Панегирик Вовке Зюськину
ПАНЕГИРИК ВОВКЕ ЗЮСЬКИНУ
(Дополнение к "Зюськиниаде")
Воспоём Володьке Зюськину
Гимна сладкую истому —
Пусть поэту и не русскому,
Но и всё же не чужому.
В нём такого понамешано,
Что имеется причина
Утверждать, что он не женщина
И, возможно, не мужчина.
Он создание особое —
Меж эстрадою и шоу,
Между низкою утробою
И возвышенной душою.
Меж ворчливой пастью львиною
И улыбчивой метелью,
Между трелью соловьиною
И строительною дрелью.
Так живёт он между гением
И меж тем, кто Летой дышит.
О себе он в откровении
Так впоследствии напишет:
«Похмельное тело болеет, хандрит
И тянется зверски к вину.
Здоровья осталось на пару поллитр,
А денег — всего на одну».
Так меж водочкой и хлебушком
Он идёт дорогой длинной.
Не землицею и небушком,
А мудрёной серединой.
Вот как будто Богу молится
И за Истину стеною.
Или так он долу клонится,
Измождённый сатаною?
Радость это или горюшко?
Или всё до кучи сразу?
С кем твоя, Володька, волюшка?
Откровенно — с кем твой разум?
«По дремучим и тёмным дорогам
Бродит разум, оставленный Богом». —
Говоришь ты, и, значит, выходит,
Вместе с разумом волюшка бродит.
И твоей, выходит, лирике
Не гореть, а дымно шаить.
А всё это в панегирике
Петь нам гимны помешает.
Впрочем, что за боль для темени?
Нынче дух всемирно светел.
И мы тоже в духе времени
Грязь подмены не заметим.
И нам тоже равно радостно,
Что в стране у нас творится.
Было зло явленьем гадостным,
А теперь оно дробится.
Гадость есть вполне лояльная.
Есть пошире и поуже.
Есть немножечко похвальнее
И немножечко похуже.
«Меня, наверно, не поймут.
Но буду честным.
Мне ближе откровенный блуд,
Чем блуд словесный».
Право, нет здесь непонятицы.
Нынче школьникам известно.
Блуд словесный не считается
Блудом ближе, чем телесный.
Да и секс, былое таинство,
Силой светских ухищрений
В век всеядности и равенства
Отнесён в разряд общений.
В претолстенной книжке «Маятник»
По-классически не пыжась,
Ты, как Сашка Пушкин «Памятник»,
Строчкой бронзовой напишешь:
«Сегодня вновь блаженствуя,
Хотя и боль остра,
Я с лучшей в мире женщиной
Общаюсь до утра».
И в порыве гениальности
Ты потом без ложной фальши
По проспекту сексуальности
Триумфально двинешь дальше:
«Всесильной похоти оскал
Назвал улыбкою небесной.
Чужую женщину ласкал —
Как будто бы парил над бездной.
Но выплеснулась страсть — пришло
Иное: словно бы руками
Своими выбросил весло,
И лодку понесло на камни».
Но на камни ли? — единственный
Наш кумир и всё такое! —
Понесло в предел таинственный,
Где нам вечно жить в покое.
Где, поэты, отрешённые
В том своём надзвёздном часе,
Совершенно обнажённые,
Вы сойдётесь на Парнасе.
И Гомеру ошалелому
У огромной винной бочки,
Пусть покуда недозрелому,
О весле прочтёшь ты строчки.
И потом, зажарив борова,
Скажет мудро он и просто:
«Про весло, братишка, здорово.
Я люблю, когда про вёсла».
4.12.17 г.,
Введение во храм Пресвятой Богородицы
