Глава тридцатая "Работа и Дом в Ивделе"

 

 

 

 

§8. "Бард и поэт Александр Новиков"

 

 

В 1986 году мне позвонила заведующая организационно-методическим отделом ОблСЭС Кальченко.

Как человек, не привыкший просить районных главных врачей о чём-то, она попала в положение, в котором поневоле вынуждена была обратиться ко мне с просьбой.

Судя по всему, крайне важные экстренные обстоятельства вынудили.

По тональности голоса я понял, что делать это (просить) ей было трудно.

 

Но одна старалась «держать марку».

Сказала,что в Ивдель едет одна дама для встречи с сыном, отбывающим срок в одной из колоний.

Насколько я понял, дама была состоятельная и со связями.

Сыночек скорее всего принадлежал клану «золотой молодёжи».

Крупно набедокурил.

Отмыть его не получилось.

Видимо, правонарушение выходило за пределы возможного, несмотря на торжество социалистического ханжества.

Даже большие и крепкие связи в данном случае не помогли.

Сыночка посадили.

 

 

Колония, или в просторечии «двойка», в которой сидел избалованный родителями сынуля, находилась в Першино, что в десятке с небольшим километров от центра города.

Иначе говоря, в посёлке Ивдель-2.

Посёлками называть Ивдель-1, Ивдель-2, Ивдель-3 не совсем корректно, потому что официально все эти Ивдели с порядковыми номерами через чёрточку являлись полноправными частями собственно города Ивдель.

 

Солидная, избалованная комфортом капризная дама бальзаковского возраста (вполне возможно, супруга какого-нибудь властьпредержащего лица) разместилась в единственной на то время городской гостинице «Ивдель».

Позвонила мне на домашний номер телефона, попросила меня вместе с ней поехать в ту самую колонию Учреждения Н-240.

 

Во время её звонка произошла забавная ситуация.

По телевизору, постепенно освобождающемуся от предрассудков, показывали фильм, посвящённый эротике.

Мелькали невинные (по оценке нынешних времён) кадры с рисунками обнажённого женского тела.

Даже не с рисунками, а с подразумевающими женские формы лёгкими набросками, повторяющими очертания этих форм...

 

Дама стояла у стойки администратора гостиницы, где на стене напротив круглосуточно работал цветной телевизор.

По телефону посреди разговора со мной она услышала в трубке те же слова ведущего, поняла, что телевизор у меня включен именно на этой программе.

 

На несколько секунд она «зависла», возмущённая транслируемым сюжетом, а потом стала пытать меня: «Павел Алексеевич, неужели вы тоже это смотрите?».

Вопрос показался мне несколько странным по своей бесцеремонности.

Огорчать я её не стал, заверив, что она ошиблась, и что я не смотрю в данный момент никаких телепередач, а думаю только о том, как бы получше организовать её встречу с заключённым сыном.

Не хватало ещё, чтобы глупая курица рассказывала потом своей подружке Кальченко о том, что я наслаждаюсь эротикой во время исполнения ответственного поручения свыше!

 

 

...Минут через десять мы уже были в той самом спецучреждении.

На входе я представился.

Меня без лишних опросов и формальных проверок пропустили к начальнику колонии.

 

Тот с удовольствием согласился услужить мне.

Организовал встречу блатной мамы с беспутным сыночком.

Пока проходила «свиданка» мы с начальником мирно по-дружески беседовали о том, о сём.

 

«Кстати, –  сказал начальник, –  а ты не хочешь увидеться с Новиковым? Я тебе сейчас его приведу!».

Видеть уже известного певца в униженном положении я не захотел.

Я знал, что Новиков сидит в Ивделе, но не ожидал, что мне представится такая возможность.

Даже ради удовлетворения глупого любопытства с пустыми руками я бы не стал делать этого.

Я отказался.

 

Александр не цирковой медведь, смотреть на которого дебильные ротозеи приходят на потеху.

Ему и без меня нелегко...

В какой-то мере я сочувствовал «влипшему в историю» певцу...

 

Я сам давно причислял себя к оппозиционерам по отношению к существующей власти.

И без поддержки Областной СЭС имел все шансы направиться в места «не столь отдалённые».

 

Протестовал я против существующих установлений.

И претензии мои были адресованы прежде всего местному, Ивдельскому самодержавию, как в капле воды отражающему всю порочную гнилость партийно-политической системы.

 

 

О Новикове я услышал почти сразу, как только появился в Свердловской области.

К его фанатам себя не отношу.

Это не моё.

 

Но песня «Город древний», услышанная на истёртой плёнке катушечного старенького магнитофона, врезалась в сознание и стала одной из любимейших.

На удивление для Новикова удачные стихи и впечатляющая музыка, передающая ощущение прошедших веков:

 

«Город древний, город длинный,

Имярек Екатерины,

Даже свод тюрьмы старинной

Здесь положен буквой "Е".

Здесь от веку было тяжко,

Здесь "пришили Николашку"

И любая помнит башня

О демидовской семье.

Мостовые здесь видали

Марш побед и звон кандальный,

Жены верные рыдали,

Шли на каторгу вослед.

И фальшивые монеты

Здесь Демидов шлепал где-то,

И, играючи, за это

Покупал весь белый свет.

Гнил народ в каменоломнях

Из убогих и бездомных,

Хоронясь в местах укромных

С кистенями под полой,

Конокрады, казнокрады – 

Все купцам приезжим рады – 

Всех мастей стекались гады,

Как на мед пчелиный рой.

Камнерезы жали славу

И, вдыхаючи отраву,

Подгоняли под оправу

Ядовитый змеевик.

Здесь меняли на каменья – 

Кто рубаху, кто именья – 

И скорбел в недоуменье

На иконах мутный лик.

Мчали время злые кони.

Лик истерся на иконе.

А царица на балконе

Бельма пялила в алмаз.

Наживались лиходеи,

А убогие глядели,

Как в года текли недели

И домчалися до нас.

Зря остроги и темницы

Душу тешили царице – 

Все текло через границы

За бесценок, задарма.

И теперь в пустом музее

Ходят, смотрят ротозеи

На пищали и фузеи,

Да на брошки из дерьма...

 

Город древний, город славный!

Бьют часы на башне главной.

Стрелки круг очертят плавный

И двенадцать раз пробьют.

Мы металл и камень плавим,

Мы себя и город славим,

Но про то, что мы оставим,

Пусть другие пропоют...».

 

 

Нет слов! Бесподобно! Глубоко талантливо!

Жаль, что сейчас его сочинения так далеки от его же первых хитов начала восьмидесятых...

 

Что касаемо «блатняка», то он не близок мне по этическим соображениям.

Признаю, что в разных жанрах есть свои особо талантливые вещи.

 

Женька Радин, мой ивдельский друг, обожал «Извозчика».

Да, это несомненный хит городского шансона!

Но в тот период своего творческого мировоззрения подобные творения вызывали у меня органическое отторжение.

Сейчас признаю эту песню своего рода классическим произведением:

 

 

«Эй, налей-ка, милый,

чтобы сняло блажь,

Чтобы дух схватило,

да скрутило аж.

Да налей вторую,

чтоб валило с ног,

Нынче я пирую –

отзвенел звонок.

 

Нынче я гуляю,

мне не нужен счет.

Мне вчера хозяин

выписал расчет.

Я у этой стойки

не был столько лет,

Не к больничной койке

был прикован, нет!

 

Парень я не хилый,

и ко мне не лезь.

Слава богу, силы

и деньжонки есть.

От лихой удачи

я не уходил – 

Был бы друг, а значит,

он бы подтвердил.

 

Выплеснуть бы в харю

этому жиду,

Что в коньяк мешает

разную бурду.

Был бы друг Карпуха –

он бы точно смог,

Да нынче, бляха-муха,

он мотает срок.

 

Ах, что это за сервис,

если нету баб?

Мне с утра хотелось,

да нынче вот ослаб.

Но чтоб с какой-то лярвой

я время проводил? – 

Был бы кореш старый,

он бы подтвердил.

 

Дам тебе я трешку

или четвертак – 

Все равно, матрешка,

будет все не так.

Так пусть тебя мочалит

жалкий фраерок.

Нынче я в печали –

друг мотает срок...

 

 

Припев:

Вези меня, извозчик,

по гулкой мостовой,

А если я усну, – 

шмонать меня не надо.

Я сам тебе отдам,

ты парень в доску свой

И тоже пьешь когда-то

до упа-а-а-да...».

 

 

 

Но самая лучшая, на мой взгляд, песня у Новикова (конечно, после «Города древнего») это «Красивоглазая».

Название фонетически неудачное, напоминает что-то среднее между «Кривоглазая» и «Косоглазая».

Но не в этом суть.

Суть в следующем:

 

 

«Влюблялся я немало,

Ах, не в кого попало.

Журчало время, как вода...

Рисково так и мило

Она меня любила

Моя кудрявая беда.

 

Она кривлялась лужам,

Она гордилась мужем,

Но убегала до утра – 

Цветок на тонкой ножке,

Осколок солнца в брошке.

И ей спасибо и –  ура!

 

Как в брошенной монете

Мы кувыркались в лете

И выпадали в нем, звеня...

Терялись, расходились

И снова грудью бились

С разбегу сладко об меня.

 

Она слагала крылья

В нутро автомобилье

И улетала, хохоча...

На нитке колокольчик

С которым бродит ночью

Красивоглазая печаль.

 

Но вечера, как птицы

Устали, видно, биться,

Попавши в сладкую петлю.

Был путанным, как бредни

Один из них последним

Без слова тихого “люблю”...

 

И в губы мне так липко

Впилась её улыбка,

И раскололась на печаль.

Как небо в шрамах молний,

Как в дикий берег – волны,

Как на пол рухнувший хрусталь.

 

Припев:

 

Красивоглазая.

А я... А я... А я...

Как ветер гнал живой листок,

Где ножницы её красивых ног

Кромсали дни...

 

Красивоглазая.

А я... А я... А я...

Я не скопил их клочья впрок.

И разметало их.

И Бог ее храни!».

 

 

А вот что пишут об Александре Новикове и о событиях, произошедших с ним в те, уже далёкие, восьмидесятые годы прошлого столетия:

 

«5 октября 1984, утром был схвачен посреди улицы людьми в штатском, арестован и помещен в СИЗО №1 г. Свердловска.

Было заведено уголовное дело, начинавшееся с документа именуемого «Экспертиза по песням А. Новикова».

Документ содержал рецензии на каждую из песен альбома «Вези меня, извозчик», написанные в оскорбительно-пасквильном тоне и общее резюме, суть которого сводилась к тому, что «автор вышеупомянутых песен нуждается если не в психиатрической, то в тюремной изоляции наверняка»!

Составили её и подписали, по указке соответствующих органов, композитор Евгений Родыгин (не путать с музыкантом и дирижёром Сергеем Ролдугиным), член Союза писателей СССР Вадим Очеретин, и некто от культуры — В. Олюнин.

 

Однако, впоследствии видя, что дело приобретает нежелательную политическую окраску, следствие отказалось от привлечения А. Новикова к уголовной ответственности за песни и пошло по пути фабрикации дела по «изготовлению и сбыту электромузыкальной аппаратуры».

 

«В 1985 г. по приговору Свердловского суда получил 10 лет лагерей усиленного режима.

Все попытки давления на него с целью получения раскаяния и отречения от написанных песен и стихов, находясь в лагере, вынес гордо и достойно.

В лагере отказался от каких-либо поблажек, от работы в клубе, библиотеке и т.д.

 

Работал наравне со всеми заключенными, на самых тяжелых работах по разделке леса, на сплаве и строительстве, за что снискал любовь и уважение заключенных России.

Отбывал незаслуженное наказание в учреждении Н-240-2/2 в г. Ивдель на севере Свердловской области.

В 1990 г. Указом Верховного Совета РСФСР был освобожден, а позднее Верховный Суд России отменил приговор "за отсутствием состава преступления".

Признав тем самым, что шесть лет, проведенные поэтом в заключении, были результатом сфабрикованного дела».

 

А это выдержка из интервью, взятого у самого певца:

 

«Учреждение 242/2 в городе Ивдель Свердловской области называли «мясорубкой», в него со всего СССР собирали «мутноголовых».

Каждый день поножовщина, голод и мор.

Я был, наверное, самым популярным человеком в стране в этой системе.

На меня просто приходили из-за забора смотреть, залезали на шесты, чтоб увидеть за три километра, как работаю.

Прессинг на себе испытывал страшный, в лагере ведь всякие твари: и стукачи, и те, кто хочет досрочно освободиться, и «красные», и «зеленые».

Но я свой срок отсидел достойно».

(Юрий Гаев.«Факты и комментарии»).

 

 

С 1989 года я начал публиковать в городской газете «Северная звезда» свои стихи под псевдонимом «Игорь Горин» (называться своим подлинным именем мне не позволяла слишком известная должность государственного чиновника).

Делал большие обзоры читательской почты: читатели любили присылать в газету вирши собственного сочинения.

Не знаю, читал ли Новиков в библиотеке зоны нашу, как поговаривают в народе злые языки, Ивдельскую «болтушку».

Но за два года (вплоть до его освобождения в 1991 году) я успел опубликовать пару десятков поэтических творений.

Кто его знает, может и читал.

Других изданий периодической печати в Ивделе в те годы не существовало...