[отрывок из ненаписанного произведения; дневники жителя и гостя нашего города]
61-ый день от начала очередного года
Белые стены. Убегающий вид из окна. Облака цвета сажи и окуня. Деревья колышутся в такт сапогам, несущим темное время над дорогой. Автомобили застревают в придорожной пыли, вгрызаясь остатками колес в разверзшиеся морщины асфальта. Весеннее утро не внушает надежды на будущее. Птицы ласково молчат, оставив свое нутро где-то в вентиляционной шахте событий. Их ссыпают туда горстями и прогорошнями. Птицы — давно отживший биоматериал. Люди делают из них, в крайнем случае, веера и панно, закрывающие дыры, которые во всем своем зиянии не понимают, почему проклятью удостоились именно они, а не обшарпанный пол или расшатанные кресла. С неба срываются сточные воды. Никому не известно, откуда берется это слюнотечение дня и ночи, пусть и утверждают баснословные ученые, что сие есть природная закономерность. В закономерности верить не приходится, ибо ласковое полотнище ночного неба мерцает сиреневым, залепляя своим сладким бредом все глаза и подобия ноздрей, отродясь не знавших чистого воздуха. Где-то снует поезд, замыкающий круг нелепым гудением, впрочем, растворяющимся в общем гуле электрических вихрей, которые с таким услаждением несутся где-то над уровнем моря, забирая с собой все, что еще могло оторваться от земли. По крайней мере, так считали местные жители. Местные жители представляли из себя слоеный пирог, напоминавший срез культурного слоя где-нибудь под Петербуржским плато. Слои брусчатки и старого асфальта послушно лежали над землей в том самом порядке, котором их когда-то выкладывали чьи-то всемогущие руки. Если одни жители могли почуять весь этот свежий запах сигаретного дыма и строительной пыли, периодически ссыпавшийся с сухих листьев, то тем, кто находился под ними, уже не доставалось подобного рода льгот. Они сопели в трубочку, все глубже зарываясь в песчаное мясо других: спящих, больных, но все еще напоминающих о своем существовании сонным, хриплым сопением, пронизывающим всеобщую духоту. Этот свист, скрип, треск и был человеческой речью. Если бы из верхнего ряда кто-либо упал бы на нижние этажи, его нежные уши, напоминавшие с виду старые ракушки, немедленно раскололись бы от мучительной боли, вызванной этими посторонними шумами. Приезжий почувствовал бы необычайную концентрацию телевизионных помех, или тех, что называются радиохрустом даже сквозь всю толщу культурного слоя. Гости нашего города, идя по этой странной мостовой даже не догадываются, что поющие дороги, которыми был так славен весь населенный пункт, состоят не из сложных механизмов, даже не из птиц, а именно из биоматериала качественного и пока еще не снятого с вооружения архитекторов — из настоящих людей. Когда узнаешь об этом интересном факте, ноги начинают вибрировать от осознания под собой точно таких же, как ты, жителей. И Слава Печатному Станку, я живу в Пригороде.
