Зачем ты так со мной... Прости, что бросила тебя...

Лёля Панарина

«Зачем ты так со мной? Вот, что я им сейчас скажу? Что? А главное - зачем? Да и что я могу сказать…» - скорее не думала, а, мысленно спрашивала селёдочную голову, молодая женщина. Она сидела среди разделочного цеха небольшой забегаловки на пустом овощном ящике, который служил ей стулом. Сложив руки на край поварского стола так, как учат в школе, она упёрлась в них подбородком таким образом, что её глаза смотрели прямо в безжизненные глаза селёдочной головы. В помещении царил полумрак. И только робкий луч, который героически пробивался через грязное окно с практически непрозрачными стёклами, а затем, отыскав дырку в занавеске, имеющей зеленовато-грязный цвет и забывшей слово стирка, хоть как-то пытался оживить картину помещения. Хозяева цеха не слишком утруждали себя соблюдением норм и правил. Очистки от овощей валялись рядом с помойными ведрами, а не лежали внутри них. Мелкие кости рыбы и животных были разбросаны по полу. Непонятного цвета одноглазый кот лениво тягал в зубах селедочный скелет. Может быть именно этот скелет был когда-то продолжением селёдочной головы. Из кухни, видимо находящейся по какой-то причине в другом крыле здания, доносился гул голосов персонала забегаловки. Иногда среди этого гула можно было чётко отличить нецензурную брань, произносимую низким женским голосом. Из кухни шел противный запах сгоревшей борщевой заправки, который хоть немного растворял собой кислый запах начинающей портится капусты, мешки с которой были небрежно свалены в разных местах помещения.

Молодая, ухоженная женщина в тёмном платье была единственным ярким пятном этой картины. Робкий луч освещал её иссиня-чёрные волосы, ниспадавшие ей на плечи. Прическа была незамысловатая. Просто средней длины волосы небольшими волнами красиво ложились на осунувшиеся плечи. Но подстрижены они были мастерски. Правильные черты лица подчеркивала лучшая косметика – природная красота. Руки женщины украшал скромный, но со вкусом сделанный маникюр. Из украшений, в неглубоком декольте, обнажающем край ложбинки между часто вздымающимися, средней величины бугорками женской груди, виднелась небольшая золотая цепочка с крестиком. Частые и порывистые движения груди, тяжелые вздохи, редкие всхлипы, становившиеся всё чаще, указывали на то, что еще немного и женщина разрыдается.

- Михална! Хоть чайку попей. Настоящий, из пачки, зеленый, листовой, без химии,- мысли женщины прервала хозяйка того самого низкого женского голоса.

- А? Зачем? Какой чай, Зоенька? Я же не просила, - всхлипывая оторвалась от получасового неотрывного созерцания рыбьей головы женщина.

Повариха Зоя - мужского склада, крупная, широкоплечая женщина, в замызганном переднике, надетом поверх цветастого, моды 70-х годов платья и модной в тех же годах стрижкой «Аврора» с обязательной химической завивкой и непременным окрашиванием волос «Рубином» - поставила непозволительно чистый, никак не вписывающийся в такую обстановку, стакан в подстаканнике на край стола, предварительно смахнув с него какие-то очистки. Стакан стал как раз на освещаемую лучом-героем часть стола. Грудки рафинада на дне стакана начинали таять в крутом кипятке, а несколько чайных листьев на глазах увеличивались в размерах.

- Говорю же зеленый из пачки. Без химии. И сахара две, как ты любишь. Попей, попей – тебе еще много сил и души для сегодня надо. А душа она от сладкого сильнее делается, Алёнушка, - ну прямо как в далёком детстве успокаивала уже не маленькую девочку, а молодую женщину Зоя, -попей, а я заправку новую пойду ставить. Люська «долялякалась» по мобилке со своим «Котиком» и спалила старую. Негоже Василича поганым борщом подчивать.

После последней фразы Зоиньки Алёна уже не могла сдерживаться и, упав на руки лицом вниз, разрыдалась так, как будто оплакивала весь рушащийся мир. Повариха поняла, что сболтнула лишнего виновато, вытирая слезинку краем фартука и громко шмыгая носом удалилась на кухню. Таких рыданий заготовочный цех еще не слышал. Даже видавший виды кот испугавшись выскочил в коридор. Обессиленная от слез Алёна с тяжестью подняла голову, посмотрела на часы. Оставался час времени, еще принадлежавшего её. Она, продолжая всхлипывать, попыталась привести себя в порядок. Затем пододвинула стакан с остывшим уже давно чаем и алюминиевой ложкой не как обычно она это делает, а почему-то против часовой стрелки, стала размешивать давно уже растворившийся рафинад. Алёна вытащила ложку из стакана и стала внимательно наблюдать за хаотичным танцем чайных листьев среднего размера. Казалось они включили обратный отсчет и время пошло вспять. Чаинки кружились всё медленнее и медленнее, пока совсем не остановились. Вместе с ними в голове женщины остановился вопрос, который она в тысячный раз повторяла сама себе: «Зачем ты так со мной?». Настенные китайские часы громко отсчитывали секунды бегущего вперед времени, но Алёна была уже не здесь. Её поглотили воспоминания.

… Конец декабря 1985-го выдался снежным, но ласковым. Вечерние сугробы переливались как драгоценные камни в лучах уходящего вечернего солнца. Ель в саду надела свою самую красивую шубку и шапку из воздушного снежного барса. В кухонное окно подсматривал любопытный снеговик. Он был настолько любопытен, что это стоило ему носа. Он совал его во всякие дела, пока зайцы ночью не стащили смешную корявую морковь, служившую снеговику носом. Но менее любопытным он не стал. В доме пахло мандаринами и женскими духами. Фиалково-бергамотовый ланкомовский «Клима» переплетался с сиренево-коричной дзинтаровской «Рижской весной». Но, готовившаяся утка с яблоками, никак не хотела вплетать свой аромат в этот дуэт и дразнила им всех обитателей дома. Алёнка прыгала, бегала по дому. Сегодня ей можно всё. Она весь год, по утрам, даже когда совсем не хотелось просыпаться, честно отрывала по одному и складывала в коробочку из-под «Ассорти» календарные листочки настенного крохотного календаря. И вот он – заветный листочек с улыбкой, нарисованной мамой обычной шариковой ручкой, утром первого января. Двадцать первое декабря. Первый Алёнкин юбилей. Сегодня ей целых десять лет! Останавливаясь на миг, она кружилась, демонстрируя гостям своё новое нежно-голубое в мелкий цветочек платье её мечты. Главным в мечте было даже не само платье, его цвет, фасон. Главным в мечте была юбка солнце-клёш. И она теперь была у Алёнки. Она хвастала всем, что теперь она тоже красивая как мама, ведь у неё теперь тоже есть цветочное голубое платье. Девчушка рассказывала своим друзьям, которые пришли её поздравить, как летом они с мамой наденут свои красивые платья и как дамы пойдут гулять в парк, кушать мороженое, кататься на аттракционах и медленно ходить по тропинкам с раскрытыми зонтами. Хвастала, что все будут смотреть на них и восхищаться.

А в дальней комнате дома, в которую Алёнка почти никогда не заходила, отдыхала от ночной работы старая «ножная» швейная машинка, а в коробе с остатками рукоделия лежали обрезки нежно-голубой в мелкий цветочек ткани. На некоторых из них были остатки манжет, на других пришиты голубые пуговицы. А не заходила в эту комнату Алёнка потому, что в ней хранились вещи хозяев дома, которые надолго уехали на север и сдали дом Алёнкиной семье. Хозяева закрыли свои вещи в одной комнате и входить туда Алёнке было нельзя. А ей и не хотелось. Её Герой придумывал другие приключения, в которых не было места закрытым комнатам.

В дверь позвонили. У Алёнки часто застучало сердечко. «Это Мой Герой!» - пронеслось в голове именинницы и она, сбивая с ног маму, крёстную и бабушку понеслась открывать дверь. На пороге стоял Её Герой и бабаня.

- Папка! Ну ты где так долго был? Я тебя целых четыре календаря ждала! Почему они послали тебя в такую долгую командировку? И ты что, совсем-совсем не мог вырваться к своей девочке? - восторженно и взволнованно одновременно спрашивала Алёнка пришедшего мужчину и веником обметала снег с его, не по сезону тонкого пальто и осенних туфель, - Ты чего так легко вырядился? Командировка в Африке была что ли?

- Да, дочур, в Африке, - виновато улыбаясь ответил отец, - в самой что ни на есть Африке.

- А мне почему никто ничего не сказал? Даже ты, бабаня. Я же тебя спрашивала сто тысяч раз, а ты к маме отсылала, а она молчала. Но ты пришёл! Самое главное, что ты наконец-то пришёл! – в глазах Алёнки стояли слёзы.

Она обнимала Своего Героя, сильно прижималась к его гладко выбритой щеке, и они оба плакали. Это были слёзы радости.

- Мама, тёть Ляда, бабуся! Он пришёл! И бабаня пришла! – кричала через открытую дверь веранды в дом Алёнка, - Я же говорила вам, что он придёт. У него просто командировка важная была и долгая.

Так случилось, что бабушка по папиной линии и бабушка по маминой линии оказались Мариями. Но мамину маму домашние называли Муся, а папину маму Маня. Никто и не заморачивался особо с их именами пока не родилась Алёнка. Едва она научилась говорить всё стало на свои места. Появились бабуся и бабаня. И это уже не обсуждалось.

Тот вечер пролетел как один миг для Алёнки, но для её родителей и родных он длился вечность. В конце вечера, когда все гости разошлись и остались только свои, Алёнкин счастливый мир впервые перевернулся. Её, недоумевающую и счастливую зачем-то позвали в зал, где собрались эти все свои. Именинница продолжала прыгать и веселиться пока её не усадили в кресло и попросили быть умной, понимающей девочкой как на уроках. Алёнка угомонилась. В комнате повисла тишина. Такая тяжелая и глубокая, что доносившийся из запрещенной комнаты звук лязгающих ставень казался шагами приближающегося чудища.

- Ну что, Михал Василич, сам скажешь всё Алёнке или мне сказать? – первой нарушила тишину бабуся.

- Сам скажу, Мария Александровна, - Алёнкин герой сидел низко опустив голову и сжимая в правой руке бумажный комок, который еще недавно был салфеткой. Еще пять минут назад этой салфеткой счастливый отец вытирал остатки красной розы – главного украшения именинного торта со счастливой мордашки дочурки.

- Пуль, что случилось? Снова командировка? Но ты же только что приехал! И теперь ты только мой! Так нечестно… – начинала всхлипывать Алёнка.

- Нет, дочур, тут всё сложнее. Нет больше командировок, уже четыре календаря как нет. Нет, они конечно, случаются, но приезжаю я из них не к вам, а к бабане. Мы не можем больше жить как раньше, втроём. Я и мамуля больше не муж и жена. Я живу у бабани, - Алёнкин Герой вскочил со стула, который стоял напротив её кресла, закрыл лицо здоровенной ручищей, зарыдал и быстро покинул комнату, а перед самым выходом на веранду крикнул - Не могу так больше! Сами ей всё доскажите!

Все оцепенели. За окнами слышался хруст удаляющихся шагов. Хлопнула калитка.

- Мишенька! – первой из ступора вышла бабаня. Она наскоро оделась, схватила с вешалки одежду сына, взяла с полки его туфли и стремглав помчалась догонять его.

Калитка снова хлопнула.

- Аленький мой! Вы будете видится с папой. Обязательно. Но потом. Хворает он сейчас. Сильно хворает. Вот он только вылечится совсем, и вы будете снова видится, - мама пыталась успокоить дочь и начала гладить её по голове, которую украшали длинные, иссиня-чёрные волны вольно ниспадающих волос.

- Какие же вы все… Вы уже четыре года мне врёте! Вы… вы… вы все враги индейцев! – только и смогла прокричать Алёнка и убежала в свою комнату.

В углу девчоночьей кровати сидела вторая её мечта - красивая германская кукла, подаренная Алёнке Её Героем. Девчонка забралась с ногами на кровать и сидела в полной темноте. Никто не решился в этот вечер зайти к ней. Герой ушёл, а вместе с ним ушло волшебство. И всё стало на свои места. Календарь стал, как и положено, годом, сказки про дальние командировки и заморские страны закончились. Алёнкин мир рухнул…

Воспоминания прервал «Дом восходящего солнца» Энималс. Любимая папина песня. Это звонил телефон.

- Алёна Михайловна! Мы заканчиваем через сорок минут. Подъезжайте, - сказал мужской голос на том конце провода.

- Спасибо ребята! – тихо ответила она.

Алёна подошла к двери кухни, открыла её. Невероятно вкусный запах новой борщевой заправки опьянил не евшую уже несколько дней женщину.

- Зоенька, мы будем через два часа, уже позвонили, - сказала она, - давай со мной поехали?

- Езжай с Богом, деточка! – Зоя трижды перекрестила Алёну, - не общественная я персона. Даже не уговаривай

Деточка спешно покинула забегаловку, поймала такси и поехала к ребятам. Знакомые пейзажи вновь и вновь возвращали её в детство, юность. И воспоминания снова захлестнули Алёну. Она вспоминала тяжелый период своей жизни. Двадцать лет, начиная с того, первого юбилея, прошли как в тумане. Постоянные их с мамой переезды, новые мужчины в маминой жизни, первые свидания самой Алёны, череда её неудачных браков… Но, что было постоянно на протяжении этих лет, так это нерушимое желание девушки победить страшную папину болезнь и вернуть себе Своего Героя. Страшной болезнью оказался алкоголизм. Девчушка вытаскивала Своего Героя на своих худеньких плечиках из сомнительных компаний. Совершенно безумного, порой едва дышавшего. Повзрослев научилась отбирать «чекушки» и «мерзавчики». В старших классах, сказав друзьям, что пошла в библиотеку Алёна бежала через пол города в забегаловку, находившуюся возле папиного дома. Большим счастьем было не обнаружить там Своего Героя. Но это было так редко, что этих дней она не помнила теперь. Вдвоём с папиной соседкой Зойкой, поварихой из той самой забегаловки, они тащили бесчувственное тело Героя через пустырь к восьмому подъезду рядом стоящего панельного дома. Потом затаскивали тело на третий этаж, открывали квартиру, раздевали его и клали на кровать. Потом Алёна, сидя в ногах и уткнувшись в колени своей Зоеньки - единственной соратницы в борьбе с папиной болезнью, долго и безутешно плакала. Зоенька тоже уже многие годы ждала возвращения Своего Героя Мишеньки.

Однажды Алёне – простой медсестре районной больницы предложили хорошую руководящую работу в одной из клиник областного города. Её шеф давно «закидывал удочки». Расписывал клинику, её возможности, перспективы. Савич уезжал в область руководить клиникой и ему очень хотелось иметь хорошего и надёжного помощника, который помог бы ему со средним медперсоналом. Шефу давно нравилась Алёна. Добросовестная, талантливая, вежливая, аккуратная, всегда приветливая и что самое главное – всегда готовая спешить на помощь пациенту. Савич часто по-отечески обнимал Алёну и говорил: «И почему я такой мамонт! И почему у меня нет хотя бы одного сына!».

Денег Алёне едва хватало, чтобы оплатить «коммуналку», купить простые продукты и папины лекарства. Их с Зоенькой Герой, казалось, потерял карту и не собирался возвращаться. Отчаявшись, Алёна приняла предложение Савича и уехала в другую жизнь. Из новой жизни она регулярно переводила деньги на папины лекарства Зоеньке. Часто звонила ей, потом стала звонить все реже и реже. Ритм новой жизни с головой захлестнул Алёну…

…А позавчера позвонила Зоя. Они давно уже не общались. Алёна напряглась. А Зоенька плакала в трубку и просила приехать. Говорила, что их Герой собрался в последнее путешествие. Уже через час Алёна, дрожащими руками открывала дверь родительской квартиры. Её Герой сидел на диване в своей комнате с безучастным лицом. Его тусклый взгляд был направлен в сторону двери. Его тело раздулось до невероятных размеров, и он едва дышал.

- Ну как-же так то, папка! – закричала Алёна

Мужчина на мгновение перевел взгляд на дочь, едва заметно улыбнулся и сделал последний в своей жизни выдох.

Маленькие, побелевшие женские руки, ритмично качающие грудную клетку бездыханного мужского тела, растрёпанные волосы, губы упорно твердившие: «Раз,два,три…» - фельдшер кареты скорой помощи с трудом оттащил обезумевшую Алёну от трупа Её Героя.

Зоенька организовала всё. И похороны, и услуги морга, и отпевание, и поминальный обед в своей же забегаловке. Однажды Михал Василич, как его уважительно называла местная публика – такие же алкаши, как и он сказал: «Господа! Прошу поднять этот тост за то, чтобы главный банкет моей жизни прошёл именно здесь!». И все не задумываясь выпили и продолжали чавкать беззубыми ртами. Им было уже всё равно за что пить. Лишь бы наливали. Одна Зоя поняла - о чем это он.

Такси Алёны въезжало на территорию городской районной больницы, где всё ей было знакомо. Она быстро сориентировала таксиста, и они беспрепятственно проехали к МОРГу. Оттуда знакомые, звонившие ей ребята-санитары, на руках отнесли гроб в больничную церковь. На службу приехала мама, тёть Ляда, какие-то мужчины с бывшей папиной работы и Савич. Отец Николай отслужил красивую службу. Похоронная служба приехала вовремя. На кладбище похоронную процессию подогнал непонятно откуда взявшийся ливень, хотя небо было светлым с самого утра. Похоронили Михаила Васильевича рядом с его отцом, братом и бабаней.

Поминальный обед проходил в полной тишине. Своих, кроме Алёны, Зоиньки, бывшей жены да её сестры Людмилы на этом обеде не было. Зато набралось человек двадцать «самых лучших друзей Михи-путешественника». Алёна не нашла слова для этих людей. Поэтому свои переместились на кухню к Зое и там уже вдоволь наговорились, вспоминая забавные случаи из жизни Их Героя.

А Алёна сидела в пустой, некогда бывшей «полной чашей», а теперь разграбленной папиной квартире. Из неё было вынесено всё, что можно поменять на выпивку.

«Зачем ты так со мной, папка? Прости меня, если сможешь, - Алёна разрыдалась, но уже без слёз. Их просто уже не осталось – Прости, Мой Герой, что это я так с тобой. Прости, что бросила тебя…».