Будем верить...
* * *
Самородок с небритою мордой,
ты о чём по-актёрски грустишь –
карандаш не соперник кейборду –
отшумевшей эпохи фетиш.
Шалопай, волонтёр или рекрут,
здесь любого добра до хрена…
Ухобот, выдуваемый ветром,
оправдается горсткой зерна.
Оправдается горькой бумагой
легковесность школярской поры,
полетай же с бездумной отвагой
по периметру чёрной дыры.
Упиваясь гореньем гортани,
почитая путём круговерть,
до поры, когда дурня притянет
для житья непригодная твердь.
Помыкая своим паладином,
препарирует душу и плоть
тот – единственный и триединый –
сценарист, постановщик, Господь.
Отправляя тебя на гастроли,
до исхода пребудет в тени,
по-над пропастью овринг устроив
шириною в четыре ступни.
Для чего-то ж, наверное, надо,
чтобы конь не менял переправ
до износа копыт и каната,
напоследок костей не собрав.
Будем верить, что нам пофартило,
прямизной истязая скелет,
видя бездну сквозь дыры настила,
прилипая скулою к скале.
Самородок с небритою мордой,
ты о чём по-актёрски грустишь –
карандаш не соперник кейборду –
отшумевшей эпохи фетиш.
Шалопай, волонтёр или рекрут,
здесь любого добра до хрена…
Ухобот, выдуваемый ветром,
оправдается горсткой зерна.
Оправдается горькой бумагой
легковесность школярской поры,
полетай же с бездумной отвагой
по периметру чёрной дыры.
Упиваясь гореньем гортани,
почитая путём круговерть,
до поры, когда дурня притянет
для житья непригодная твердь.
Помыкая своим паладином,
препарирует душу и плоть
тот – единственный и триединый –
сценарист, постановщик, Господь.
Отправляя тебя на гастроли,
до исхода пребудет в тени,
по-над пропастью овринг устроив
шириною в четыре ступни.
Для чего-то ж, наверное, надо,
чтобы конь не менял переправ
до износа копыт и каната,
напоследок костей не собрав.
Будем верить, что нам пофартило,
прямизной истязая скелет,
видя бездну сквозь дыры настила,
прилипая скулою к скале.