1917
Не по сердцу мне, папенька, тонкие кружева,
Золочёные пряжки, беседы о женихах,
От самой себе тёмных дум я едва жива,
Отпустите меня развеяться в Петроград.
Так стоит она у зеркала в кисее,
Благородную голову чуть наклонив к плечу,
И в ореховой раме лицо её, как портрет,
Как к какой-то тайне старинной и нежной ключ.
Не дождаться нам белых и красных не переждать,
А на алом снегу нам в овраге крутом лежать,
Вот уж, слышите, папенька, стук у крыльца сапог?
Открывайте же дверь и пускайте их на порог.
И заходят они, и их лица во тьме, - как мел,
И подходит один из них прямиком ко мне:
- За тебя, говорит, и рубля теперь не дадут,
Ни коня, ни полцарства, девушка, ни хомут...
- На, возьми мои кольца с вензелем, говорю,
Надоело мне отвечать за святую Русь,
Опротивело и обрыдло, прости, Господь,
Из твоей ли персти соткана эта плоть?
- Мы пройдём, как ветер по вспененным ковылям,
И никто не посмеет и словом перечить нам,
На холодных лезвиях сабель взойдёт заря,
И не сесть тебе больше, девушка, за рояль.
- Шёлк и бархат, тафта и муслин, миланез и газ,
Серебро фамильное, книги и жемчуга, -
Всё берите, коль воля вольная вас ведёт,
Далеко отсюда, знать, лебединый Дон.
Не по сердцу мне кринолины да нити бус,
А по сердцу гладкий наган да звезда во лбу -
Я целую прохладную гладь рукояти, прошу: стреляй!
Это акт любви, это путь наверх, это пропуск в рай!
Мне в простом сарафане брести по святой Руси,
Я дворянская дочь, и мне не у кого просить,
Лунный конь звенит стременами в сырой траве,
И на всаднике стройном бурку полощет ветр.
Кто там, боже мой, - комиссар или офицер?
Я иду к нему через степь по ночной росе,
Но приблизившись - узнаю по копью в руках,
И слова не идут с онемевшего языка.
Убелились одежды его вдруг, как первый снег,
Я упала ниц и смотрю: никого уж нет,
Только тучи да море чёрное мокрых трав,
Только чувство, что правы все - и никто не прав...
Не кручиньтесь, папенька, - всё будет хорошо,
Мы там ели - не ели, а год-то, гляди, прошёл,
Погодите - вернётся сонм наш неодолен...
...Я меняю на рынке мамину шаль на хлеб.
...Не дождаться нам аксельбантов-погон теперь,
Слаще Шуберта стал нам скрип кожаных портупей,
А белогвардейцы в маках дурманных спят,
со своими страшными клятвами на устах...
Что теперь с тобой, дворянин, кулак, толкователь снов,
У окна ль сгоревшей усадьбы читаешь «Новь» ?
Или за бутылкой наливочки в сентябре
о России споришь с соседом и о царе?
Так и надо нам, папенька. Дедово отлилось.
Что ж вздыхаете вы так горько и тяжело?
Я читала Герцена и мне хотелось выть...
...Никому не гнуть теперь, папенька, гордых вый.
И летит над империей хриплое их «ура»,
И с депешами не справляется телеграф,
И встают навстречу, одетые в пыль и сны,
Грозовые дороги гражданской лихой войны.
Я ничья жена, я смотрю в омут зеркала и молчу,
Вьётся локон тёмно-каштановый по плечу,
Слишком кровь моя благородна и кость тонка,
Можешь всё забрать, но породе нужны века.
Не дождаться нам белых и красных не переждать,
Не запрятать добро, не успеть никуда сбежать,
Есть овраг, окроплённый алым, есть царь, есть Бог,
Не таи пред ним имени своего.
