Невеста декабриста
Уютный дом,
а за стеною вьюга,
И от нее
слышнее тишина...
Три дня не видно дорогого друга.
Два дня столица слухами полна.
И вдруг зовут...
В передней — пахнет стужей.
И он стоит,
в пушистый снег одет...
— Зачем вы здесь?
Входите же...
Бестужев!..
И будто бы ждала —
«Прощай, Анет!..»
Ты только вскрикнешь,
боль прервет дыханье,
Повиснешь на руках,
и — миг — туман...
И все прошло...
А руки — руки няни...
И в доме тишь,
а за окном — буран.
И станет ясно:
все непоправимо.
Над всем висит
и властвует беда.
Ушел прямой,
уверенный,
любимый,
И ничему не сбыться никогда.
И потекут часы
тяжелых буден...
Как страшно знать,
что это был конец.
При имени его,
веселом,—
будет
Креститься мать
и хмуриться отец.
И окружат тебя другие люди,
Пусть часто неплохие —
что с того?
Такой свободы
строгой
в них не будет,
Веселого
не будет ничего.
Их будет жалко,
но потом уныло
Тебе самой
наедине с судьбой.
Их той
тяжелой силой
придавило,
С которой он вступал,
как равный, в бой.
И будет шепот
в мягких воянах вальса.
Но где ж тот шепот,
чтобы заглушил
«Прощай, Анет!..»
и холод,
что остался,
Ворвавшись в дверь,
когда он уходил...
Ты только через многие недели
Узнаешь приговор...
И станешь ты
В снах светлых видеть:
дальние метели,
Морозный воздух.
Ясность широты.
В кибитках,
шестернею запряженных,
Мимо родных,
заснеженных дубрав.
Вот в эти сны
ко многим
едут жены...
Они — вольны.
Любимым — нету прав,
Но ты — жива,
и ты живешь невольно.
Руки попросит милый граф-корнет.
Что ж! Сносный брак.
Отец и мать —
довольны.
И все равно «Прощай!..
Прощай, Анет...».
И будет жизнь.
И будет все как надо:
Довольство,
блеск,
круженье при дворе...
Но будет сниться:
снежная прохлада...
Просторный воздух...
сосны в серебре.
1950
а за стеною вьюга,
И от нее
слышнее тишина...
Три дня не видно дорогого друга.
Два дня столица слухами полна.
И вдруг зовут...
В передней — пахнет стужей.
И он стоит,
в пушистый снег одет...
— Зачем вы здесь?
Входите же...
Бестужев!..
И будто бы ждала —
«Прощай, Анет!..»
Ты только вскрикнешь,
боль прервет дыханье,
Повиснешь на руках,
и — миг — туман...
И все прошло...
А руки — руки няни...
И в доме тишь,
а за окном — буран.
И станет ясно:
все непоправимо.
Над всем висит
и властвует беда.
Ушел прямой,
уверенный,
любимый,
И ничему не сбыться никогда.
И потекут часы
тяжелых буден...
Как страшно знать,
что это был конец.
При имени его,
веселом,—
будет
Креститься мать
и хмуриться отец.
И окружат тебя другие люди,
Пусть часто неплохие —
что с того?
Такой свободы
строгой
в них не будет,
Веселого
не будет ничего.
Их будет жалко,
но потом уныло
Тебе самой
наедине с судьбой.
Их той
тяжелой силой
придавило,
С которой он вступал,
как равный, в бой.
И будет шепот
в мягких воянах вальса.
Но где ж тот шепот,
чтобы заглушил
«Прощай, Анет!..»
и холод,
что остался,
Ворвавшись в дверь,
когда он уходил...
Ты только через многие недели
Узнаешь приговор...
И станешь ты
В снах светлых видеть:
дальние метели,
Морозный воздух.
Ясность широты.
В кибитках,
шестернею запряженных,
Мимо родных,
заснеженных дубрав.
Вот в эти сны
ко многим
едут жены...
Они — вольны.
Любимым — нету прав,
Но ты — жива,
и ты живешь невольно.
Руки попросит милый граф-корнет.
Что ж! Сносный брак.
Отец и мать —
довольны.
И все равно «Прощай!..
Прощай, Анет...».
И будет жизнь.
И будет все как надо:
Довольство,
блеск,
круженье при дворе...
Но будет сниться:
снежная прохлада...
Просторный воздух...
сосны в серебре.
1950