднородны. В этом – весь Кривулин. Вообще, судя по тому, что я знала, питерская поэтическая тусовка той поры сильно напоминала серпентарий. Те, кого многие сейчас читают запоем, мягко говоря недолюбливали друг друга. Бродский, уже давно будучи гражданином страны иной, только подливал масла в огонь. И Кривулин варился в этом адовом соусе, умудряясь оставаться, пожалуй – самым ленинградским из них всех. Странно, но факт. Ещё я помнила его прекрасные строчки о городе белых ночей. Городе, который до сих пор отчаянно люблю, после совместной поездки с М., и которого столь же отчаянно боюсь…
где сиреневая мрела
перевернутой дугою
тень от Синего моста -
там совсем уже другое
состояние - и стоя
вижу новые места
Места и правда были новыми. И всё это дополняло образ Виктора Кривулина – противоречивый и притягательный…
Заметно стемнело. Я налила чаю и села возле окна. Во дворе зажглись фонари и тени от предметов стали резче. Я вернулась мыслями к нашему с М. разговору. Она сказала тогда: «Солнце, не переживай из-за убежавших минут. Время – лишь форма пространства, его функция. Оно такое, каким ты хочешь его застать. Это пластилин в руках бога, понимаешь?» Так странно было от неё слышать о боге, М. никогда не отличалась особой религиозностью. Тогда ещё подумала – может и мне стоило поучиться на философа… Но это была скорее горькая шутка – слишком часто в последнее время М. ставила передо мной загадки высшего порядка. Так казалось. И вот её «время – форма пространства» внезапно открылась мне в обнажённой простоте… И вновь я вернулась к Кривулину:
Людского хвороста вязанки. Мне пора
давным-давно с толпою примириться
и самому в себе толкаться и толпиться,
да и душа созрела для костра.
О чём он..? Вспомнилось дудинское “Не вечность ли сейчас по волосам меня рукой погладила случайно?”
Вдруг меня пронзил луч холода. Казалось в комнате есть кто-то ещё. Было не страшно, но совершенно точно – необыкновенно. И тут я услышала в себе её голос. М. произнесла:
- Почему ты не поняла их раньше? Эти строчки и есть соль времени. Его вкус.
Я растерялась. Неужели тревога за М. настолько повлияла на мой мозг, что я стала слышать внутри её голос? Какая чушь! Я тряхнула головой, но знакомый любимый голос продолжал:
- Не произноси ничего, просто подумай, что тебя зацепило в кривулинском тексте?
- Не знаю, наверное, существование в двух измерениях одновременно…
Даже в глубине души я не подозревала, что смогу говорить с подругой внутри собственного эго, собственной души. Такой опыт начал всё же пугать, но интерес преобладал. Я постаралась скинуть напряжение и очистить мысли.
- Вот то-то и оно. В двух измерениях. А каковы они измерения - ты представляешь?
- С трудом - подумала я - Но разве это так важно?
- Конечно - голос М. звучал явственно, словно она сидела рядом. - Конечно важно. Ты же выбрала определённый текст. Значит - не просто так. Ты движешься не во времени, но в пространстве. Время лишь маркер. Единица длины если угодно. Кривулин здорово поймал и ухватил этот маркер.
Голос М. затих. Я находилась под впечатлением. Нет, разумеется всё можно списать на переутомление. Но выглядело это так, будто я схожу с ума. Зажмурившись, я сжала виски. И тут голос вновь проснулся.
- Ты скучаешь?
Мне стало душно. Я с трудом сдерживала себя, чтобы не зареветь. “Чёрт, дура, а сама как думаешь?!” - мне хотелось ругаться. Что ты делаешь со мною..?!
Но встретится лицо — не то, что лица.
Придвинется Лицо — что в озере утра́
всех серебристых рыб влюблённая игра,
всех солнечных колёс сверкающие спицы.
Тогда-то и себя увидишь, но вдвоём:
над озером струится светлый дом,
его зеркальный брат на круге зыбком замер...
- Вот они, эти измерения - М. запускала слова прямо в сердце. - в одном лице - весь огромный мир. Вселенная. Вечность.
- Как ты это делаешь? - произнесла я вслух. Но никто не ответил.
Я не заметила, когда почти уже ночное небо накрыли низкие облака и заморосил дождь. Мелкие капли монотонно отстукивали по отливу и стало клонить ко сну. Мир действительно начал слоиться, точно приторное пирожное. Строчки Кривулина вспыхивали посреди этого дремлющего хаоса как старые холодные звёзды.
Один во множестве и множество в одном —
два одиночества, две силы движут нами.
Меж небом в озере и в небе небесами
есть как бы человеческий проём.
“...есть как бы человеческий проём.” Мне показалось, угол комнаты на мгновение озарился мягким голубым свечением. Но стоило моргнуть - всё исчезло. Я устало опустилась в кресло и забылась. Мне снились влюблённые рыбы в золотой реке, отражение невиданной красоты деревянного города и звон колоколов - тонкий, переходящий в трель…
Я резко открыла глаза и поняла, что уже позднее утро. Трель колокольцев была телефонным звонком. Я рванула к трубке с такой очумелой резкостью, что опрокинула журнальный столик.
- Алло! - я почти не дышала. Я боялась спугнуть это молчание. - пожалуйста, не молчи.
- Привет, солнце!
- Когда-нибудь я тебя убью - глотая слёзы пообещала я.
- Когда-нибудь - слишком растяжимо и слишком прекрасно - рассмеялась М. - я хотела, чтобы до самого главного ты дошла сама.
- Дошла… - меня накрыла громадная пустота. - как же я рада тебя слышать.
- Время - ничто, солнце. Но оно имеет вкус, не находишь?
Я опустилась на пол и тихо заплакала от счастья.
