Я ныне медленно гнию.
Я ныне медленно гнию,
Растрачивая, бисер дней.
Пишу картины день и ночь,
Грустя о младости своей.
В пустых покоях заточён.
Избрал я добровольный плен.
Ведь мне написано судьбой,
Отдать всё им взамен.
Твердил себе я всё сильней:
«Тщательней оттачивай искусство,
Ведь у меня такое чувство,
Что ты заложник паутины дней».
Всё слушал я себя безмерно.
Зачем и для чего?
Настолько оттачивать его?
Что мог сказать: «Оно бессмертно?».
Отныне я живой скелет.
Стал с ним ужасно схож.
Почти не сплю, почти не ем,
Колючий стал, как ёж.
И говорить я перестал.
Ведь легче всё ж молчать.
И стал я на картины взор,
Всё боле обращать.
Портрет он разве не живой?
Задал себе вопрос.
Вот скулы, вот глаза,
А здесь лицо и нос.
Стал я к картинам подходить,
И слышу… голоса:
«Прошу не нужно уходить!»
«Раскрой свои глаза!».
Тотчас остолбенел,
И стал я сам не свой.
Дрожа и запинаясь, я спросил:
«Простите вы со мной?».
Портреты стали говорить:
«Ведь ты же нас создал».
Тут женский голос взвизгнул вдруг:
«Да он нас не признал!».
С чего я слышать вас могу?
«В тебе искусство глас,
Тут не зачем переживать.
Поведаем мы всё сейчас».
И женский голос вновь вещал,
Вещал он сквозь года:
«Постиг искусства ты зерно,
Отныне – навсегда».
Отныне слился с тишиной.
Спокойно стало мне.
Не упиваюсь уж рубиновым вином,
В ночи, тоскуя при луне.
Познал я истины зерно,
Гармонию познал,
Теперь же я достиг того,
О чём и не мечтал.
Стал высыпаться наконец,
Стал понемногу есть.
Снял страха я с себя венец.
Ведь знаю, кто я есть.
Желаю всем познать себя.
Познать и полюбить.
Найти лишь дело по душе.
И так всю жизнь прожить.
