Письмо к Эль Греко
Мой друг, Эль Греко! вынянчивший Крит
был божеством, терпевшим злую участь
таких существ, которых прежде учат
основам всех возможных разрушений,
а после - сотворению.
Твой крик
досель в моих ушах, как тот мошенник,
который, обворовывая нищих,
не сожалеет. Ты же, - изнутри! -
воруешь моё время.
Знаю, ищешь
запас прекрасных форм, вне наших чар!
Но, будь покоен, критовские чувства,
включая и пророчества, и чуждость,
равны всем чувствам в солнечном Толедо.
Я понимаю, я, простая часть
песчинки проходящего.
Тем летом,
не знали бурь терзающих теперь же,
и, без того, потрёпанный причал.
На нём уже не выпьешь так, как прежде
бездонные посуды сладких вин,
в компании хорошенькой гречанки.
Ты, помнится, пытался за речами,
овал её лица, в уме, продолжить,
со всем присущим тактом.
Как Давид,
ты был там наг, но, знал, что в ней, под той же
душой - обычный лёд.
"Увы, как тонок!"
ты крикнул бы сейчас, стремясь давить
пристрастия и страсти.
Ты, католик!
и, думаю, прекрасно помнишь день,
когда писал на дереве "Успенье"?
Так суетно, чтоб к вечеру успеть к ней.
К гречанке, что твой бог из желтой глины
лепил, на диво, мастерски. Средь дев
густая смесь, посредством плавных линий,
ставала лишь податливей, и тут же
вбирала жизнь.
У бога столько дел,
что можно спутать прошлое с грядущим.
Эль Греко, я надеюсь, долгий путь
не пролегал сквозь варварские страны.
Ты полон сил. Но, я считаю, странной
твою причастность к нескольким полотнам.
Ты мне писал, что вся превратность пут,
в их безусловности. Допустим, старый плотник,
что жил на тихой улочке, крестился.
И что имеем? Те же сотни "пусть",
и тот же камень хищного инстинкта.
Ты мне писал, что, в скором, и у вас
откроется посредственная школа
классических художеств. Впрочем, что нам
теперь мешает жить в среде искусства?
Прошу, мой друг, хоть ты меня уважь -
вернись на остров. Я желаю, устно
поведать обо всём: о наших детских
рывках к высокой степени ума
и - к низкой полоумности, чья дерзость,
по силе, может выдать сотню фор
всем дерзостям в других углах планеты.
Вернись на день. Прошу тебя, проведай
чудного старика, что красит рамы!
О! мастерская, неком смысле, - форт
для тьмы и одиночества. Так странно,
предвосхищать, что всё-таки иссохнут
три моря, в коих слышен тонкий фон,
что боязно предшествует исходу.
