Свет и Тень. Фанфикшн-роман
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Этот роман есть не что иное как фанфик по дилогии Ольги Громыко "Год крысы", альтернативное продолжение книги в моём скромном исполнении. Вас ожидают ответы на многие вопросы, оставшиеся после прочтения канона, новые персонажи, новая интрига, война и конечно же, любовь.
Но если читатель не знаком с фэндомом, то вполне может читать произведение как самостоятельную историю: оно вполне самодостаточно.
Для тех, кто заинтересовался: работа объединена в три раздела: Свет и Тень(фанфик по дилогии Ольги Громыко "Год крысы") Части I, II и III соответственно и оформлена как подборки прозаических миниатюр.
Для удобства прочтения даны ССЫЛКИ на каждую следующую/предыдущую главу в начале и в конце каждой главы.
Приятного прочтения всем заинтересовавшимся!
________________________________________________________________
ПРОЛОГ
Вот почему ощущение того, что всё закончится именно здесь, не покидало его в тот далёкий год… Вот почему так не хотелось сюда ехать.
Он всегда доверял своему дару, наверное, даже больше, чем следовало бы. Нужно было и в этот раз так поступить…
Длани Сашия не любят путников, лишая их дара, и потому враги выбрали для исполнения своей цели именно такое место, хотя, наверное, никто ничего не выбирал, потому что никто ничего в итоге не выиграл…
Или же великая Хольга покарала именно его, отняв самое дорогое.
Но как странно: понимание самого дорогого приходит лишь в момент потери, — по-другому просто не выходит. Либо можно оценить дорогого тебе человека, когда никак не можешь удержать его возле себя.
Получается, что теперь в его жизни было и то, и другое… Но что толку от этого знания?
…Стройный высокий мужчина в чёрном плаще с двумя мечами крест-накрест за спиной, склонив голову и держась одной рукой за дерево, стоял и не смел сойти с места. Он был красив и статен, облечён тайными знаниями, силён и умён. Он принадлежал к древнему знатному роду… и всё это не имело теперь значения, ровным счетом никакого! По крайней мере, именно так он и считал, потому что у ног его, разбросав в стороны руки и глядя невидящими глазами в закатное небо, лежала черноволосая воительница с арбалетным болтом в левом боку. Этот болт предназначался ему… А он, так много раз в жизни спасавший от верной гибели и себя, и других, на этот раз не успел. И поэтому всё теперь рухнуло: нет больше ничего. Нет и его самого.
Откинув за спину свои белые косы, точно такие же, как носили из поколения в поколение все мужчины в его роду и на его земле, он упал перед ней на колени, поднял с земли, прижал к себе. Ее тело было совсем ещё тёплым и как будто живым, но мужчина точно знал, что жизнь уже покинула этот приют: сколько ни тряси, ни согревай своим теплом, ни зови, ни меняй дорогу — её больше нет. А потому и предпринимать что-либо не имеет смысла. Он понял это как только увидел её оседающей на землю, и тогда мир померк…
Собственно, больше по привычке бороться до конца, он яростно отбил следующий болт, а затем, почти не глядя и куда более метко, швырнул меч в арбалетчика, попав тому прямо в лоб. Вторым мечом он успокоил остальных: быстро, легко, играючи, словно на тренировке, не испытав при этом ни страха, ни жалости, никаких других чувств, — да и какие теперь могли быть чувства?! А потом ещё долго ходил по поляне: вытаскивал меч из трупа, осматривал остальных поверженных врагов, оглядывался по сторонам. И хотя уже точно знал, что женщина мертва, и ей не поможешь, до последнего не хотел этого видеть. Как будто что-то мог этим изменить…
Так, значит, будем жить вечно?! Вот она, вечность, какой короткой оказалась… И — ни мгновенья покоя!
Сначала — месяцы ожидания неизвестно чего, безотчетного, животного страха, — как же он не хотел умирать, как боялся за себя тогда! И даже не желал замечать её отношения к себе. Это теперь он наконец-то понял, что именно тогда она его и полюбила, с первого взгляда, сначала крысой, а потом тем, кого привыкла бояться с детства — саврянином… И все равно полюбила, боясь этой любви как огня, не желая даже самой себе в ней признаваться. А он чем ей ответил? Вел себя по-скотски, вечно оскорблял её, высмеивал, специально доводил до зла… Понятное дело, что всегда можно себя оправдать: сказать, что всему виной нервное напряжение тех непростых дней и связанное с этим нежелание привязываться и привязывать, снобизм и эгоизм, молодость и глупость… Но вот вопрос возникает тогда: как в такое вообще можно было влюбиться?!
И тем не менее, она смогла.
А как он отблагодарил её за любовь и преданность? О, это отдельная история!
Ну как, Саший побери, как можно было после того, что произошло, предлагать ей деньги?! Как будто с цыпочкой расплачивался. Конечно, он всегда наблюдал такое везде и всюду: многие из тех, кто окружал его с детства, всё измеряли в деньгах… Но ведь она-то была совсем из другого мира, а он так и не сумел тогда понять, что даже говорить с ней о деньгах — оскорбительно! Тем более в свете того, что уже почти решил быть с ней.
Почти решил!..
Еще одна несусветная глупость и подлость. И совсем не отец в итоге виноват в их тогдашнем разрыве, нет! Это он повёл себя как трус. Потому она и ушла.
А дальше были лишь случайные встречи, отыгранные у жизни лучины. Или это Хольга дарила возможность все изменить? Что ж, очень щедро…
Кем была для него эта женщина? Да для этого даже определения нет.
С тех пор, как они впервые расстались, он совершенно иначе на неё взглянул. Она вдруг стала ему неизмеримо дорога, и с тех пор он был рад видеть её всегда, везде, всякой… Она никогда не заявляла на него своих прав, и, наверное, поэтому так хотелось, чтобы заявила. Его дар она усиливала, как «свеча» усиливает дар путника. С ней он был сильнее и увереннее в себе стократно: может быть, потому, что она неугасимо верила в него. Она до последней щепки вызывала трепет его сердца. Она, не скрывая, обожала его, даже став взрослой, жесткой и циничной (надо думать, у него же и научившись), всё равно — обожала, даже если кричала, что ненавидит. С ней было всегда легко и хорошо, во всём. Наверное, это и есть любовь — та, о которой он так мало, скупо и редко ей говорил. А ведь это было единственное, чего она от него действительно хотела.
Вернуть бы все назад… Но это уж вообще детский лепет.
…Положив покойную на землю, он ещё долго смотрел в её глаза. Их нужно было закрыть, а он всё никак не мог этого сделать. Это означало, что больше он эти глаза никогда не увидит. И хотя всегда предпочитал принять неизбежное сразу, без колебаний, сейчас не мог. Просто сидел и смотрел.
Произошедшее не укладывалось в голове.
Как сообщить детям о смерти их матери, если ему самому принять это обстоятельство абсолютно невозможно? Да у него язык не повернётся!
Кто теперь будет его лучшим другом, его напарником, его «свечой» и одновременно — путницей?
А самое главное — как он сам теперь будет жить? И зачем? Зачем?! Без неё продолжать этот путь совершенно не хочется.
А может быть, просто взять её на руки, отнести в пещеру, в это извечное тсарствие холода, мрака и пустоты, уложить на камни, самому лечь рядом и подождать? За два-три дня запросто можно либо замёрзнуть насмерть, либо сойти с ума от пустоты в голове, и лучше уж так, чем жить без неё.
…По хмурому, обветренному лицу видуна катились слёзы. Он их не то что бы не вытирал, а будто бы даже не замечал, и плакать сейчас было не стыдно. Он даже вопросом таким — стыдно или нет? — не задавался. Вся его немерянная гордость, амбиции, достоинство, — всё, чем он закрывался всю жизнь от внешнего мира, вдруг в один миг перестало существовать, рассыпавшись в прах и навсегда померкнув.
Сколько он отдал бы за её жизнь? Всё.
Но этого от него никто не требовал, потому что вернуть её было нельзя.
Ерунда какая-то. Словно маленький мальчик просит у жизни прощения и обещает так больше не делать… Однако здесь всё по-взрослому. Или же жизнь и Хольга прощали, а он так и не исправился.
Что ж, раз так, здесь его больше ничто не держит. Он поступит, как решил: уйдёт в пещеру вместе с ней, чтоб уже больше никогда оттуда не выйти. И пусть Хольга не повенчала их, так хоть Саший вместе приберёт; не в жизни, так в смерти они будут вместе, — назначенные друг другу судьбой, столько раз от неё сбегавшие и, наконец, навеки неразлучные.
Небо успело потемнеть. Луна и звёзды ярко засияли в вышине. И после оглушительной тишины, вотсарившейся в сумерках, раздалась первая трель соловья.
Она любила соловьёв, как любила всё живое в этом жестоком, неправильном мире. Она была оплотом добра, единственным чудом, в которое он верил.
Но почему же тогда Хольга не позволила ей жить?..
Ждать ответа было бессмысленно, и тогда он просто упал перед ней на колени, уткнулся лицом ей в грудь и зарыдал, беззвучно, горько, судорожно. Зарыдал впервые за Сашиеву уйму лет. Его сила, дар, умение — всё уже было бесполезно… А это неожиданно помогло.
…Лучину спустя, полностью опустошённый, он лежал рядом с ней на прелой прошлогодней листве и смотрел в небеса на яркие весенние звёзды. Соловьи надрывались на все голоса где-то совсем рядом… На душе у него было так же гадко, как и прежде, но умирать он уже передумал, а потому нужно было брать себя в руки, подниматься, подбирать её мертвое тело и садиться в седло…
Воительницу нужно похоронить, но не здесь же! Нужно выбрать красивую полянку у реки, вырыть могилку и предать покойную земле. Где она обретёт вечный покой, будет знать только он: ведь она была только его. Он оставит ей её оружие, как и полагается, когда провожаешь на небесные дороги воина, а себе возьмет на память украшение — ту непонятную штучку, которой она на протяжение стольких лет прикрепляла друг к другу свои косы; в память о ней, он будет делать так же, даже если кому-то это и покажется странным.
Сейчас… Ещё немного. Нет сил подняться. Но надо… Он должен, потому что в этом мире всё же ещё есть те, кто любит его и ждёт, и их нельзя разочаровать. Да и она не похвалила бы за намерение умереть, а труды её на земле с его смертью стали бы напрасны.
И поэтому ему придётся жить дальше.
________________________________________________________________
*** За обложку к этой работе я благодарю Кира Лего, моего друга и замечательного автора, публикующего свои работы на этом сайте.