Бэрримор снова пьян...

Бэрримор снова пьян,

раскуривает кальян,

он больше, увы, не рад

работать на Хэмпширской вилле.

Невесть кто скулит здесь ночью,

сбежавший ли арестант,

собака ли Баскервилей –

да это неважно, впрочем.

Он хочет в родимую глушь,

и имя-то новое – чушь,

Борисом жилось иначе,

босой выходил на траву.

Да только Элиза всё плачет –

расходится шуба по шву,

а здесь что-то выгорит всяко,

к тому же, бесплатна овсянка.

Чему-то, так Бэрримор, рад –

что снова на родине где-то

засушливым выдалось лето,

картошку сожрал колорад,

и спины задаром все гнут,

а кто-то загнулся от пьянки.

Они ж – прохлаждаются тут.

И Бэрримор говорит,

комки разминая в овсянке,

(иначе хозяин накажет –

комочков не любит он в каше):

– И хрен с ним, что кто-то скулит,

чтоб я возвратился назад?

Позвольте, да как это можно,

служить-то России я рад,

да только прислуживать тошно.