Заболела…

Заболела… Сильно. Совсем как в детстве:

чай с малиной, слабость, ожог-дыханье,

парацетамол ни черта не действует,

кожа раскалённая и сухая,

на висках намазанных бьются жилки,

градусник показывает страшилки,

запахи отравлены проторголом,

наяву мерещится невозможное,

и чего не лезет в больную голову –

раз она больна – что с неё возьмёшь-то…

 

Это полу-выдумки, полу-данности. Полу-счастье двадцатилетней давности, всей судьбы невыцветшая подложка. Это что-то, правда, в мозгу авария, это перемкнуло сквозь жар и марево, но ведь ты тогда со мной – раз-го-ва-ри-вал…

Беззащитный всхлип: «Приходи, Алёшка...» Очень надо, правда. Нелепо кружится мой привычный мир, как за шкирку пойман. Я дословно помню тебя. Вот ужас-то. Я сама не знала, но, видишь, помню…

И про то, как выспренно пишут классики, как рисково манят пути неверные, и – касаньем-шёпотом: «Ася, Асенька… у тебя глаза – не-о-бык-но-вен-ные…»

 

Одеяло колется шерстяное. В воздухе горячие лапы, струи… Наизусть в бреду набираю номер – номера, конечно, не существует… И укол реальности жжётся гнусно, впрочем, отрезвленье – всегда во благо… Что ж мне снится: «Асенька, не волнуйся, я с тобой, ну тише, не надо плакать…»

 

Я ещё зальюсь спиртовой микстурой,

нос заложен, в каждой ноздре по орешине,

и проснусь со сбитой температурой,

вялая, холодная, догоревшая.

Наглухо захлопнулось подсознанье.

Пусто. Хорошо. Ничего не хочется.

В почте вместо «Асеньки» – имя-отчество.

И вчера никто не пришёл.

Я знаю.