40. 2. §2. "Солнечный Ташкент". Глава сороковая: «Мои усовершенствования». Из книги "Миссия: Вспомнить Всё!"
Глава сороковая "Мои усовершенствования"
§2. "Солнечный Ташкент"
В 1990 году, тоже осенью, я был направлен в Ташкентский институт усовершенствования врачей.
Первое, на что я обратил внимание, сравнивая одну из столиц Средней Азии с Ереваном, это солнце.
Солнце здесь дарило светло-жёлтый золотистый свет...
Цвета пустынного песка.
В отличие от червонного золота, разлитого в воздухе Еревана.
Я сразу вспомнил мой любимый старый фильм «Ташкент — город хлебный» (1968, режиссёр Шухрат Аббасов, авторы сценария — два Андрея — Кончаловский и Тарковский).
А я бы назвал Ташкент вечно сияющим городом Солнца!
Я заселился в в двухместный номер вместе с пожилым, мягко выражаясь, узбеком.
Тому брякнуло аж 74 года!
На мой вопрос, зачем ему курсы повышения квалификации, он ответил, что сам не понимает, зачем.
Он дорабатывает последние месяцы перед давно задержавшимся выходом на пенсию, но капризное требовательное начальство всё равно потребовало, чтобы старик отправился на учёбу.
Старый узбек угостил меня «настоящей узбекской», длинной как торпеда, дыней.
Когда он взрезал её жёлтое брюхо, взрыв аромата заполнил нашу комнату.
Длинный, как сабля, дынный кусок источал капли медового наслаждения.
«Кушай, Павел. У вас, в Горьком, такие не продаются. Потому что довезти её невозможно, она быстро портится. То, что вы там у себя, в России, кушаете, это не дыни, это корм для скота» — ласково и назидательно говорил старик, как профессиональный дегустатор радуясь тому, что приобщает меня к истинному пониманию хорошего вкуса.
Кстати, об блюдах узбекской кухни.
Я не пробовал домляму, гульчехру, чалпак и нишалду.
Но шурпу довелось, и не раз.
Это блюдо стало единственным, заменившим мне и суп и второе.
По сути, шурпа —«два в одном».
Очень экономный вариант в условиях большой продолжительности обучения и совсем небольших сбережений, которые курсант берёт с собой в дальнюю дорогу.
Та шурпа, которой мы питались в ближайшей столовой весь период обучения, приготавливалась, как я теперь понимаю, не по строго классическому рецепту.
Она напоминала скорее лапшу с овощами, среди которых преобладал картофель.
Традиционная шурпа из баранины по-узбекски — густой и ароматный суп с овощами и прозрачным бульоном.
Это блюдо надо готовить в казане, а не в кастрюле.
Конечно, шурпа, при строгом соблюдении технологии изготовления, требует большого количества времени, но результат стоит потраченных усилий, ведь на столе будет стоять невероятно вкусное, ароматное, сытное блюдо с нежными кусочками баранины.
Считается, что в шурпу можно положить что угодно, и она от этого только выиграет.
Знатоки утверждают. что по своей популярности шурпа практичности оставила позади почти все блюда национальной узбекской кухни.
Старик был немногословен и добр ко мне, как узбекский отец.
Наша разница в возрасте составляла более полувека, так что я вполне резонно годился ему во внуки.
Помимо прочего он рассказал, что у него двенадцать детей, что дастархан (обеденный стол) у них традиционно состоит только из лепешек и чая.
(И при таком нищенском существовании узбеки не относят фрукты к продуктам питания, достойным занимать своё место на семейном столе?!)
Он выразил свою обеспокоенность тем, что русские стремительно покидают Ташкент, уезжая на место жительство в Россию.
Со времён войны в Ташкенте много заводов, прежде всего оборонного профиля.
Специфика профессий требует большого ума, опыта, соответствующей квалификации.
Что будут делать узбеки, никогда не работавшие на этих заводах?
«Я не знаю, что мы будем делать, когда русские уедут из Ташкента» — с горечью делился своими опасениями мой сосед.
Он объяснил мне происхождение слова «Узбек».
Узбеки — народ кочевой.
Они никогда не имели чётко очерченных границ своей родины.
Когда узбека спрашивали, чей он раб, тот отвечал: «Уз» (я) «бек» (сам), то есть «я сам себе хозяин».
Он также поведал мне историю Узбекской ССР.
В годы революции таджики встали на сторону белых.
А узбеки всегда были лояльны к власти, в том числе и к Советской.
Они сказали большевикам «Хай» и приложили руку к груди в дань глубокого почитания новой власти.
Когда Гражданская война закончилась, Ленин отдал принадлежавшие таджикам Бухару и Самарканд для включения в границы Узбекистана.
С тех пор таджики и узбеки враждуют между собой...
Национализм в республиках Союза уже во всю поднимал злобную голову, но в Узбекистане это движение не нашло широкой поддержки у населения.
Лишь маленькая группа каких-то отщепенцев требовала безусловного самоопределения.
Узбеки прекрасно осознавали грядущие проблемы, связанные с отрывом от кормилицы России.
Миру Узбекистан мог предложить только хлопок низкого качества.
Такой хлопок на мировом рынке купят за бесценок или вовсе откажутся от его приобретения, как несоответствующего западным стандартам.
На улице я лишь однажды столкнулся с ненавидящим меня взглядом.
Молодой парень сидел у какого-то дома в десятке метров от меня.
Я проходил мимо, когда он окликнул меня, потребовав сигарету.
Я не жадничал, вынул сигарету из пачки, предлагая её ему.
Он не сдвинулся с места.
Я прекрасно понял его отношение к русским, но сделал вид, что не заметил его наглости, подошёл к нему, вручил сигарету и по-дружески щелкнул у носа националиста зажигалкой.
Тот злобно зыркнул на простодушного гостя Ташкента, но ничего не сказал, не найдя повод к чему-либо прицепиться, дабы обоснованно затеять драку.
Потом администрация общежития устроила пертурбацию, и меня перевели в другую комнату, где обитали три моих ровесника.
Два из них, попроще и погрубее, были узбеками, а третий, интеллигентного вида, — таджиком.
Один из узбеков, двадцати пяти лет от роду, ещё не нагулялся, и таскал в номер, пока остальные отсутствуют, молодых узбечек, одну за другой.
Я сбился со счёта, потому что эти узбечки были похожи одна на другую, как китайцы.
Однажды я застал двух узбечек у дверей нашего номера, они что-то возбуждённо обсуждали, кивая в сторону кровати моего любвеобильного соседа.
Когда увидели меня, то со словами «О, это же русский!», немедленно ретировались.
На пару с разумным таджиком мы по вечерам перед сном любили прикалываться над плейбоем.
«А жена у тебя есть?» — хитро начинал таджик, подмигивая мне.
«Конечно есть» — бодро сообщал молодой узбек.
Далее следовал такой диалог: «Красивая?»
«Да...»
«Ты её любишь?»
«Люблю...»
«А ноги ей целуешь?»
«Ты что, с ума сошёл, они же грязные!»
Мы с таджиком весело хохотали в ответ.
Удовлетворённый половой сытостью молодой удачливый любовник, заметив, что я не прилагаю усилий для того, чтобы оседлать какую-нибудь местную кобылку, стал давать мне советы практического характера.
«Ты просто не знаешь, как устроена узбечка. Она никогда не предложит тебе сама. При других тоже нельзя уговаривать узбечку, она застесняется, откажет. Ты выбери момент, когда рядом никого нет, подойти к ней сзади и прошепчи ей на ушко свою просьбу. Увидишь, уже вечером она будет твоя»
Я не воспользовался мудрым советом и не стал искать встречи с узбечкой даже ради удовлетворения любопытства.
Наверное, брезговал.
Чистоплюй я.
Да и не тянуло меня на узбечек, откровенно говоря.
На нашем курсе местные парни облизывались на девушек из Монголии.
Все монголки были страшнее атомной бомбы: коротконогие, квадратные, с расплющенными, как большая тарелка, жёлтыми лицами.
По-русски из них могла общаться только староста группы, в какой-то мере, скажем так, относительно миловидная девушка...
На неё-то и нацелились все узбекские ловеласы.
Вряд ли у них что-нибудь получилось.
Та была девушкой разумной и приличной.
Узбеки дивились, когда узнавали, что я — главный врач.
«Нет, ты не главный врач. Главный врач — бай. Он очень богатый. У него всё есть. Ему кланяются» — уверяли меня они.
Я возражал: «Не думаю, что зарплата ваших главных врачей выше, чем у наших».
Меня нетерпеливо перебивали, как недоумка: «Зачем зарплата! Зарплата не нужна... Вот, например, захотел кто-нибудь какую-нибудь бумажку от главного врача. Главный врач тому и говорит: «Веди бычка». Тот ведёт. Захотел другую бумажку, главный опять говорит: «Сделай крышу на мой дом». Тот делает. Потом главврачу делают забор и всё остальное. Деньги ему и не нужны. Он их копит».
«У нас, в России, за такое сажают» — резюмировал я.
Тупая ограниченность узбеков заменяла анекдоты, но иногда доставала до раздражения.
В первый день нашего совместного проживания узбеки предложили сэкономить на обедах и ужинах, заменив посещение столовых на домашнее питание.
Мы скинулись по три рубля для начала.
Узбек, тот, что был постарше нас на пару лет, вызвался регулярно готовить суп.
Мясо он обещал покупать на рынке.
«Мы купим два килограмма мяса и я буду на обед и ужин тратить по двести грамм. Остальное я буду хранить в сетке за окном» — рассуждал санитарный врач узбекской национальности, забыв, что за окном температура воздуха достигала порой тридцати градусов жары.
Я резонно возразил, предупредив, что такое мясо уже через день благополучно протухнет.
Узбеки замахали руками и заорали на меня, утверждая, что я глубоко заблуждаюсь.
С мясом всё будет в порядке!
Ничего с ним не сделается!
Я плюнул и не стал продолжать спор.
На второй день наш доморощенный повар втащил сетку из форточки в комнату, чтобы приготовить суп.
Как и следовало ожидать, по мясу ползали жирные опарыши.
Узбеки сильно расстроились.
Это напомнило мне анекдот, когда геолог проходил мимо дерева, на котором сидел чукча и пилил под собой ветку. Геолог предупредил чукчу, что через минуту тот упадёт с дерева. Чукча не поверил и послал геолога куда подальше с его советами. Через минуту чукча грохнулся на землю и, потирая ушибленную задницу, благоговейно произнёс: «Видать, шаман проходил...»
В двухмиллионном Ташкенте, занимающем в СССР почётное четвёртое место по населению, было редкое для городов Средней Азии современное метро.
Там было прохладно и всегда свободно.
Но когда в Ташкенте проходил футбольный матч, толпа озверевшей молодёжи мчалась по станции, безжалостно сметая всё на своём пути.
Пассажиры, попавшие в метро в этот неурочный час, испуганно прижимались к стенам, оставаясь в неподвижном состоянии до тех пор, когда фанатский смерч, наконец, полностью не растворится в шуме городских улиц.
Я тоже попал в такой переплёт и наблюдал беснование возбуждённых узбекских болельщиков на одной из станций.
Учёба была ненапряжной.
Кроме названий лекций, которые нам читал исключительно профессор-узбек, в моей курсантской тетради не записано ни строчки.
Профессор талантливо «лил воду».
Я не возмущался, понимая, что по разделу коммунальной гигиены почерпнуть что-либо в Узбекистане невозможно.
Кроме орошаемого хлопчатника здесь ничего не было.
Каждое утро лекция начиналась примерно так: профессор подходил к трибуне, ставил рядом с собой вместо традиционного графина с водой чайник с зелёным чаем, накрывал его тюбетейкой и начинал вещать, периодически прикладываясь к пиале.
Под журчание его голоса с выраженным акцентом можно было позволить себе сладко подремать...
После учёбы я не сидел в общежитии, мне нравилось часами прогуливаться по тёплому городу, отмечая про себя те или иные нюансы узбекского быта.
Ташкент в переводе означает «Каменный город».
Я сразу вспомнил Гюзель Апанаеву, исполнительницу эпизодической роли в фильме «Влюблённые» (1969).
Этот фильм чем-то необъяснимым задел меня за живое...
Действие фильма происходит в Ташкенте.
И пусть фильмы национальных окраин не пользовались большой популярностью в СССР, этот явился счастливым исключением.
Много позже я изложил свои впечатления (от фильма и от города, где он снимался) в строчках, посвящённых Гюзель:
«Мы — все — в тебя безумно влюблены,
Доверчиво приникшую к стеклу
Троллейбуса (под носом у ребят
Захлопнувшего двери так некстати),
Который — не без умысла, конечно, —
Безжалостно и жадно уносил
Мечту — в глухие улочки Ташкента
(В нём каждый камень был пропитан солнцем
От щедро достопамятных времён...)
