Пуговичка
В память о Великой Отечественной войне
Мишке всего 7 лет было. Полез через забор - и оторвалась пуговичка на штанине. Прибежал, глазки несчастные, лопочет:
- Мамочка, мамочка, пришей, пожалуйста!
Я пристыдила, говорю:
- Нет, Мишенька, не буду пришивать. Вот, будет тебе урок. Нечего за яблоками к соседям лазать!
У него как задрожали губы! Весь красный, ручки заламывает. Я уж смягчилась, взяла у него пуговичку.
- Я тебе на память ее оставлю. Чтобы помнил и больше так не делал.
Положила ее к нему в книжный шкафчик. Мишка потом как-то и сроднился с этой пуговичкой: разглядывал ее по полчаса, и так и сяк вертел. Никому ее трогать не давал, говорил:
- Это пуговичка особенная. Учебная. Чтобы я помнил.
...41-ый год. Лето нехорошее наступило. Мишка со своим товарищем Колей на фронт ушел. Успел только на прощание обнять да сказать, чтоб не волновалась я за него. Я ему пуговичку положила в карман, говорю:
- Ты храни ее. Пусть помогает.
А сама думаю: мамы другие иконки дают, а я - пуговичку. Но для Мишки эта пуговичка как иконка была. Разве что не молился на нее.
Целыми днями я у окна сидела, вглядывалась. Вокруг дым, гарь, грохочет все. А я сижу и сижу. Бывало, только раз встану, подойду к шкафчику книжному и поглажу каждую книжку по корешку, поцелую. Так хоть как-то Мишка со мной рядом. Галька, почтальонша наша, насилу меня спать укладывала и за хлебом вытаскивала сходить. Я и выйти из дому боялась, думала: вдруг придет, а меня как раз и дома не будет.
И пришел-таки. Ночью сплю, слышу - стучится кто-то. Я со страху простынку рваную, которой укрывалась, к себе прижала. А вдруг фашиста занесло в дом уцелевший, поживиться чем хочет? А потом спохватилась: три коротких стука. Мишка так всегда стучится. Я тут же бросилась открывать. Стоит передо мной сынок, небритый, нескладненький такой. Лицо все в копоти, сапоги грязью перемазаны. Как обнялись- так и насилу друг друга отпустили.
- Да я вот забежал ненадолго, - говорит. - Часть нашу сюда направили, в атаку скоро. Я тебе вот, хлеба принес, покушай.
Я киваю, а сама и не слышу ничего. Вот он, Мишенька мой, родной сынок. Слава Богу, живой. Все те же глаза улыбающиеся, все та же улыбка задорная. Только еле на ногах держится, исхудал. Да уж понятно - на войне не балуют.
- Ты как тут? - спрашивает. - Вас не задели хоть?
- Нет, - говорю, - все мимо летит. Боженька оберегает. Спать есть где. Правда, холодновато чуток.
Вдруг свист с улицы. Мишка всполошился:
- Зовут. Пора мне, мам. Ты береги себя, ладно? И не волнуйся за меня - с пуговичкой я не пропаду нигде. Победим скоро, обещаю.
И убежал. А я только под утро заметила, что он пуговичку выронил.
...7 мая 45-ого. Как обычно, у окошка сижу, высматриваю. Пришла Галка, с порога мне:
- Письмо тебе, Валь. От Мишки, наверно, тут не подписано.
Сердце аж зашлось. Выхватила у нее из руки конверт, смотрю - нет отправителя, только адресат. Вскрыла. Вижу, что не Мишкин почерк. Сынок аккуратно пишет всегда, а тут размашистый какой-то. Даю Галке, говорю:
- Прочитай-ка, а. От Мишки?
Она начала читать - и тут глаза подняла на меня. А в них - слезы. Улыбку как рукой сняло. Еле-еле выговорила:
- Нет, не от Мишки. Коля написал.
...Долго же меня Галка утешала. А я все плакала и плакала. И под салютами плакала. Вот она, победа! А Мишка...а нет Мишки...Как же он? Ведь совсем чуть-чуть оставалось-то...
Сколько же лет прошло, а я до сих пор письмо то Колькино перечитываю, всё в пятнах от его слез:
" Дорогая тетя Валя,
Пишет Вам Коля Савельев. Я из госпиталя полевого только что пришел. Мишку застрелили. Не вышло спасти, пуля прямо в сердце попала. Он говорил про пуговичку, радовался, что она у Вас осталась. Сказал: я помнил, а теперь мама помнить будет, все по-честному.
Плохо без него, теть Валь. Он такие песни нам на гитаре играл! Представляете, за войну на гитаре играть научился! А я, лоботряс, только и умею, что горланить, как петух. Мишка меня все пытался научить, а я отнекивался. Вот же дурак...
Теть Валь, я к вам приду, как все кончится. Победа скоро будет за нами! Держитесь, теть Валь!
Ваш Коля.
P.S Помолитесь за Мишку, ладно? И пуговичку никому не давайте. Она ведь учебная, особенная, Мишкина только."
Мишке всего 7 лет было. Полез через забор - и оторвалась пуговичка на штанине. Прибежал, глазки несчастные, лопочет:
- Мамочка, мамочка, пришей, пожалуйста!
Я пристыдила, говорю:
- Нет, Мишенька, не буду пришивать. Вот, будет тебе урок. Нечего за яблоками к соседям лазать!
У него как задрожали губы! Весь красный, ручки заламывает. Я уж смягчилась, взяла у него пуговичку.
- Я тебе на память ее оставлю. Чтобы помнил и больше так не делал.
Положила ее к нему в книжный шкафчик. Мишка потом как-то и сроднился с этой пуговичкой: разглядывал ее по полчаса, и так и сяк вертел. Никому ее трогать не давал, говорил:
- Это пуговичка особенная. Учебная. Чтобы я помнил.
...41-ый год. Лето нехорошее наступило. Мишка со своим товарищем Колей на фронт ушел. Успел только на прощание обнять да сказать, чтоб не волновалась я за него. Я ему пуговичку положила в карман, говорю:
- Ты храни ее. Пусть помогает.
А сама думаю: мамы другие иконки дают, а я - пуговичку. Но для Мишки эта пуговичка как иконка была. Разве что не молился на нее.
Целыми днями я у окна сидела, вглядывалась. Вокруг дым, гарь, грохочет все. А я сижу и сижу. Бывало, только раз встану, подойду к шкафчику книжному и поглажу каждую книжку по корешку, поцелую. Так хоть как-то Мишка со мной рядом. Галька, почтальонша наша, насилу меня спать укладывала и за хлебом вытаскивала сходить. Я и выйти из дому боялась, думала: вдруг придет, а меня как раз и дома не будет.
И пришел-таки. Ночью сплю, слышу - стучится кто-то. Я со страху простынку рваную, которой укрывалась, к себе прижала. А вдруг фашиста занесло в дом уцелевший, поживиться чем хочет? А потом спохватилась: три коротких стука. Мишка так всегда стучится. Я тут же бросилась открывать. Стоит передо мной сынок, небритый, нескладненький такой. Лицо все в копоти, сапоги грязью перемазаны. Как обнялись- так и насилу друг друга отпустили.
- Да я вот забежал ненадолго, - говорит. - Часть нашу сюда направили, в атаку скоро. Я тебе вот, хлеба принес, покушай.
Я киваю, а сама и не слышу ничего. Вот он, Мишенька мой, родной сынок. Слава Богу, живой. Все те же глаза улыбающиеся, все та же улыбка задорная. Только еле на ногах держится, исхудал. Да уж понятно - на войне не балуют.
- Ты как тут? - спрашивает. - Вас не задели хоть?
- Нет, - говорю, - все мимо летит. Боженька оберегает. Спать есть где. Правда, холодновато чуток.
Вдруг свист с улицы. Мишка всполошился:
- Зовут. Пора мне, мам. Ты береги себя, ладно? И не волнуйся за меня - с пуговичкой я не пропаду нигде. Победим скоро, обещаю.
И убежал. А я только под утро заметила, что он пуговичку выронил.
...7 мая 45-ого. Как обычно, у окошка сижу, высматриваю. Пришла Галка, с порога мне:
- Письмо тебе, Валь. От Мишки, наверно, тут не подписано.
Сердце аж зашлось. Выхватила у нее из руки конверт, смотрю - нет отправителя, только адресат. Вскрыла. Вижу, что не Мишкин почерк. Сынок аккуратно пишет всегда, а тут размашистый какой-то. Даю Галке, говорю:
- Прочитай-ка, а. От Мишки?
Она начала читать - и тут глаза подняла на меня. А в них - слезы. Улыбку как рукой сняло. Еле-еле выговорила:
- Нет, не от Мишки. Коля написал.
...Долго же меня Галка утешала. А я все плакала и плакала. И под салютами плакала. Вот она, победа! А Мишка...а нет Мишки...Как же он? Ведь совсем чуть-чуть оставалось-то...
Сколько же лет прошло, а я до сих пор письмо то Колькино перечитываю, всё в пятнах от его слез:
" Дорогая тетя Валя,
Пишет Вам Коля Савельев. Я из госпиталя полевого только что пришел. Мишку застрелили. Не вышло спасти, пуля прямо в сердце попала. Он говорил про пуговичку, радовался, что она у Вас осталась. Сказал: я помнил, а теперь мама помнить будет, все по-честному.
Плохо без него, теть Валь. Он такие песни нам на гитаре играл! Представляете, за войну на гитаре играть научился! А я, лоботряс, только и умею, что горланить, как петух. Мишка меня все пытался научить, а я отнекивался. Вот же дурак...
Теть Валь, я к вам приду, как все кончится. Победа скоро будет за нами! Держитесь, теть Валь!
Ваш Коля.
P.S Помолитесь за Мишку, ладно? И пуговичку никому не давайте. Она ведь учебная, особенная, Мишкина только."
