Все мы знаем: в Москве...

* * *

 

Все мы знаем: в Москве расплодились никчемные люди,

По сравнению с ними прекрасен и сморщенный фаллос на блюде,

Ведь морщинистость их сочетается странно с отечностью

И, что крайне печально, с физической общей непрочностью.

 

Вот плетется навстречу один из людей этих странных,

И ни проблеска мысли в гляделках его оловянных.

Судя по синякам, он – обычный объект беззакония,

Но его пожалеть помешает мне туча зловония.

 

А когда я припомню, как намедни лишился портфеля,

Ибо в сквере присел на скамейку, не дойдя лишь немного до цели,

И вздремнул, и к себе подпустил вот такую сомнамбулу, –

Так одним бы ударом и сплющил бродягу, как камбалу.

 

Впрочем, и без меня жизнь сама их колбасит и плющит.

Жил когда-то малыш – непослушен, вихраст и веснушчат,

А теперь в теплотрассе чей-то зад ему служит подушкою

И с утра абстинентный синдром говорит ему: “Марш за чекушкою”.

 

Что-то сперли бродяги с утра и, крича, словно сойки,

Пьют паленую водку свою на ближайшей помойке,

И хоть более жалкое зрелище редко я видывал,

Вдруг себя я поймаю на том, что я им позавидовал.

 

Что бы ни послужило причиной их громкому спору,

Но с утра им не надо, как мне, торопиться в контору,

Где лишь жажда наживы – подоплека любого события…

У бродяг же по-братски построено действо распития.

 

Я слежу из машины с интересом за этим процессом

И с трудом управляю шестисотым своим “мерседесом”.

Ах, мой друг, для того ли трудились мы долгие годы,

Чтобы в этих несчастных нам виделся образ свободы?