При грозе - порывистый...
* * *
Ничего, ничего – тут я, с краю присяду.
Батю, небось, схоронили? Да так, догадался: тоска видна в глазах и думы о прошлом. А моего, вишь, на покосе однажды чуть не до смерти прижучило. Нет, не убило. Сейчас расскажу.
Шли мы полдничать, гроза налетела. Батя на плече косу нёс. Его молнией прямо в косу и шваркнуло. Отлежался к вечеру.
Смотрит, вроде ничего. Перед ночлегом дознались: почернел весь, от пояса и ниже. И я потом видал, в баню когда ходили.
Чёрный снизу стал папаня, вроде зомби, из земли вырытого.
Ну, фильмы такие были, про живых мертвецов.
И началось! Не стало матери покоя ни днём, ни ночью.
Оттого, что у папашки энтого, рядового прежде мужичка, небывалая какая-то появилась... эрекция. Тут мы, детки-погодки, сразу пошли-поехали один за другим. А старшеньким я – первенец, значит. Мать после третьих родов умом вроде как поехала. Кликать меня стала на нерусский манер: Тони да Тони! В школе у них, что ли, испанский был заместо французского?
Батя дивился на неё, а меня всё уговаривал: ты, Станик (это я, Станислав, то есть), в залупу не лезь! Мать есть мать, чего бы ей в голову ни взбрело...
А сам-то, кочет неугомонный, только и знал, топтать на огородах кого ни попадя! Ну и допрыгался: смял как-то Клавку, жену участкового.
Та отстоялась, вроде бы ничего. Потом в крик, потому как ссильничали её. Ну, участковый, как водится, пьяный был с вечера.
Пришёл поутру в огороды батю арестовывать, а батя что-то резкое возьми ему и скажи. Участковый – бац! С «макарова». Батя с копыт.
Я подбежал, участкового раз-другой в ухо и мотанул.
Мне как раз четырнадцать сравнялось, здоровеннейший был бычок.
Не то, что сейчас, после второй отсидки. Участковый тоже – брык в борозду, и лежит. Ну, соседи донесли на нас, само собой.
Прислали из района газик.
Закоцали в наручники... и хоп-па! Три года по малолетке.
Участковый, гад, неделю в себя не приходил.
Тётя Клава пыталась было в отмазы, но ей строго указали – не лезь!
Семья, мол, давненько на подозрении.
И правда, неладно было в семье-то. Я, к примеру, мог, осерчав, любого взглядом в грудь или в спину двинуть. Толкну мысленно, он и с копыт.
Раз эдак вот по осени мотоциклиста с моста спихнул: он нас с Нюркой грязью созору окатил. Нюрка, это сестра моя, на два годика младше.
Нюрка свой талант заимела: посмотрит косо, и платье на людях вспыхивает. Боялись нас, говорили – привороженные, ведьмины детки.
Яша, средненький, тот больше с электричеством баловал. Лампочку в руке зажигал, а когда свет в деревне пропадёт – мы телевизор через него смотрели. Возьмёт вилку с проводом в руку и сидит, тихо потрескивает да искорки голубенькие бегают.
Мама батю недолго пережила.
Вернулся я из колонии, а Нюрка с Яшкой последний хрен без соли доедают. Мать больна. Не встаёт. Денег никаких, помощи не дождёшься.
Двинули однажды в город с корешами.
Тут я повторно и загремел...
...То есть, конечно, приезжали какие-то доброхоты: в интернат, мол, поедете! Яшка им, так ехидненько: а может, сразу в клинику отправите, для опытов? Яшка горбатенький получился, но умный, как часослов. Пальца в рот не клади! Ну, поохали приезжие, да и отступились.
Киностудия вот тоже приволоклась. Фильм о нас развлекательный снять. Так Нюрка им камеру подожгла, быстренько провода отсюда смотали.
Что ж, мать поболела-поболела да померла, лишились мы последней защиты. Соседи с жалобой: мол, боимся мы этих приворожённых. Отселяйте куда-нибудь. Тут уж сельсовет, конечно, не задержался.
Быстренько сваяли нам новое дело, покидали шматьё лихое в грузовичок, и на сто первый километр! В Волосовский район отвезли, к бомжам да проституткам. Ладно. Работать у нас снова не задалось.
Грядки в запустении, одни лопухи...
Да что ты с этой глины возьмёшь?
Вышел я, помнится, поутру на задворки, в выгребную яму погадить, а потом вдруг завопил что-то. Простёр, знаешь, руки в небо, взмахнул ими...
И полетел! Над садиком нашим выстрелил в полминуты.
Потом над домом нарезал пару-тройку кругов. Гляжу, Нюрка с Яшкой наружу высыпали, смотрят на меня. Приземляюсь кое-как, вроде начинающего
кукурузника... движения им показываю. Что делать надо, чтобы улететь-то.
А улетать мы сразу решили.
Яшка, тот моментально взлетел! Такой, знаешь, словно горбатый ястребок времен Великой Отечественной. Я их в каком-то кино... по телевизору, в колонии видел. А Нюрка поначалу трусила, руками всплёскивала – ну, мы её с двух сторон подхватили. Так и улетели.
Сейчас? У моря какого-то живём. Тепло, кругом виноградники. Чудаки какие-то: в самую жару Новый год у них. По-нашему понимают – тоже, видать, Россия. А зовутся смешно, кибуца... да. Еды на грядках навалом, а где мы теперь да что, без надобности. Избушка есть, и слава Богу.
Добро чужое совсем ни к чему, зла бы на руку не поймать.
Вернулся вот, ключи от дома обратно под порог закинуть. Кого-то в нашу развалюху, видать, снова пришлют... Нюрка говорит, сейчас в больших городах неплательщиков из квартир выселяют.
Откуда знает, сикуха – никак не пойму!
Только Нюрке мы с Яшкой завсегда доверяем.
Родная кровь.
