Советы Оптинских старцев-85

СОВЕТЫ ОПТИНСКИХ СТАРЦЕВ

 

(Хроника начала духовной жизни)

 

ИЗ АНАТОЛИЯ СТАРШЕГО ОПТИНСКОГО

 

Учить я не запрещаю, это доброе дело — век живи,

век учись, но только начни-то с себя.

 

11.02.18 г.,

Собор Екатеринбургских святых

 

(Продолжение )

 

К ПУШКИНСКОЙ ТРОПЕ!

 

(Дополнение к завершающей главе исследования

антипоэзии на интернетских сайтах)

 

... Итак: «Ещё стерня лучится светом». Подобные поэтические находки в последнее время я уж и не помню у кого читал. Кажется, у Юрия Казакова, с творчеством которого, к стыду своему, познакомился только в прошлом году. Вот у него, точно,

орлиный бунинский взгляд на мир Божий. Кто, вроде меня недавнего, еще не знает блистательной лирической прозы этого волшебника русского слова — бросьте все дела и спешите приобрести любую его книжку, хоть взрослую, хоть детскую. Мне спасибо скажете.

 

Но речь у нас не о Казакове, а о Малове. И об этом радостный и в то же время тревожный намечается у нас разговор. Почему радостный? Да потому что в бескрайнем просторе оренбургской степи-матушки, по которому проносился с конницей своей бесшабашный Пугачёв, где любил рыбачить, и охотиться один из учителей Казакова Аксакоа, а славный Пушкин наш и ученик его Есенин собирали пугачёвские материалы для произведений своих о народном герое, — в бескрайнем просторе этом появился на свет талантливый стихотворец, продолжатель традиций «золотого века» Иван Малов. А почему, спрОсите, разговор тревожный? Отвечу позднее. Надо ведь сначала доказать читателю суть нашего главного заявления — о талантливости нового поэта.

 

Начнём с того самого стихотворения, в котором изумительно звонкая и по-орлиному чётко и точно подмечено, что отразилось в строке.

 

ЕЩЕ СТЕРНЯ ЛУЧИТСЯ СВЕТОМ...

 

( Постурожайное )

 

Ещё стерня лучится светом,

Но знают пахари: пора!

Переворачивают лето

В степи плугами трактора.

Они гудят, и вся округа

Полна урочного труда.

Просёлком,

Чтоб сменить друг друга,

Вновь едут пахари сюда –

В простор, где впереди иное:

Снега, и до весны бело,

И нивы спят, храня родное,

Твоё, степь-матушка, тепло.

 

Здесь всё густо замешано! растворено друг в друге! чувством любви к людяи и природе оживлено! Так можно говорить только о самом дорогом, самом важном, самом необходимом. То есть о том, что есть Правда, Истина Христова, без которой никакой жизни (не животной, а человеческой) быть не может.

 

Единственно, что меня несколько насторожило — это слишком «громкий» образ о переворачивании лета (а почему уж тогда не всего Земного шара?), но спасли дальнейшие строчки о «переворачивании» времён года, о предстоящей зиме. Тут и громкий, надуманный образ оказался уместным.

 

Зато вот эти стихи верх совершенства. Прочитайте внимательно.

 

ОТПУСК

 

А сердце радостно стучит.

Подумал: "Наконец-то..."

Открыл калитку –

Пёс рычит.

– Нельзя! – отец ему кричит. –

Нельзя! Иди на место!

 

Ко мне мужчиной пожилым

Идёт, как виноватый.

Мы обнялись.

– С утра глядим.

Пойдём, и мать обрадуй.

 

Ведёт он к дому,

На крыльцо.

И там – чего милее? –

Я вижу мать, её лицо.

Седа. Отца белее.

 

Сбылось, что видела во снах.

Стоит, души не чает.

И солнце в майских небесах

Мир детства освещает.

 

Ну, ни единственной закорючки! Не тепло, а горячо, до сердечного накала. Не совсем правильная с точки зрения стилистики фраза: «Пойдём, и мать обрадуй» — совершенно безошибочна с точки зрения жизненной правды (как может по-другому сказать простой, кажется, сельский, взволнованный встречей человек?) Совершенно уместно и точно образное двустишие: «И солнце в майских небесах Мир детства освещает». Ведь у матери в эти минуты — вся их далёкая совместная жизнь перед глазами проносится, — она так часто снилась ей в долгой разлуке.

 

Я намеренно даю в начале разбора побольше стихов, в моём понимании, поэтически безупречных. Ведь найдутся же и скептики, которые ухмыльнутся: «Тоже гений нашёлся. Да у меня образы намного изобретательней и красивей!» А в том-то и дело, что — «изобретательней и красивей». В настоящей, высокой, золотой поэзии не изобретательность и не внешняя красивость нужны и важны, а строжайшее служение Истине, Красоте и Правде Настоящей, ни в чём с «мировоззрением» Божьим не различающееся. Тут Красота и Правда естественные, жизненные, органические (любимое слово Есенина). Такие, скажем, как в этом стихотворении:

 

КИНОМЕХАНИК

 

У него, у ветерана,

В аппаратной тишина.

Три звонка –

И вот с экрана

В зал врывается война.

 

Кадры прожитым повеют.

Бой. Фашисты. Вражий клин.

Взвод защитников редеет,

Тает и... в живых один.

 

– Продержись! – его, родного,

Просит бывший фронтовик.

И в карманах ищет снова

Валидол в смертельный миг.

 

Но подмоге путь неблизкий

В тихий, медленный рассвет.

...Как расстрелянные диски,

Ряд прокрученных кассет.

 

Доконала-таки треклятая война старого киномеханика, кадры фильма очень уж сильно, нестерпимо остро напомнили ему сражение из его солдатской жизни. А сердце на износе было. Здесь образ в конце строф — громче любого смертельного выстрела. Вот когда любой смелейший и неожиданнейший образ будет кстати. Ничем не помешает он читательскому восприятию.

 

Кашу маслом не испортишь. Вот еще вам несколько добрых ложек.

 

ОН УШЁЛ, И В ЦЕЛОМ МИРЕ...

 

Он ушёл, и в целом мире

Нет прощения вины.

Помнит дочь: она в квартире

Испугалась тишины.

 

Помнит сын: отец уходит

Навсегда из детских лет.

Нет войны – отец уходит,

Мать глядит ему вослед...

 

Семейная трагедия, переданная в восьми строчках. Это классика. Когда краткость действительно сестра таланта.

 

А здесь царство добродушного юмора, этакая сказка ложь да в ней намёк. Намёк на серьёзнейшую беду сочинительскую — гордыню тайную и явную, в будущем поэте зарождающуюся:

 

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

 

Стоял Пегас над летней речкой,

Грустил, помахивал хвостом.

К нему с лирической уздечкой

Мальчишка крался из кустов

 

И – прыг на спину: – Стой, крылатый!

Даёшь стихи! А ну – в полёт! –

Взбрыкнул Пегас – юнец кудлатый

Слетел на берег: – Во даёт!

 

Конь своенравный, слыша это,

Легонько крыльями повёл:

– А деликатность для поэта?..

Нашёлся, тоже мне, орёл!..

 

М-да, все мы орлы в поэзии, иногда зазнающиеся так, что уже ошибок своих в стиха не видим и не чувствуем. Малов, кажется, не из таких «юнцов кудлатых». Я просмотрел чуть ли не всю ленту его вещей на Поэмбуке. К моей радости, отдельные недоработки он уже исправил. Исправил удачно, с хорошим чутьём русского языка. Скажем, землю-кормилицу (явный штамп, причём, самый худший — газетный) заменил степью-матушкой (такое сочетание встречаю впервые, кажется, это находка, если у Кольцова не встречается).

 

Однако, кое-что из недоделок осталось. И о них сейчас речь.

 

Самые неприемлемые и вредные из них те, которые нарушают правду жизни, являются, по выражению Аристотеля, ложью по отношению к Истине, Истине Божественной, Христовой. Такие недоделки, поэтические промахи не только стихи уничтожают, к нулю, даже к минусу сводят, но и портят напрочь начинающих авторов и читателей, конечно, приучая их к пониманию поэзии как вседозволенности, где плохое и ложное выдаются за хорошее и истинное, а то и вместе, на равных, существуют.

 

Есть у меня на этот случай такой экспромт:

 

КТО ИСТИНУ НЕ ЗНАЕТ — НЕ ПОЭТ...

 

Кто истину не знает — не поэт.

Вот ты поёшь, порой самозабвенно,

А истины в стихах ни капли нет,

И потому они — подобье тлена.

 

28.04.13 г., ночь

29.04.13 г., день

 

(Истина для поэта, повторю, самый главный критерий. Ложь только бестолочи, бездарям приятна, только они клюют на неё. Понимающие толк в стихах настоящих, подлинных — отрицают её в корне как мерзость для себя и для Бога).

 

Хорошо, что Малов почти не грешит этим. Но кое-что и у него в печати промелькнуло. Напомню ему об этом. Если посчитает нужным — исправит. Итак...

 

(Продолжение следует)