Свидетель
Я много хороших задниц видел за свою долгую жизнь, и мужских и женских, но такую как у Терезы Робертс — никогда.
Это было что-то.
Хотя вам наверное трудно понять, потому что вы не знаете и не понимаете столько, сколько я.
Можно сказать, что я особенный.
Да, точно, хорошее и четкое слово — особенный.
Таких как я нет.
И не будет.
Во всяком случае в ближайшем будушем.
Я живу в семье Уильямсов.
Давно уже живу.
Можно сказать, что я член их семьи.
Что-то вроде слуги.
Скорее дворецкого.
Хотя они меня так никогда не называли и не называют.
Видимо из уважения.
Хорошая вещь уважение.
Хорошая и нужная.
Может быть самая нужная вещь на земле.
Да и слово тоже ничего.
Кроме того, что я особенный, я еще и странный.
Поэтому не надо удивляться, если в дальнейшем я буду говорить странные вещи. Конечно, с первого взгляда трудно себе представить, что я способен на такое.
Я имею в виду мои поступки и мысли.
Но поверьте, я говорю правду.
Так вот, я родился в одном и том же городе и почти в одно и тоже время, что и ныне покойный старик Уильямс, Джозеф Артур Уильямс.
Он родился 20 марта 1910 года, а я тремя годами позже, 12 февраля 1913 года, на юге Чикаго, где и провел всю оставшуюся жизнь.
Я очень любил и уважал старика Уильямса.
И, как мне кажется, Уильямс относился ко мне также.
Женился он поздно — когда ему было под пятьдесят.
Вскоре жена умерла — при родах, в возрасте тридцати шести лет.
У него остался от нее сын — Майкл.
Уильямс прожил долгую, интересную жизнь.
Денег у него было много и всегда.
В конце жизни его правда за спину называли сумашедшим, потому что он вел себя странно, по их мнению странно.
Но это было не так.
Далеко не так.
Мы часто разговаривали друг с другом у него в кабинете.
Вспоминали прошлое.
"Да..." — говорил он. "Время прошло, все изменилось. Город изменился и мы постарели. Оба. Но я больше. Мы уже не те... внешность. И голоса, как изменились наши голоса. Стали хриплыми, скрипучими. Мы старики."
Крутым он был в молодости.
Среднего роста, плотный, кряжистый, с волевым, решительным лицом. Глубокопосаженными синими глазами.
Блеск в которых он сохранил до самой старости.
Мне никогда не забыть как он прикончил Хэнкса.
Прямо у себя в кабинете.
Мы были втроем — Уильямс, Хэнкс и я.
Наглый был парень Хэнкс и другого выхода просто не было.
Он был видимо здорово удивлен в последние мгновения жизни.
Он явно не ожидал.
Маленький диалог и все.
Мы обрушились на него как ураган.
Оба вместе.
Как один мощный кулак, как одна страшная глыба.
Уильямс не сплоховал, да и я тоже.
Мы оба сделали это.
Ни он, ни я не жалели потом об этом.
Хэнкс был занудой и неприятным типом.
Помню как он лежал на полу в огромной луже крови с проломанным черепом, конечно более неприятный чем при жизни.
"Извини старина", — сказал мне Уильямс, тяжело дыша. "Но другого выхода просто не было."
"В любое время", — хотел сказать я, но промолчал.
Уильямс скончался от инсульта.
Мне было тяжело, я его любил.
И теперь мне приходится жить в доме, который стал собственностью его единственного сына — Майкла.
Я его не люблю.
Жалкая копия старика Уильямса.
Вобщем явно ни то, что отец.
Майкл вырос у меня на глазах и единственное, что я могу сказать про него — постоянно ерзает.
Странное определение, но это так.
У него жена — Тереза и двое детей, — Дейв ему шесть и Джозеф ему восемь.
Их я люблю, славные дети.
Они мне что внуки.
Я очень люблю, когда они сидят у меня на коленях и болтают свесившимися ножками.
Тереза мне нравится.
Может отчасти от того, что у нее классная задница, а может потому, что она ко мне хорошо относится и хорошо относилась к старику Уильямсу, несмотря на все его причуды.
Нельзя сказать что Майкл делает что-то не так в отношении меня, нет.
Он не может так сказать "выбросить" меня из дома.
Из-за своего отца, его памяти.
Ну не знаю, но я его не люблю.
И ничего с этим поделать нельзя.
Он всегда был подонком — я чувствовал, что в конце концов и подтвердилось.
И что вы думаете?
Он убил свою жену.
Ревнивый сукин сын!
Не знаю, изменяла она ему или нет, но он с изощренной жестокостью убил ее.
Два убийства в одном и том же кабинете.
Хэнкса много лет назад, а теперь ее — Терезы.
Все случилось в пасмурное осеннее утро.
Детей в доме не было.
Были только я, Майкл и Тереза.
"Вот и доигралась дорогая", — сказал он, в ярости хватая кочергу.
"Ты сошел с ума", — она отступила.
"Нет, дорогая. Я не сошел с ума. Просто я поставлю все на свои места."
"Неет!" — в ужасе крикнула она.
Бейсбольным движением, он ударил ее кочергой в лицо.
Потом еще, еще, еще — уже хоккейно.
Она была мертва, но он упорно продолжал ее бить, выкрикивая почему-то:
"Желтый, желтый, желтый снег!"
С чего бы это? Не знаю.
Он потом приподнес все это как ограбление, или что-то вроде этого.
Сукин сын! Еще раз.
Пришли полицейские, много полицейских.
Майкл Уильямс не знал, что я все видел, что я свидетель.
Может от того, что я старый, больной старый дурак.
Неважно.
Но я все видел.
Они разговаривали в кабинете.
Он и лейтенант Пенн, седеющий уже высокий мужчина в коричневом плаще.
"Мне очень жаль мистер Уильямс", — медленно, с расстановкой произнес Пенн."Мы сделаем все, что в наших силах."
Негодяй сидел понурив голову, изображая из себя безутешного вдовца.
Мы были втроем — я, полицейский и Майкл.
И я чувствовал что должен, должен сказать, что это он ее убил.
И я бы сказал.
И старик Уильямс, я уверен, был бы только рад этому.
Я стал бы стукачем ради Терезы Уильямс.
Вернее я стал им.
Я сказал.
Но внимание на меня никто не обратил.
Да и кто мог обратить внимания на меня.
Старый, никому не нужный, покосившийся стул, одиноко стоящий возле окна, под самым портретом Джозефа Артура Уильямса.
