Это юг расписной, яркий лён, золотые полотна...
Это юг расписной, яркий лён, золотые полотна,
Ты въезжаешь на белом коне в городские ворота,
Белокурую деву, чьи очи, - лазоревый яхонт, -
Пред собою в седле - в смертоносных сжимая объятьях.
Я жива едва в этом седле, о, жестокий проконсул,
Мне сжигает лицо италийское чёрное солнце,
Я боюсь и вздохнуть лишний раз меж руками твоими,
Крепко в гриву вцепясь, безразлично взираю на римлян.
Здесь ты спешишься и в колесницу взойдёшь золотую,
Потемнеет в глазах от обилия пурпурных туник,
Сзади тронут коней от гордыни седые легаты,
И зайдутся парадные трубы в громовых раскатах.
-Украшеньем триумфа, - сказал, - будешь в Риме, Церера!
- От позора такого в могилах зардеются предки,
Лучше зренья лиши, иль распни на кресте, как рабыню!
-Как ты смеешь перечить, несчастная, славному Риму!
И прошла я сквозь город твой за колесницей со львами,
в тонком платье позорном, звеня золотыми цепями,
да на тонких руках, где алели следы от железа...
Это ль ты обещал, магистрат, самой знатной из пленниц?
Нежных пленниц заплаканный строй - как увядший розарий,
Так брели они в тяжких оковах - на Запад, на Запад,
Вы швыряли денарии в плебс, мы глаза опустив шли,
О, империя, дикая кошка ты, хищная птица!
Я слепа, я глуха, я, о, девы, пьяна без Фалерно,
Меня Рима пьянит оглушающее великолепье,
Растекаются пурпур и золото перед глазами,
Нет, не пленница здесь я, а кто - и сама уж не знаю...
Золоченые поножи, грубые наручи, пояс
крепко бёдра обвивший, с серебряным звонким набором...
Помнят травы суровую поступь ременных сандалий,
Помнят губы твои горький вкус запылённых штандартов...
Ранним утром, когда ещё тают в тумане инсулы,
С кувшином на плече тихо выйду в безлюдие улиц,
Наберу у фонтана воды, постою на прохладе,
Поклонюсь на восток, и пойду, складки столы разгладив.
Море плещется в сердце, прошу, отвези меня к морю.
На обед нынче - хлеб и оливки зелёные с мёдом,
Занавешен от солнца триклиний: прохлада и сумрак,
Час сиесты грядёт - вновь пустеет на улицах шумных.
Над челом твоим - зори и слёзы Авроры крылатой,
Жрица в храме намедни вино подносила солдатам,
Чист останься, прошу, и меня оставь чистой и дальней,
Пусть не снится мне впредь в грубом золоте военачальник.
Я растоптана Римом, распята и обновлена им,
В груде шёлковых белых подушек лежу, как больная,
С опахалом стоит надо мной чернокожий невольник,
А другая рабыня - бутоны роз крошит на воду.
Дай мне маленький дом. Не хочу ни рабов, холопов,
Будут вина со льдом в погребах наших зреть неторопко,
Мне всё снится, как я с кувшином выхожу за водою...
Дай мне это, иль прочь отпусти, - я умру в этом доме!
Мой отец дал бы выкуп хороший, так он вам не нужен,
Ничего вам не нужно, - что надо - возьмёте оружьем,
О, как вспомню, - бросает и в холод, и в жар, - как провёл ты
Пол Германии в звонких цепях, сквозь Златые Ворота.
Запах пряностей с кухни тревожит, волнует, морочит,
Лавроносец в браслетах, как солнце, скажи, что ты хочешь?
Это юг расписной, яркий лён в ало-синих узорах,
Это крови разбуженной ток, называемый Зовом...
08.07.17
