Сумерки Зибен-Ахта

* * *

Мне часто прочат светлое будущее.

Как-то: расстрел на месте. Пику на разборе. Или, на худой конец, бессрочную каторгу. Всё это пафосно и малоправдоподобно. Где я и где оно, ваше место расстрела... Старая Москва, рассказывают нищие, сгорела от копеечной свечки. Чтоб меня украли, если контора "Зибен-Ахт со товарищи" тоже сожжена была ни за грош! Пожар начался во вторник, сразу после вербного воскресенья.

Сидим мы в номерах на Греческой (рекомендую, фото: это Ключарь... да сыми ты уже кепи, Ключарь! А вот как раз - Сеня-Сочи)... так вот: сидим мы за пивом, ожидая заказанные в "Шанхае" ведро раков и уточку по-пекински. Но вместо утки вдруг влетает совершенно иная дичь...

Тот, кто в деле видел пани Гражину, скажет, что Софа-Золотая Ручка тоже была не подарок, но только не так красива! Гражинка вся светится, словно греческая богиня, вдобавок она знаменита ограблениями и твёрдым характером.

Её фразу: всё, фраера, сгорите молча! - стоило высечь в мраморе...

Впрочем, пустяки.

При появлении дамы мальчики бросают пиво и чистить ногти, берут шпалеры и покидают апартаменты. Мы тоже маем дисциплинку, а как же!

Я принимаю вдохновенную позу и интересуюсь, чем обязан визитом.

Не кидайте брови на лоб, Зибен-Ахт, бо шнифты у вас повылазят, щебечет пани Гражина. Вы меня знаете, я тоже об вас наслышана. Хватит прохлаждаться, словно птица на вертеле! Имею к вам пару слов.

Хотите подзаработать? Я киваю на это, зачем же спорить.

Тогда Гражина толкует про невиданной стоимости брошь, которую она немножко притырила и хочет вывезти. Вы должны мне помочь, говорит она и для пущей важности тычет меня тонким пальчиком прямо в середину груди.

Кому я должен, мне интересно?! Это я всё ещё вежлив.

Здесь не контора извозчиков, сообщаю на всякий случай.

Мне требуется прикрытие, настаивает пани Гражина.

Вы это сделаете, Зибен-Ахт, это будет ваш заработок - и мы в расчете!

Или я что-то должен пани, кроме слов о вечной любви, интересуюсь в ответ.

Иде тут мой интерес? Вы такие цикавые, пани Гражина, что лучше надевайте шляпку и швиндяйте прямиком до рыбного ряда. Купите там турецкую селёдку и морочьте ей голову... Ну, скажите прямо: на кой мне весь этот гембель?

Я шо, канаю под малахольного?

Будет файно, если мы перестанем размазывать сопли по чистой скатерти, мурлычет пани Гражина. Меня ищет бывший муж и хочет вернуть обратно.

Кого он больше хочет, вас или брошь, интересуюсь я из чистого любопытства.

Уже неважно, говорит ясновельможная пани, поморщившись лобиком. Устройте шухер, вроде небольшого пожара в бардаке во время наводнения, и я помогу вам встретиться с дочерью.

Тут меня будто током шибает, и я на минуту забываю о вежливости.

Не играйте с Зибен-Ахтом, мадам, говорю я ей на полном серьёзе.

Моих жену и дочь схоронили три года назад. Я был тогда далеко, и это большое горе... Затем конторщик Сёма Бруевич превратился в карманника Зибен-Ахта.

Вы понимаете, это всё я толкую уже в качестве прощального слова.

Ваша дочь не умерла при погроме, молвит на это пани Гражина.

Она лишь попала к посторонним людям и долго была в беспамятстве.

Только на днях я сама узнала об этом!

Внутри меня просыпается и дрожит какая-то позабытая жилка.

Вейзмир, говорю я... Великий боже! Если вы врёте, мадам, вы ляжете вместе с ними. Давайте приступим к маленькому гешефту, говорит в ответ пани Гражина.

Не заставляйте меня разочаровываться в родительских чувствах.

Ваша Рахиль сейчас в надёжном месте...

Чего и вам желаю, месье Зибен-Ахт!

Что же вы себе пожелаете, спрашиваю я, чувствуя себя официантом на гнутых ножках.

Вы встретитесь со своими мальчиками завтра в девять вечера у входа в синагогу красильщиков, что на Малой Арнаутской, отвечает Гражина. Мой бывший муж, месье Бродский, будет в это время неподалёку, в трактире "Лондон". Его непременно сопровождают пять или шесть переодетых шпиков, которым обещана большая награда за мою голову...

Тут я невольно ахаю: ваш бывший муж - Леопольд Бродский?! Ювелир с Ришельевской? Гражина мрачно кивает на это и говорит: закончив шухер, птицей хряете в сторону Молдаванки.

В конце Арнаутской вас будет ждать пролетка.

Кучер Мицюк - мой родственник, отставной биндюжник с Пересыпи.

Дело ваше будет, кратенько, таково...

- Спокойно, это налёт! - говорю я из-под маски немеющими губами.

Непросто менять специальность, если ты обучен только ловкости рук.

Пани Гражина, а также сидящий рядом толстый, лысоватый и прилизанный Бродский в брусничного цвета смокинге очень естественно изображают испуг. Что ж... Достаю маузер и присаживаюсь. Мальчики ходят вокруг, потроша кошельки и карманы немногочисленным посетителям. Агенты? Ах, да... Агентов мы аккуратно связали. Уложили рядком и бросили их отобранные шпалеры на дно сортира. Один я таки сунул в карман...

Неважно, продолжим.

Я поворачиваю дуло маузера в сторону Бродского, и он рывками обнажает карманы. Пани Гражина дрожащими пальчиками выкладывает на середину стола крохотный ридикюль. Держится пани по-королевски, так что я ей попросту аплодирую. Вынимаю из ридикюля брошь. Ох, и впрямь хороша!..

Бродский морщится, сегодняшний дебет ювелирной лавке совсем не в кассу! Гражина закусывает губу и опускает глаза. Чувствую себя романтическим злодеем... Капельку бы покуражился, да время на подходе.

Опускаю брошь в потайной карман, кричу мальчуганам:

- Всё-всё! Теперь уходим...

Если бы я был поэтом, я бы сказал, что вечер тонул в истоме... или там, солнце догорало в логове заката. Но за забором нас атакует шобла во главе с господином приставом. Некогда размышлять, откуда белогрудые поцыки свалились на нашу голову. Скорей всего, вызвала с нарочным эта плешивая сволочь, то бишь хозяин трактира.

Пули так и жужжат повсюду: мы словно сиганули с размаху в осиное гнёздышко. Сеня-Сочи вскрикивает и первым ложится наземь.

Я порываюсь броситься к нему, но что-то внутри толкает меня в сторону от приятеля... Рахиль, доченька, шепчу я, кусаю губы и плачу - почти навзрыд.

- Ключарь, помоги ему... Я прикрою! - кричу, опомнившись, и продолжаю палить с обеих рук. Внезапно стрельба стихает. Я оглядываюсь и вижу, что оба моих кореша лежат вповалку. Дорого обходится моей компании Гражинина брошка... довеку столько не потянуть. Если пани сбрехала хоть на пол крашеного ноготочка, кровью за всё заплатит. Бегу что есть сил по улице, и полицейские вновь открывают стрельбу. Что-то рвёт меня за плечо и обжигает спину. Но я уже тамочки, отдыхаю возле пролетки.

- Гони! - кричу я мрачному, словно кат на паперти, Мицюку и задыхаюсь от боли...

Поздно вечером пани Гражина приводит меня на Большой Фонтан в тихую бессарабскую семью из семнадцати человек, где мы с Рахилью долго обнимаем друг друга и плачем, как гимназистки. Затем Гражина уносит брошку, и мне ей нечего сказать напоследок. Завтрашней ночью, если фарт не изменит, вместе с бессарабами мы выедем в Мариуполь.

До чего Рахиль похожа на мать, это же просто невыносимо...