Эссе о Евгении Евтушенко

РОССИЯ ПАМЯТЬЮ СИЛЬНА

 

«ЕСЛИ БУДЕТ РОССИЯ, ЗНАЧИТ БУДУ И Я...»

 

(Памяти великого русского поэта Евгения Евтушенко)

 

Эссе

 

Об этой тяжёлой вести в семействе нашем мы узнали спустя 48 минут после ухода Евгения Евтушенко в вечность. Случайно заглянули в ноутбук, а там сообщение крупным планом. Сначала не поверили. Уж сколько раз Интернет сообщал, что Евгения Александровича нет с нами.

Но поэтические сайты (наконец-то проявили истинную оперативность!) уже выставили лучшие стихи великого «шестидесятника», а телеканал «Культура» транслировал записанную год назад встречу Евтушенко с читателями в одном из концертных залов Москвы. Значит, случилось. И мы, в семье нашей, узнали об этом почти молниеносно. Однако семья наша – лишь ячейка России. Значит, и вся Россия узнала о потере лучшего своего поэта. Да и только ли Россия?

Звонок из Канады. Сын спрашивает: крещён ли Евтушенко, и можно ли за него молиться. Я ничего не знала о крещении. Но вспомнила, что, душа «шестидесятников» Окуджава за день до кончины крестился в Париже. Евтушенко больше всех из своей поэтической пятёрки любил его. Мог и он последовать примеру товарища. А потом молиться нам, православным, можно за всех без исключения. Ведь молился же Пушкин в храме за безбожника Байрона (раба Божия Георгия), чем до слёз растрогал батюшку, проводившего службу.

В тот же вечер, перенасыщенный событиями, узнали мы о воле усопшего, чтобы похоронили его в Переделкино, «столице» российских поэтов и прозаиков; узнали, что отпевание Евгения Александровича состоится в США, в одном из храмов Оклахомы. А Интернет переполнялся откликами по поводу большой российской утраты. Сколько до этого было в виртуальном мире нелестных и даже грубых слов о патриархе нынешней поэзии! И вот – смотри ж ты! Одни возвышенные и щедрые слова. И главное – справедливые...

 

В ту воскресную ночь я почти не спала. Вспоминала, как в студенческие годы мы зачитывали до обветшалости журналы «Юность» с подборками Евтушенко, всегда талантливыми, всегда до невозможности острыми по тем глухим временам. Вспоминала, как университетские барды тут же сочиняли мелодии к самым ярким и задиристым евтушенковским опусам. Как потом новорождённые песни хором исполнялись в комнатах студенческого общежития на Большакова.

А тут еще и такое припомнилось. Мне, мужу и нашим друзьям посчастливилось оказаться в Москве именно в те дни, когда в Политехническом музее велись съёмки фильма «Мне двадцать лет» и «гениальная пятёрка» читала в прославленном тамошнем зале свои шедевры. Попасть на вечер было невозможно. Очередь желающих была убивающе длинной. Но мы исхитрились. Муж, с Енисея родом, написал Евтушенко записку: дескать, группа земляков-сибиряков проездом в Москве и просит поэта помочь хотя бы бочком протиснуться в зал Политехнического. И что бы вы думали? Вскоре к дверям подошёл наш кумир, мы ему помахали руками, и он кивнул на нас дюжему человеку в мундире швейцара, и мы как почётные гости были впущены под священные своды известного амфитеатра.

Боже мой! как читал Евтушенко! О «Мосовощторге» в Париже; о том, что с ним, поэтом, происходит; о страшном месте на земле – Бабьем Яре; о наследниках Сталина. Как он читал – ни один лучший артист и тогда бы не прочитал и сейчас не прочитает. Спустя полжизни, всю ночь виделось мне то вдохновенное лицо поэта и его неповторимый голос, с особыми интонациями. Впрочем, ощущение это жило во мне все долгие годы и, наверно, останется навечно.

 

И к каким же я выводам пришла после ночных размышлений? Один из них – что Евтушенко бесспорно самый яркий, самый талантливый, порой доходящий до гениальности певец России. Среди других выводов – что фонтанирующий могучий талант часто уводит его от главного – лирико-проникновенной, злободевнейшей тональности его поэтической души. Частенько он брался за то, что уводило от данной Богом дороги: то брался за прозу (повести и романы), то принимался снимать фильмы, то пробовал себя в роли артиста кино, то начинал модернизировать классическую русскую поэзию, сближая ее с западной, а подчас оставляя западную далеко позади в смысле новых приёмов и форм. Почитайте многочисленные поэмы Евгения Евтушенко (почти без исключения), и вы поймёте, что они холодны и надуманы, как большинство вещей Бродского.

Но только свернёте вы на главную стезю, как дрогнет и обольётся слезами радости ваше сердце. «Я у рудничной чайной, У косого плетня, Молодой и отчаянный Расседлаю коня...»; «Паровозный гудок. Журавлиные трубы, И зубов холодок Сквозь раскрытые губы...»; «О, свадьбы в дни военные! Обманчивый уют. Слова неоткровенные О том, что не убьют...»; «Все силы даже прилагая, Признанья долго я прожду. Я жизни дружбу предлагаю, Но предлагаю и вражду...»

Нет, признанья долго ожидать не пришлось. Вот эта щемящая сила сердечных (а не спокойно-рассудочных) стихов, острые переживания проблем, которые мучили читателей, сочувствие простым, «малым» людям, жизнь которых сладкой не назовёшь – всё это сразу выделило Евтушенко из громадной армии советских писателей, даже из таких классических, как Твардовский, Исаковский, Пастернак. У него было много сердца в произведениях, но в них еще была и честная боль, страстное несогласие с маленькими и большими злодеяниями советской эпохи. Об этих своих индивидуальных качествах он скажет чуть позже в предисловии к поэме «Брасткая ГЭС»:

«Поэт в России – больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, Кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней – образ века своего И будущего призрачный прообраз. Поэт подводит, не впадая в робость, Итог всему, что было до него...»

 

Вот это величайшее сопереживание людям, совершенно далёким от него, но близким, по-православному «ближним», в конце концов, после сомнений и раздумий, после непростой борьбы его духа с гордыней, присущей почти всем пишущим, приведёт поэта к признанию величия и истинности учения Христа. Ведь только человек чистой веры мог написать вот эти гениальные строчки:

«Дай бог слепцам глаза вернуть И спины выпрямить горбатым. Дай бог быть богом хоть чуть-чуть, Но быть нельзя чуть-чуть распятым.

Дай бог не вляпаться во власть И не геройствовать подложно, И быть богатым – но не красть, Конечно, если так возможно...

Не крест – бескрестье мы несём, А как сгибаемся убого. Чтоб не извериться во всём, Дай бог ну хоть немного Бога!..»

Читая это стихотворение, только по-настоящему верующие поймут «тайный» смысл произведения. Слово «бог» здеь везде с маленькой буквы, но в последнем четверостишии – с большой. Так пишет это святое слово любой православный, всю свою жизнь и все свои силы посвящающий Христу. Думаю, к концу своего земного бытия Евгению Александровичу удалось справиться со своей духовной горделивостью, признать, что талант дан ему Богом, и что высочайший дар надо оправдывать смиренным служением Истине, а стало быть людям, «малым сим». Уже хотя бы по той причине, что и великие поэты такие же простые, грешные смертные люди.

 

Я прочитаю сейчас, пожалуй, самое сильное стихотворение Евтушенко, своеобразный гимн жизни, смысла человеческого бытия на земле, который в служении народу, родине, а значит и Богу:

 

Идут белые снеги,

Как по нитке скользя...

Жить и жить бы на свете,

Да, наверно, нельзя.

 

Чьи-то души, бесследно

Расворяясь вдали,

Словно белые снеги,

Идут в небо с земли.

 

Идут белые снеги...

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

И бессмертья не жду.

 

Я не верую в чудо.

Я не снег, не звезда,

И я больше не буду

Никогда, никогда.

 

И я думаю, грешный, –

Ну, а кем же я был,

ЧТО я в жизни поспешной

Больше жизни любил?

 

А любил я Россию

Всею кровью, хребтом –

Её реки в разливе

И когда подо льдом.

 

Дух её пятистенок,

Дух её сосняков,

Её Пушкина, Стеньку

И её стариков.

 

Если было несладко,

Я не шибко тужил.

Пусть я прожил нескладно –

Для России я жил.

 

И надеждою маюсь

(Полный тайных тревог),

Что хоть малую малость

Я России помог.

 

Пусть она позабудет

Про меня без труда,

Только пусть она будет

Навсегда, навсегда.

 

Идут белые снеги,

Как во все времена,

Как при Пушкине, Стеньке

И как после меня.

 

Идут снеги большие,

Аж до боли светлы,

И мои и чужие

Заметая следы...

 

Быть бессмертным не в силе,

Но надежда моя:

Если будет Россия,

Значит, буду и я.

 

Это стихотворение было написано зимой 1965 года, полвека назад. Тогда поэт думал о жизни земной. Уходя из неё, он уже знал, что ждёт нас жизнь вечная. Вечная, если мы с Богом, а Бог в нас.