Дама и жёлтый рыцарь
Ты грустишь и сердцем и глазами,
Потирая плечи у окна,
Там, за ним, густыми полосами -
Тишина ноябрьского сна.
Там раскинулась среди туманов
Мировая белая фата,
Что древнее Библий и Коранов,
Чище рафаэлева холста.
Белый снег и белая же рама,
А на ней листок нашел приют:
Рвано-золотая орифламма
Князя, сокрушенного в бою.
Он один остался в окруженье
Вражеских бесчисленных атак!
Потерпел святое пораженье,
Благородный, доблестный простак!
Щедро кровью орошая поле,
Он прорвался, предками ведом,
И, дрожа от ветра, ран и боли,
Пал безмолвно пред твоим окном.
В память об отваге в битве трубной
Схорони его, покой суля,
И во имя чести безрассудной
Верного несчастье-короля!
Ты сойди в мороз, из лап метели
Его вырви розовой рукой
И хоть в самой дальней своей келье
Горестное тело упокой.
Потирая плечи у окна,
Там, за ним, густыми полосами -
Тишина ноябрьского сна.
Там раскинулась среди туманов
Мировая белая фата,
Что древнее Библий и Коранов,
Чище рафаэлева холста.
Белый снег и белая же рама,
А на ней листок нашел приют:
Рвано-золотая орифламма
Князя, сокрушенного в бою.
Он один остался в окруженье
Вражеских бесчисленных атак!
Потерпел святое пораженье,
Благородный, доблестный простак!
Щедро кровью орошая поле,
Он прорвался, предками ведом,
И, дрожа от ветра, ран и боли,
Пал безмолвно пред твоим окном.
В память об отваге в битве трубной
Схорони его, покой суля,
И во имя чести безрассудной
Верного несчастье-короля!
Ты сойди в мороз, из лап метели
Его вырви розовой рукой
И хоть в самой дальней своей келье
Горестное тело упокой.