Жизнь без чудес
В чудеса он не верил, поэтому они с ним не происходили. Пожалуй, чудом можно было посчитать разве что его рождение. Мать его была уже старой девой, поставившей крест не только на своём замужестве, но и на отношениях с мужским полом вообще. Отец, разочарованный двумя неудачными браками в молодости, последний десяток лет жил скудной холостяцкой жизнью, поглощая утром и вечером бутерброды с докторской колбасой дома и какой-нибудь супчик и гуляш в заводской столовке в обед.
Так бы и прожили они в одиночестве каждый сам по себе. Если бы не чудо, явившееся им в образе тёти Клани, соседки старой девы и сотрудницы матери холостяка. Она и свела этих двух несчастных, по её мнению, людей, чтобы обрели они счастье в тихой, спокойной семейной жизни. И заходила потом в гости на правах благодетельницы, всегда сама, без приглашения, и садилась за стол пить чай. Говорила о том, что вот хорошо как, что она их познакомила, теперь сердце её спокойно. Переходила на тему, как трудно людям в возрасте познакомиться, чтобы создать семью и опять повторяла, что хорошо это, что она оказалась рядом.
Когда родился Фёдор, тоже приходила, даже чаще, чем раньше. И говорила уже о том, что хорошо вот так вдвоём, вместе растить ребёнка. А то безотцовщины хватает, разводов вон столько, когда молодые сами знакомятся. Когда Фёдор подрос, стала приносить ему конфеты - всегда почему-то одни леденцы. И называла их смоктунцами. Приносила по две конфетки, протягивала Фёдору и с умилением смотрела, как он разворачивает бумажку, запихивает конфету за щёку. Гладила его по голове, повторяя всегда одно и то же:
- Что, вкусный смоктунец?..
Пила чай с печеньем, разговаривала сама с собой и уходила, погладив Фёдора по голове снова.
Когда Фёдор пошёл в школу, тётя Кланя исчезла. Переехала к двоюродной сестре в маленький посёлок, поселив в своей однокомнатной хрущёвке дочь и внучку этой сестры. С тех пор он о ней ничего не слышал. Спрашивал пару раз у матери, где тётя Кланя, но та в ответ пожимала плечами, и Фёдор вскоре спрашивать перестал, а потом и вовсе забыл о существовании тёти Клани.
Фёдора так вот, по-взрослому, называли с самого рождения. Может, решили не баловать родители ребёнка, а. может, просто не знали, как его называть по-другому. Он и говорил это полное взрослое имя всем, кто спрашивал, как его зовут. Так его звали и в детском саду, и в школе, и потом, уже во взрослой жизни.
С ним дома особо не разговаривали. Мать занималась хозяйством, а когда он подходил и начинал хныкать, чтобы она почитала книжку или рассказала сказку, отмахивалась от него просто - «не мешай». Отец приходил с работы поздно, приносил какие-то чертежи и весь вечер сидел, уткнувшись в них.
У Фёдора было две машинки, плюшевая собака и кубики. Кубиков было мало, строить дом из них не получалось, можно было складывать только совсем невысокую башню или строить маленький заборчик. Машинки были средние, собака в них не помещалась, но кубики возить наверху можно было. Жалко, что не было кузова ни в одной из них. В детском саду, куда ходил Фёдор, была большая машина с кузовом, но толстый Колька всегда забирал машину себе. И Фёдору удалось только один раз поиграть с машиной, когда Колька заболел. Болел он неделю, но в другие дни машину не выпускали из рук другие мальчишки. И Фёдор вспоминал потом уже, будучи взрослым, как он один играл целый день с той машиной и задавал сам себе вопрос, почему никто её не отбирал у него, где были тогда другие мальчишки, но так и не мог ничего вспомнить. Может, мальчишки все в тот день заболели. А, может, эта игра с машиной ему только приснилась.
С этих машинок и началась осознанная его жизнь. Он стал соображать. Различать дни, когда надо было идти в детский сад, и другие, выходные. По выходным не надо было рано вставать, но как раз в эти дни Фёдор почему-то просыпался сам, рано, когда родители ещё спали. Шлёпал в родительскую комнату, будил мать и начинал канючить, просил пить или даже есть, или спрашивал, когда можно идти гулять на улицу. Но мать поила его, укладывала обратно в постель и, подоткнув одеяло, уходила, пригрозив, что если он не будет спать, его заберёт Бармалей. Отец не просыпался никогда, только поворачивался на другой бок. Фёдор оставался один после ухода матери, начинал бояться Бармалея, но матери боялся больше. Поэтому лежал под одеялом, подвывая жалобно, но тихонько. Чтобы его не услышали ни мать, ни Бармалей.
Совсем скоро Фёдор понял, что никто его не станет пугать, если он никого не разбудит. Научился становиться на табурет и включать верхний свет. Шёл на кухню, пододвигал стул к столу и сам наливал воду в стакан из ковшика, оставленного матерью с вечера. Брал яблоко с подоконника. И шёл играть в свою комнату. Машинки уже ждали его.
Когда родители просыпались, можно было смотреть телевизор. А потом снова играть. Его кормили и отводили на детскую площадку. Там были другие дети, некоторые из его детского сада, и с ними он тоже играл. Мать или отец сидели на скамейке, иногда разговаривали с другими взрослыми. Вечером, как обычно, надо было мыться перед тем, как лечь в постель. И потом спать.
Кроме выходных, были ещё праздники. На Новый Год Дед Мороз дарил подарки в детском саду. Почему-то Фёдор всегда знал, что Дед Мороз совсем не настоящий, а переодетая Марья Ивановна, воспитательница из другой группы. А подарки заранее покупали родители. Это Фёдор понял, услышав однажды, как перед Новым годом отец раздражённо говорил матери на кухне:
- Ну хочет он мячик, купи!
А потом на новогодней ёлке Дед Мороз подарил ему мячик. И Фёдор сразу догадался, что это родители купили мячик.
С Днём Рождения было ещё понятнее. Там никаких Дедов Морозов не было. Подарки передавались из рук в руки, торт покупался в магазине за углом, гостями были дедушка с бабушкой.
В детстве Фёдор любил слушать сказки. И даже верил в сказочных героев. Но отец сказал однажды, что сказки - это выдуманные истории, и верят в них только маленькие. Фёдор сразу почувствовал себя большим и уже не просил никого почитать ему.
А когда научился читать сам, как и все мальчишки, стал читать о приключениях. Читал о Робинзоне Крузо, о капитане Немо, о Томе Сойере. Но себя на место героев не ставил, не фантазировал о путешествиях и приключениях. В общем, реально мыслил.
Каждое лето всей семьёй они ездили на море, в Анапу. В первый раз поехали, когда Фёдору исполнилось пять лет. Целые сутки тряслись в поезде. Вагон был переполненным, было жарко, а когда открывали окна, сквозняк гулял по вагону. Фёдор простыл, и когда приехали, три дня сидел на берегу, купаться его не пускали. Потом они плавали на катере в дельфинарий. Плыть пришлось часа полтора, и Фёдора сильно укачало. Другие дети и взрослые сидели или стояли на палубе, смотрели, как белые барашки волн разбегаются по обе стороны от носа катера, как выпрыгивают из воды рыбки, сопровождающие катер. А Фёдор видел перед собой только белое дно унитаза и выплёвывал туда сегодняшний завтрак, вчерашний ужин, а потом непонятно что горькое, жёлто - зелёное и тягучее. Когда приплыли в дельфинарий, Фёдор сам был жёлто - зелёного цвета, его шатало, трясло, и никаких дельфинов видеть он уже не хотел. Сидел, согнувшись, на деревянной скамейке и думал, как поплывут они обратно. А вокруг взрослые и дети смеялись, аплодировали морским циркачам и ели мороженое.
Больше к дельфинам они не плавали. А на море продолжали ездить, всегда в Анапу. Потому что там было недорогое жильё, и фрукты, и мелкое море. Через пару лет Фёдор научился плавать по-собачьи, и собирал уже с другими детьми ракушки на берегу, и ловил медуз после шторма в море. Однажды ему даже удалось поймать краба. Несколько ракушек и камешков ему позволяли сунуть в рюкзак и взять с собой домой. Дома он вытаскивал их из рюкзака, клал в какую-нибудь коробочку и засовывал коробочку в ящик стола. А когда вспоминал о ней пару месяцев спустя, не мог нигде найти - коробочка бесследно исчезала. Оставались только большие ракушки, которые покупали в Анапе на рынке каждый год по одной. Они лежали в ряд за стеклом серванта. Когда Фёдор прикладывал ракушку к уху, он слышал шум моря. Но отец объяснил ему, что ракушка – просто резонатор. В ней концентрируются внешние звуки, как и в любой другой полости. И можно приложить к уху кружку и тоже услышать море. Фёдор всё понял, и уже больше не слушал море.
Когда Фёдор пошёл в школу, оказалось, что там нет ничего интересного. Всё по правилам. Правила, как вести себя. Как писать. Как складывать и вычитать цифры. Динозавры вымерли в результате природной катастрофы и перемены климата. А горы образовались из-за разломов земной коры. Никаких чудес. Всё просто и буднично.
Учился Фёдор хорошо. Звёзд с неба не хватал, но и в отстающих никогда не числился. Так, хорошист, которого в школе не ругали никогда, но и особо не хвалили. На родительских собраниях фамилия его никогда не упоминалась, будто и не учился такой Фёдор Каулин в классе. Васька Шулейкин учился, который уроки частенько срывал, задавая самые разные вопросы не по теме всем учителям подряд, и успевал играть в футбол за сборную школы и участвовать в районных олимпиадах по химии и биологии. И Петька Иванов учился, задира и драчун. И Витька Соколов, угощавший сигаретами всех желающих одноклассников в скверике за школой. И Наденька Телешева училась, исполняющая танцы народов мира на всех школьных праздниках. А фамилию Каулина отмечали только в списке, когда собирали с родителей деньги на ремонт класса или на новогодние подарки для детей.
Родители Фёдора ходили на собрания строго по очереди. Придя после собрания домой, друг другу ничего не рассказывали. Потому что рассказывать было нечего - их сына не ругали и не хвалили.
Со сверстниками Фёдор общался ровно, практически со всеми одинаково. Близких друзей не заводил – может, потому, что не было общих интересов с мальчишками – не любил он бессмысленно гонять мяч от одних до других ворот на спортивной площадке. Или собирать ненужные штучки, чтобы потом обменять их на другие, столь же ненужные.
Когда одноклассники стали поговаривать о девчонках и даже стали с ними дружить, Фёдор непонимающе поднимал брови и на эти разговоры, и на новоиспечённые парочки. Никакого смысла в провожании девчонок домой из школы, да ещё и таскания при этом их портфелей он не видел.
Ко времени окончания школы в семье решили, что Фёдор пойдёт в медицинский. Работать врачом было вроде бы выгодно - никакого физического труда, в белом халате, опять же пациенты благодарными бывают. Учился Фёдор хорошо, поэтому в институт должен был поступить. А иначе пришлось бы идти в армию.
Фёдор поступил на лечебный факультет и начал ходить вместо школы в институт. Учиться было трудновато, но он втянулся. Лекции посещал, домашние занятия после практических выполнял, зачёты сдавал вовремя. И стал числиться в хороших студентах, не доставлявших деканату никаких хлопот.
О будущей специализации он не задумывался пару - тройку лет, одинаково относясь ко всем предметам. Он понял, что и в работе человеческого организма никаких чудес нет, что человеческое тело живёт по определённым законам. И пока эти законы не нарушаются, организм работает правильно, как часы. Человек ходит, дышит, видит, слышит, мыслит. А когда происходит сбой, этот сбой происходит тоже по определённым законам. И каждая болезнь протекает по своим законам и лечится тоже по своим законам.
Были, правда, исключения – болезни не поддавались врачебному вмешательству или, что было весьма уж странно, исчезали сами по себе. Фёдор особого значения этим исключениям не придавал, однако при соприкосновении с ними чувствовал какую-то неловкость, напряжение и старался отмахнуться от всех этих непонятностей.
Где-то в середине учёбы его заинтересовали аппаратные исследования. В них всё было просто и понятно. Фёдор понял, что хочет сидеть за каким-нибудь аппаратом и проводить исследования. Люди его не интересовали, общаться с ними, выслушивая постоянные жалобы на здоровье, не хотелось. Это было неинтересно, надоедливо, заставляло отойти от своих мыслей, задуматься о сидящем перед тобой больном человеке, влезть в его шкуру и искать способы помочь.
Однокурсники посмеивались над ним, собираясь стать хирургами, психиатрами или судмедэкспертами. У него были приятельские отношения с некоторыми - слушали иногда музыку, могли выпить пива или даже посетить театр.
С девушками он тоже общался, но общение это не выходило за рамки однокашнических отношений. На втором курсе ему, правда, понравилась Леночка из соседней группы, он даже пригласил её в кино и несколько раз провожал из института до дома. Леночка была пухленькой, смешливой и говорила без умолку. Сначала ему это нравилось, не надо было говорить самому, но потом он перестал слушать и воспринимал её голос как пчелиное жужжание. Кроме того, Леночка постоянно хотела куда-то идти – то в театр, то в кино, то в парк. Перед очередным свиданием Фёдор сослался на недомогание, в другой раз – ещё на что-то. В третий раз Леночка уже никуда его не позвала, а через пару недель он увидел, как её провожает какой-то парень с параллельного стоматологического. Фёдор не расстроился. Немного удивился, когда узнал, что Леночка и этот парень поженились сразу же после второго курса, потому что она ждала ребёнка. И облегчённо вздохнул, представив себе роддом, детские болезни и все остальные прелести семейной жизни.
Он продолжал жить с родителями, которые постарели и вышли на пенсию. Фёдор стал подрабатывать медбратом. Он приносил деньги и отдавал матери, ходил в магазин и покупал продукты, убирался в своей комнате. Когда у отца стало прыгать давление, утром и вечером брал тонометр и заходил в его комнату, предварительно постучав. Измерял давление и пульс. Называл отцу цифры. Отец кивал головой, благодарил.
Отец умер, когда Фёдор получил диплом и стал аспирантом. Похороны прошли тихо, и спустя неделю в семье всё было по-старому. Фёдор приходил домой после занятий, ел приготовленный матерью ужин, говорил «спасибо» и уходил в свою комнату. Читал монографии и научные журналы, записывал конспекты. Перед сном принимал душ и пил чай с печеньем. Мать, приготовив еду, всегда уходила в свою комнату. А он её не удерживал, ни о чём не спрашивал, кроме как о здоровье, и то в те моменты, когда она попадалась ему на глаза и заметна была бледность её лица или слабость походки.
Благодаря прилежанию кандидатская была написана вовремя, и Фёдор защитил её тихо и спокойно. Один из оппонентов, правда, пытался говорить о том, что особой научной ценности диссертация не представляет, но научный руководитель и другие оппоненты сослались на обширность проработанного материала, хорошие статистические обзоры, и Фёдор стал кандидатом наук.
После защиты он принёс домой торт и бутылку шампанского. Мать накрыла стол, они даже поужинали вместе. Но как-то тихо, спокойно, ни о чём особо не разговаривая – Фёдор сказал, что теперь будет работать в отделении и что зарплата у него повысится. Мать кивнула головой и произнесла «хорошо».
В следующие десять лет ничего не случилось. Фёдор по утрам отправлялся на работу. Никогда не опаздывал, не курил, на праздничных посиделках выпивал только бокал шампанского. За это начальство его любило, никогда не лишало премии, и каждый год давало путёвку от профсоюза в санаторий, на юг.
Там, на юге, случались у него романы с женщинами. Женщины эти всегда были замужем, отдыхали в санаториях от семейной жизни и не претендовали на продолжение отношений после окончания отпуска. Особых отличий Фёдор в женщинах этих не видел, не только из разговоров, но и по внешнему виду мог определить неполадки в организме и давал дельные врачебные советы. Женщины слушали, и уже начинали воспринимать его как доктора, сводили на нет их интимные отношения и расставались с ним по-дружески.
Его спрашивали соседи по санаторным номерам, почему он не женат, а он только пожимал плечами. Сам себе этот вопрос никогда не задавал, но, глядя на похождения народа на отдыхе, в очередной раз решал, что несладко живётся женатым и замужним, раз они с таким рвением кидаются в отпускные романы.
В конце августа Фёдор возвращался на работу загорелый и отдохнувший. Коллеги мужского пола похлопывали его по плечу, подмигивали. Женщины улыбались чаще. Но он ничего не рассказывал одним и не улыбался в ответ другим. Его оставляли в покое, не пытались втягивать в служебные романы или пересуды их, не приглашали выпить после работы или даже во время её, не звали на перекур.
В стране произошла перестройка. Появились частные клиники, и многие из сослуживцев ушли туда. Его приглашали пару раз тоже, но он неопределённо пожимал плечами и отмалчивался. Все вокруг стали суетиться, зарабатывая деньги - «их теперь можно было куда потратить», по выражению их бывшего заведующего отделением. Но Фёдору денег хватало. Жильё у него было. Позволить себе раз в год съездить на юг он и так мог, а заграничные курорты его не манили. О новом гардеробе он не задумывался - костюмы, сшитые пять - десять лет назад, были ещё как новые, из добротной ткани, и менять их он не собирался. Когда мать прихварывала, на лекарства можно было не тратиться, всегда у старшей медсестры в отделении можно было попросить пару упаковок.
Ему было уже за сорок, когда мать стала болеть чаще. Уже не справлялась с приготовлением пищи. Фёдор стал сам убираться во всей квартире. А потом попросил санитарку Валю приходить к ним домой три раза в неделю и заниматься домашним хозяйством. Всё вроде бы стало на свои места. Валя была добросовестной - готовила вкусно, убиралась тщательно. Когда Фёдор Васильевич в конце месяца выдавал ей положенное жалованье, краснела и благодарила доктора несколько раз подряд.
В один из вечеров, зайдя к матери в комнату, Фёдор, как обычно, измерил ей давление, выслушал тоны сердца и, прикоснувшись губами к её щеке, поднялся со стула, собираясь уходить. Мать неожиданно остановила его слабым движением руки.
- Послушай, Фёдор… Я никогда не давала тебе советов. Потому что они не требовались. Ты всё делал правильно. Одно только упустил… - мать перевела дыхание, – жениться запоздал…
Фёдор слушал спокойно, ничем не выдавая своего волнения. Он не ожидал, что мать может вмешаться в его личную жизнь.
- Я вот думаю, ты скоро один останешься. Возьми Валю к себе. Она позаботится… - на глазах матери выступили слёзы.
Фёдор взял её руку, подержал в своей, прижал к губам:
- Хорошо, мама, не беспокойся. Я возьму Валю к себе…
Мать умела месяц спустя. Сослуживцы помогли с организацией похорон, организовали поминальный обед в кафе. Приехали дальние родственники, пробыли три дня и уехали. Валя всё это время готовила обеды, подавала, убирала. Когда все уехали и она, вымыв пол в квартире, собралась уходить, Фёдор остановил её.
- Там, в комнате, свободно теперь. Постели себе… - Фёдор махнул в сторону материнской комнаты и ушёл к себе.
Валя ничего не ответила, сняла надетое уже пальто и пошла на кухню.
Утром, проснувшись, Фёдор уловил запах чего-то вкусного. Зайдя на кухню, увидел Валю, снимающую со сковородки пирожки.
- Вот, на завтрак решила… - она неуверенно улыбнулась. – Тесто с вечера поставила.
- Спасибо… - Фёдор сел за стол, сунул пакетик заварки в чашку. Валя тут же подошла с чайником, налила кипятку.
- Ты вот что, уходи с работы. Не надо, чтобы сплетничали там.
Валя, глядя на него, ничего не сказала, только кивнула.
На работе во второй половине дня старшая медсестра, принёсшая спирт и салфетки, пожаловалась:
- Скоро сама полы мыть буду. Валя вон тоже уходит.
Фёдор вопросительно глянул на старшую.
- Наверное, тоже в частную. Там, конечно, зарплата в два раза больше. Зато спрос – в четыре!
Фёдор, как обычно, пожал плечами и ничего не ответил.
Через месяц он вошёл в комнату к Вале и остался там до утра. Ещё через месяц они пошли в ЗАГС и подали заявление.
