Знобихин перевоз

ЗНОБИХИН ПЕРЕВОЗ

 

И над моей могилой

Взошел тростник большой,

И в нем живут печали

Души моей младой...

М. ЛЕРМОНТОВ.

“Тростник”

 

От Синь-горы, с востока,

Задумчиво-светла,

Большой реки протока

В степной глуши текла.

 

Шумливою дугою

Вбегая в городок,

Как зеркало, собою

Всё отражал поток.

 

Две низкие колонны

Домов, ворот, жердей

И сумрачные кроны

Столетних тополей.

 

Но круто изгибался

Ход речки – остров, плёс,

И взгляду открывался

Знобихин перевоз.

 

Домишко обветшалый

У спуска на лугу,

По старому причалу

На каждом берегу.

 

Пустая плоскодонка

На привязи у вод

Людей прихожих долго,

Покачиваясь, ждет.

 

А в ней, вздыхая редко,

Как арестант в тюрьме,

Сидит в тулупе дедка

И дремлет на корме.

 

Бабёнка молодая

Смеется: – Эй же, дед!

Смотри,теплынь какая,

А ты в тулуп одет!.. –

 

Посмотрит перевозчик

На бабу, как на хворь,

И вмиг поставит росчерк:

– Сиди, и не гуторь!

 

Ишь, глупая, смеется,

А тут вода, мороз...

На то он и зовётся –

Знобихин перевоз... –

 

Когда-то пацанами,

Ватагой огольцов,

Мы испытали сами

Причуду этих слов.

 

От острова и плёса,

Запретам всем назло,

Нас мимо перевоза

Течением несло.

 

И ровно в этом месте,

С рекой теряя ход,

Мы вязли, словно в тесте, –

Ни взад и ни вперед.

 

Как будто страшный омут

Вбирал пучину вод,

И вот уж по-другому

Она, кружась, течет.

 

Свои круги-кружищи

Всё гонит в полусне,

Как будто что-то ищет

На тёмном, зыбком дне.

 

Став тише и темнее,

Река сбивала спесь:

– А точно, холоднее

Вода, ребята, здесь!..

 

– В ногах, как ветер, ходит,

Как стая пескарей...

 

– Так холодом и сводит,

Поплыли поскорей!.. –

 

И вот мы по-собачьи,

По-женски, по-мужски

Плывём, испуг свой пряча,

По быстрине реки.

 

И из ватаги нашей

Квартала через два

Вдруг кто-то хрипло скажет:

– Ну, всё!.. Дышу едва... –

 

И на спину ложится

И долго на спине

Лежит, и свет искрится

В журчащей тишине.

 

И по его примеру –

Один лишь способ был, –

Братва, устав не в меру,

Побольше копит сил...

 

Но мы вернёмся с вами

Туда, где сруб стоит,

Разрушенный годами,

Загадочный на вид.

 

Назвать бы надо будкой

Домишко тот. Его

И ставили как будто

Как раз для одного.

 

Окошко, сенки, двери,

Печурка, стол, топчан.

Вот всё, по крайней мере,

Что взгляд наш отмечал.

 

И в будке той, у рощи,

Уже немало лет

Жил Федя-перевозчик,

Почти столетний дед.

 

Мы, правда, в доме этом

Не видели его.

Он вечно был с рассвета

У места своего.

 

В тулупе, рукавицах

И валенках, притом,

Он в лодке уж, – и мнится,

Что тут его и дом.

 

Народец набирался,

Местился в лодке той,

И Федя отправлялся

В свой рейс очередной.

Кого-нибудь на вёсла

Из мужиков садил,

А сам, взирая грозно,

Бессменным кормчим был.

 

И то сказать, не плёвый

У лодочника труд:

Словить тот миг по новой –

Круги когда пойдут;

 

Всей водной силой шалой

По омутной глуби, –

И вот тогда к причалу

К соседнему греби!

 

Вода легко возносит,

И нет тебе преград,

Река тебя подбросит

К причалу в аккурат.

 

Крепись к нему канатом,

Бортом к причалу льни. –

И это нам, ребятам,

И нравилось в те дни.

 

Мы поначалу мялись;

Что, право, делать с ним:

– Всё! хватит! покатались! –

Был дед неумолим.

 

– Ить вы же на неделе

Брались грести, мальцы.

Всю плешь мне переели,

Мура – а не гребцы! –

 

Отчаянно сжимали

Мы разом кулаки

И мускулы казали:

Мол, во! – здоровяки!

А те мальцы-герои –

Не мы, и вот те крест!..

А если не устроим,

Заплатим за проезд! –

 

И наш посланец с медью,

Забравшись на причал,

Упорно перед Федей

Копейками бренчал.

 

– Ну, ладно уж, давайте,

По двойке – на весло,

Да только не серчайте,

Сорву ежели зло... –

 

Был нынче что-то добрым

Речной наш адмирал,

Простудным басом бодрым

Команды подавал.

 

И лишь меня подпёском

Назвал за то, что я

Откидывал не броско

Весло, с дружком гребя.

 

Но гнев прошел и сгинул,

И, уж остыв совсем,

Он вдруг шапчонку кинул

В меня, к потехе всем.

 

И оттого, быть может,

В нас ангелы вошли –

До волдырей на коже

Гребли мы да гребли.

 

А больно, – так по ходу,

Пока людей везешь,

Ладонь опустишь в воду

И заново гребешь...

 

Наш адмирал столетний,

Забыв про тягость лет,

Добрее став заметней,

Всё щурился на свет.

 

Дымил своей махоркой:

– Ну, перекурим, что ль...

Да сыпал поговоркой:

– Сиди, и не гуторь!... –

 

Но вечер уж сгустился,

И хмарь по берегам.

Покашляв, обратился

Он с краткой речью к нам:

 

– Ну, добре... Захотите

Со мной причал стеречь,

С ночёвкой приходите,

Картошку будем печь... –

 

И вот уж у причала

Под берегом крутым,

Собрав сушняк сначала,

Мы у костра сидим.

 

Трещит в огне валежник,

Неверный свет везде,

Рой отблесков небрежно

Рассыпан по воде.

 

Чернеет, словно комья,

Картошка под золой...

И как же незнакомо

Всё в этот час ночной!

 

Всё те же роща, берег,

Причал всё тот же здесь,

А сердце уж не верит,

Что это вправду есть.

В загадочном покое,

В сияньи серебра

Какое-то другое

И пламя у костра.

 

Тебя и обжигает,

Но враз и леденит,

И в жар тебя бросает,

И холодом знобит.

 

И Васька сокровенно,

Чуть слышно, произнес:

– Вот отчего, наверно,

Знобихин перевоз!

 

Но, усмехнувшись тихо,

Дед хитро хмурит лоб:

– Знобихин-то Знобихин,

Да отчего ж озноб? –

 

Аркашка, этот долго

С ответом не мудрит,

На деда смотри колко

И тут же говорит:

 

– Я, дедка, ясноокий!

Всё вижу без труда.

Раз омут здесь глубокий –

Такая и вода.

 

Наверно, там, на дне-то,

Ключей с полтыщи бьёт... –

 

Тут кормчий из кисета

Махорку достает.

 

– Ну, оком я не ясный,

Но всё же про запас

И я, мой друг прекрасный,

Один имею сказ.

 

За лунною дорожкой,

Вон в том большом дому,

Там, где горит окошко, –

Уже лет сто тому

 

Купчина знатный Хромин

С Анюткой-дочкой жил.

Гуторят, дочки кроме,

Ни ляха не любил.

 

Да и скажу вам, было,

За что ее любить.

Как дочь его ходила –

Царицам не ходить.

 

Царица? Что царица!

Анюта ступит так,

Что разве лёгкой птице

Такой доступен шаг...

 

Как дочь его смотрела –

На небе так звезда

Смотреть бы не сумела,

Лучиста и чиста.

 

Звезда, она звездою –

Лучищи мчат да мчат,

Но прелестью живою

Сиял Анютин взгляд...

 

Как дочь купца смеялась –

Едва ли бубенец

Так звенькал; и казалось,

Он перед ней – юнец.

Что колокольчик? – Небыль.

Но счастья и утех,

И всех сокровищ неба

Анютин стоил смех...

 

Как дочь купца красою

Была наделена, –

Отмечена такою

Не будет ни одна.

 

Что их краса? – Кому-то

Лишь солнца луч впотьмах,

Но красота Анюты

Сводила всех с ума.

 

И вот уж в городишке

В Анюту влюблены

И глупые мальчишки,

И мудрости сыны.

 

Такие, брат, дуэли

Пошли, что будь здоров! –

Так пули и свистели,

Бывало,

из дворов.

 

Но всем отказ, – и точка.

По гордости своей,

Купеческая дочка

Не смотрит на парней.

 

Не любит и не любит,

И годы, день ко дню,

Их души сушит, губит,

Сжигает на корню.

 

Такая пава-вишня

В купеческом дому!..

И лишь поблажка вышла

Гуторят, одному.

 

Тогда на переправе

Петро Знобиха был;

В людском почёте, в славе,

В любви всеобщей жил.

 

В день ясный или душный,

Тоскливый ли до слёз,

Он с песней да частушкой

Чинил свой перевоз.

 

Для переезжих наших,

Считай, за пятаки,

Бывало, что и спляшет

В ладье-то средь реки.

 

И вот уже Анюта

На речке день-деньской;

Ей любо почему-то

Быть в роще за рекой.

 

Переплывет с Петрушкой

Сюда, на берег наш,

Одна или с подружкой,

И роща ей – пассаж.

 

Вот вечером однажды,

Красив, насмешлив, смел,

В пылу сердечной жажды

Он песню ей пропел:

 

“...Моей любви просил он,

Любить я не могла,

И деньги мне дарил он, –

Я денег не брала;

 

Несчастную сгубил он,

Ударил в грудь ножом,

И здесь мой труп зарыл он

На берегу крутом...”

 

И стал их местом встречи

Знобихин перевоз,

Да, жизни им калеча,

Холоп на них донёс.

 

Купец вскипел до жути,

И месть была лиха:

Безродного Анюне

Сосватал жениха.

 

И вот через протоку

Плывут в ладье одной

Страшила кривоокий

С красавицей женой.

 

А с ними их родные,

Знакомые, друзья,

Весёлые, хмельные...

Одна, считай, семья...

 

Плывут... и на серёдке

Разлившейся реки

От горя и от водки

Взыграли каблуки.

 

Вприсядку прямо с места

Петро пошел для них.

И плакала невеста,

И ус крутил жених.

 

Но вот остановился

Плясун. Но не устал –

Народу поклонился,

К ее ногам упал.

 

И всё – одной минутой...

И волны по воде...

С тех пор Петра с Анютой

Не видели нигде.

 

И невод без отсрочки

Бросали, и не раз.

Утопших нет, и точка!

И вот вам весь рассказ.

 

Вода свои кружищи

Всё гонит в полусне,

Как будто что-то ищет

На тёмном, зыбком дне... –

 

И чуть ли не с испугом

Мы видим вдалеке –

Воронки круг за кругом

Несутся по реке...

 

С тех пор – как не бывало

Заплывов озорных;

Желания не стало

Блистать отвагой в них.

 

И мигом повзрослели

Мальчишки-огольцы,

И разбросали цели

Нас в разные концы.

 

И перевозчик в тине

Знобихинской уснул –

На самой середине

В тулупе утонул.

 

И невод без отсрочки

Бросали, и не раз.

Но деда нет, и точка,

И вот вам весь рассказ... –

 

Вода свои кружищи

Всё гонит в полусне,

Как будто что-то ищет

На тёмном, зыбком дне...

 

Одну лишь, впрочем, малость,

Не знаю, впрок не впрок,

Добавить мне осталось –

Вот этот эпилог.

 

Над омутом вначале

Сгнил домик на лугу;

Порушились причалы;

И тишь на берегу.

 

А где поросший остров

И сонный, желтый плёс,

Вознёс бетонный остов

Автомобильный мост.

 

И люди, проезжая,

Посмотрят разве вскользь

На чуть приметный с края

Знобихин перевоз.

 

Ничто им не напомнит

Те давние года,

Которые, как в омут,

Мелькнули навсегда...

 

20. 12. 2005 г.

День после Николы зимнего.