Юность беззаботная.

Колька летал во сне. Часто он улетал так далеко, что не успевал вернуться к утру, и поэтому в такие дни приходил в школу ко второму уроку. А частенько и вообще не появлялся на уроках. Жил один. Мать уходила на колхозный птичник на три дня, потом один день выходной. Три дня Колька заботился о себе и хозяйстве.

Старший брат учился далеко в городе и приезжал только на каникулы. В эти три дня была полнейшая свобода. Можно было смыться раньше из школы и заниматься своими любимыми делами дома. Любимых дел было три – рисование, радиотехника и голуби. Или вообще остаться дома, часами наблюдать за голубями, мастерить радиопередатчик, чтобы потом иметь возможность в эфире болтать с такими же, как он, радиохулиганами. Они придумывали разные эксцентричные названия своих радиостанций, болтали между собой и устраивали музыкальные концерты для друзей и девчонок. Радиопередатчики просты и примитивны, но сколько романтики и восторга было в этом занятии.

- "Пентод", "пентод" я "фиалка", как слышишь меня? Прием! – уткнувшись в примитивный микрофон, бубнил Колька.

- Слышу на пять баллов! Как меня слышишь?- Отвечал голос его товарища, дом которого находится через несколько улиц.

Колька что-то паял, наматывал какие-то катушки, усовершенствовал, экспериментировал. Сидя в полумраке комнаты перед светящимися радиолампами, он опять улетал. Летал над своей станицей, видел тех, с кем разговаривал и тех, для кого проигрывал виниловые пластинки на своем стареньком проигрывателе, и ту, которая в колькином классе на уроках сидела в соседнем ряду, чуть впереди. На каждом уроке Колька смотрел на её полупрофиль не отрываясь и в груди его что-то шевелилось, и сдавливало дыхание. В классе друзья и учителя замечали эти продолжительные взгляды и иногда подшучивали.

Чтобы получить ощущение полета Колька готов был паять и рисовать ночами. Он привык к одиночеству, ни кто не мешал уйти в себя. Звенящая в висках тишина, рождала розовые мечты, картины прекрасного будущего. Не понимая сам почему, он таскал из школы домой гипсовые детали головы человека. Делал карандашные рисунки, которые показывал учителю черчения и рисования и снова летал. Чувство полета приносило проявление на белом листе ватмана графического изображения гипсового уха или пластической головы. В школе даже бывали персональные выставки Колькиных работ. Он не задумывался о своих способностях, а просто получал кайф от этого занятия.

Почему это чувство возникало, Колька не знал. Только перед полётом он всегда чувствовал в теле легкую нервную дрожь. Как- будто набирал обороты и потом вдруг взлетал с карандашом в руке.

Голуби, по мнению Кольки, это верх совершенства. Лохмачи, павлины, чубатые они настолько умны, что он стал понимать их по поведению и по звукам. Часами просиживал на чердаке сарайчика, где жили его голуби, и наблюдал за ними. А когда стая поднималась в небо, стоял, запрокинув голову, пока не начинала болеть шея. На ультрамариновом фоне неба красные, черные, белые пятнышки голубей. Они резвились вверх-вниз, кувыркались до одури.

Иногда было страшно, за какого-нибудь турмана закувыркавшегося до самой земли и в самый последний момент выходящего из своего пике. Было видно, как они радуются этому небу.

Колька, стоял в середине двора, широко расставив ноги и был там – с ними, он наивно думал, что жизнь - это всегда полёт.