ВЗОР-29

ВЗОР

 

Пятикнижие

 

Книга первая

 

3.

 

Между тем, браться предстояло за самое трудное. Худо, бедно ли, но я написал о той части эволюции Вселенной, дан-ных о которой было в достатке; о будущем научных исследований не так уж и много, к тому же исследуемое ныне будущее – это время, не столь уж от нас и отдалённое. Наше исследо-вание предполагало периоды, теряющиеся в невообразимой дали. Предстояло рассчитывать, в основном, только на себя да на формулу ВЗОРа. Подспудно к такой работе я гототовился – подыскивал материалы; выписывал подходящие места из книжек; пользуясь законом отрицания, пытался представить, если так можно сказать, основополагающие черты будущих фор-маций. Уже и тогда трудности чувствовались. Можно было представить, что произойдёт дальше.

 

Как я понимаю, вид у меня в те дни был таким измученным и жалким, что жена, собираясь по утрам в парк (тем летом она снова увлеклась пробежками), сначала в шутку, а потом и все-рьёз стала корить меня многочасовыми сидениями за краешком большого комнатного стола, который только и оставался не занятый книгами и общими тетрадями. Неподвижная согбенность над разлинованными надвое листами меня уж и самого пугала: всё чаще прихватывал радикулит, и я его, сжав зубы, выбегивал по массивному коридору нашего этажа. Что ж, ладно, не так много потеряю, если буду бегать не по бетонному, пыльному полу, а по живым, земляным дорожкам соседнего парка.

 

Впрочем, вышло и того лучше. Родниковый утренний воздух (вопреки загазованности города он всё еще умудрялся оста-ваться родниковым!), солнце, запутавшееся в свежей, не успевшей загрязниться листве, желтющие крупные цветы одуванчиков в густом разнотравье, размеренный тряский бег где по гравию, где по запашистой земле и сгибания-разгибания на кстати подвернувшемся на нашем пути простецком спортивном снаряде (скамейке с тяжелым камнем для придерживания ног) придали мне такой бодрости, что в тот день переписал я не одну-две страницы, а раза в два-три больше, и по качеству были они заметно лучше.

На другое утро уже не жена меня, а я поторапливал жену. Бежали мы по влажным от ночного дождя тропинкам, насла-ждались голубой дымкой в гуще деревьев и кустов, счастливо вдыхали парной воздух. Я размеренно передвигался по слав-ному лесочку и никак не мог понять, по какой такой причине от-казался от ежедневной радости общаться с природой и снова свалил всё на лень, и после холодного душа так прошелся по непокорным главам, что даже что-то вроде забытой гордости забрезжило во мне. Вот так незаметно и возник энергетический мостик до противоположного края пропасти, и, не замечая этого, я легко пошел и пошел по нему. Хотя слово «легко» тут, вроде бы, не совсем и уместно.

 

Переход к прогнозу отдаленного будущего крепко нарушил сложившуюся ритмичность и окрепшую было уверенность. С большой собственнической формацией (время ее было отчасти нашинским) удалось справиться на энергетическом подъеме; выручал простивший мою прошлую измену возмужало зеленевший городской сад – каждый день был новым и таинственно незнакомым: то пронизанным тонкой, как пыль, моросью, то помрачневшим и призадумавшимся, то вовсю раскачивающим шумливыми ветками, словно спешащим о чем-то предупредить, то солнечным, умиротворенным и неподвижно-сон-ным...

 

Однако глыбища незнакомой темы навалилась столь круто, что уже и энергетическая подзарядка стала помогать скуповато. Работа приостановилась. Но тут неожиданно и властно привле-кла мое внимание, оказывается, нашедшая щели во временной запруде бегущая, видите ли, и в нашем болоте жизнь. Правда, у нас, в российском болоте, жизнь бежит каким-то самым не-вероятным образом. Если во всём цивилизованном мире свободу слова ценят как одно из наивысших достижений ума чело-веческого1,

 

1 Далеко не так всё безоблачно оказалось и с западно-зао-кеанской демократией. Вдруг я осознал, что почти нет там право-славной, единственно истинной веры, а без нее о чем же можно говорить...

 

то у нас, на Руси, для нынешней властвующей, сбесившейся от жадности, шариковствующей, посткоммунисти-ческой черни свобода слова стала омерзительнее гулящей девки – ее изгоняют отовсюду, откуда только можно изогнать; ее боятся больше самой страшной заразы.

 

И я снова увлекся политикой, жизнью, с болью видя, как уродуются души людские. За какие-то год-полтора свобода высказываться стала позволительной лишь президентским лизоблюдам, которые ни одного супротивного слова не вымолвят, а скажут только то, что ни малейшей тени не бросит на сияющий вроде надраенного золотого подноса облик самодовольного властителя. Явлинского, пожалуй, по-прежнему единственного серьезного оппонента нынешнего царька, не видно нигде стало и не слышно. Журналист радиостанции «Свобода» задал ему об этом вопрос: в чем дело? Говорит: срывают все выступления и встречи, под самыми неожиданными предло-гами.

 

Насколько в нашем любезном отечестве придушили люби-мую на Западе и за Атлантикой свободу слова, видно по газетам и телепередачам. Шибко непочтительные издания (наподобие «Независимой газеты») и дюже ершистые каналы (вроде «НТВ») прикрыли, то бишь свернули им шеи. Другие, менее бойкие, припугнули так, что они, кажется, до сих пор заикаются. А третьи, глядишь, сами собой исправились – пошли по стезе средств массовой информации, то бишь той информации, ко-торая, по кремлевским убеждениям, только и нужна массам массовым.

 

Пока я занимался своими «взоровскими» неурядицами, наша российская действительность утекла в такую мутную и удушливо-болотистую глухомань, что у людей от мёртвого дур-мана вообще ко всему интерес пропал. Убивают, уродуют на бессовестно-грязной чеченской войне цвет нашей нации, последнюю нашу надежду, единственных кормильцев стареющих и нищающих родителей, а русичам и горя никакого нет – где-то хоронят, кто-то плачет, рвет волосы, но большинства-то всё это никаким боком не коснулось, ровно ничего в них не тронуло. Ни полсловечка не соизволило ответить властвующее путин-ское отребье на страшнейшие обвинения в том, что это оно само спровоцировало басаевцев и хоттабовцев на вторжение в Дагестан, что это оно само рвануло несколько жилых домов вместе с несчастными их жильцами, что это оно само вызвало в душах людей страх и ненависть к чеченцам и всем прочим «лицам кавказской национальности». Уж больно выгодно было околопутинской своре подленько совершить эти бесчинства, чтобы развязать нескончаемую, изнурительную и духовно раз-вращающую бойню на Кавказе; бойню, которая не только бы убивала пулями и снарядами зеленых пацанов, но и тяжелым горем, боязнью за судьбу своих сыновей, ставила в полную зависимость от верховных чинуш и золотопогонных завоевателей Чечни весь русский люд. Видимо, к великому несчастью и стыду нашему, всё так и было, всё так и произошло, поскольку ни молодой властитель Руси, ни ставленники его многочисленные, ни подпевалы ему, враз наплодившиеся, никогда ничем ни в каком виде по этому поводу не обмолвились, даже гнева по случаю «этого гнусного вранья» не соизволили выразить. Хотя... перед кем же оправдываться? Перед всеми нами, перед каким-то виртуальным, уже почти не существующим народом?

 

Нет, что ни говори, а Ельцину российский народец был еще чуть-чуть нужен. Нужен хотя бы для того, чтобы пообещать что-то, поклясться «лечь на рельсы», если ему не удастся улучшить вконец разваливающуюся жизнь. Нужен был хотя бы для того, чтобы годами не выплачивать людям зарплаты и за счет этого содержать тьму управленцев и хоть как-то отдалять от смерти агонизирующую Россию.

 

Этому же, новому, ученику Бессмертного Железного Феликса, народ совсем уже не нужен. Я не ошибся – именно со-всем. Точно с такими же жадностью и яростью, с которыми его причиндалы начали потрошить непокорный народ малюсенькой кавказской республики, другие его прислужники кинулись потрошить российские недра. Подземные богатства, принадле-жащие не только нынешним, но и многим будущим поколениям, неостановимо хлынули за рубеж, понеслись такими бурными потоками, что это позволило путинцам совсем забыть о народе. Верховным властителям денег от этих бессовестных продаж теперь уже вроде на всё хватает – и долги заплатить, и для видимости пенсии надбавить, и кое-кому зарплату увели-чить. Но увеличение – это так: ведь надо же поддерживать легенду, что государство без народа существовать не может. А на самом-то деле умудрилось-таки и без народа. Существует. Да еще и совсем ничего себе1.

 

1 Теперешний взгляд на мир заставляет меня сделать замечание и по поводу вот этих моих резко отрицательных высказываний о политике современного российского государства. Сейчас причины уничижения народа мне видятся гораздо глубже, и писал бы я обо всем этом совершенно по-другому. Впрочем, всему свое время. Придет пора – основательнее и спокойнее поговорим и о государстве, и о его государях, и о сермяжном нашем народе...

 

Ну, а народец наш, молчащий, глухонемой и безликий, не-жданно насытившаяся верховная элита щедро отдала на растерзание управленческой своре росточком пониже. Свора же эта, низовая и глубинная, между прочим, самая зверская свора: она готова живьём обглодать любого сермяжного и не со-всем сермяжного россиянина до самой последней косточки. Вот она его и гложет и рвёт, и рвёт и гложет. Зарплату многим выплачивает по-прежнему когда вздумает. Цены на продукты и товары повышает с механической регулярностью. Билеты за проезд в трамваях, автобусах, троллейбусах и метро делает всё дороже и дороже. Мзду за телефоны ежеквартально увеличивает. Электричество у нее, горячая и холодная вода, газ и прочие бытовые удовольствия подтягиваются по цене к миро-вых стандартам (стандарты там и вправду высокие, но зато правда и то, что зарплаты по этим стандартам вполне у них подходящие!). Плата за квартиры растет не по дням, а по часам, будто сплошь они, квартирёшки эти, вызолочены и бриллиантами увешаны. А в последнее время местные деньгососы, непременно с соизволения верховных, стали урезать льготы всем, кто по явной ошибке считались ранее в нашем отече-стве заслуженными. С каких же кислых щей – заслуженными? Кровь на уже забытой войне проливали? В угольных, уже за-крытых забоях горбатились? Ветеранами труда сдуру делались? Ну так поживите теперича наравне со всеми прочими гражданами. Тоже... «элита» нашлась... – лапти на импортные туфли сменила...

 

Вот и давят, вот и давят, вот и давят местные оглоеды отписанных им рабов подневольных. И надо заметить: не одной невообразимой алчности своей ради. Неукоснительно знают они, что сколько бы деньжат ни выдавили, а львиная доля уп-лывет наверх вопреки всем законам и физики, и логики. Тут одна только хитрость-мудрость и остаётся: чем больше отни-мешь, тем больше от царских глаз утаишь... Ведь если по боль-шой правде говорить, то втайне надо признать, что верховики позволили терзать массы массовые низовикам не совсем уж и по той причине, что они им не нужны вовсе, а скорей всего по той, что подарочки предполагают не менее ценные отдарочки. Другое дело, зачем эти отдарочки надобны, ежели выручки от вздорожавшей нефти по макушку по самую? Но очень толко-вые знатоки утверждают, что наиприятнейше бывает не только на золотом унитазе сидеть, но и «кафедрон дырявый свой» утирать не туалетной бумагой, а бумажкой денежной, особливо зелёненькой... Говорят, только в эти несравненные моменты понимаешь, что такое подлинная власть и для чего она суще-ствует...

 

А масса массовая этой своей массовостью за свет Божий теперь только и держится. Заплатит за всё про всё, останется с несколькими сотенными и молится на них весь месяц, так как хватит тех сотен лишь на один-единственный поход в магазин... Не раз примечал я, как старушки попровористей ходят в магазин посмотреть, как «новые русские», все как один шаро-образные и вислощёкие, обязательно под нулёвку подстри-женные, тысячными бумажками рассчитываются – за водку, буженину и прочие невыговариваемые от позабытости делика-тесы... Душу леденит от слезливо-завистливых старческих глазёнок... Да ведь как бы уж и самому в такого же слезливого завистника не превратиться – уж и сейчас больше половины всех моих всё худеющих и худеющих заработков уходит на всё возрастающие и возрастающие «долги» всякой неисчислимой нечести, а точнее – государству, которому я как человек и не нужен, а если и нужен, так только ради выжимания из меня предпоследнего и даже последнего моего рубля, последней моей копейки... Так скажи мне, читатель мой любезный, на кой же ляд мне такое прожорливое и сатанинское государство? Как можно мириться с его безнравственной наглостью? Как можно равнодушно смотреть на все его откровенные и неоткровенные безбожные проделки?

 

Год за годом, много долгих лет, следил я за потоками гряз-ной жизни, переживал, нервничал, болел, вёл подробнейшие дневники, писал обличительные статейки и в свою, и не в свои газеты, успокаивал себя «четвертинкой» (четверной смесью успокоительных лекарств), надеялся на лучшее, а житейский по-ток пёр да пёр дуреломом к затхлым далям болотной своей сердцевины, пёр, отшвыривая меня вместе со многими и многими другими на свои обочины, пёр, нагло торжествуя в своем бесовском безумии...