Предание о Матронушке Московской

ПРЕДАНИЕ

О БЛАЖЕННОЙ МАТРОНУШКЕ

МОСКОВСКОЙ

 

Жив придёт на Казанскую!

Постучит в окошко!..

 

Матронушка МОСКОВСКАЯ.

«Житие святой блаженной

Матронушки...»

 

 

В былые годы в октябре

По саду дачи подмосковной

Любил пройтись он на заре

По убранной аллее ровной.

Но как дорожку ни мели,

Как всякий час ни очищали,

Как будто бы со всей земли

Сюда безудержно слетали

Опавших листьев вороха.

И Сталин шёл по ним неспешно.

«Э! служба дворничья плоха, –

Он думал. – Разогнать, конешно,

Таких бы надо работяг;

Да ведь какое наслажденье

Топить в листве свой каждый шаг!

К тому же русское раченье

Известно. Пусть уж будет так.

Тут не поможет измененье...»

 

Однако в этом октябре

Кусты, деревья, тропки, крыши –

Всё было в зимнем серебре,

Уж снег был щиколотки выше;

И хоть усердно сад мели,

Иосиф лишь однажды вышел

Вечерней стужей подышать.

Не до того. Война свалилась,

Как этот снег. Неладно билась

С фашистом армия. Как тать,

Напав врасплох, скажи на милость,

Он продолжает жать и жать!

И вот армада объявилась

Уже в окрестностях Москвы.

И, может быть, они правы,

Былые жители столицы,

Решив, что быть им всем в петле,

И потянулись, словно птицы,

Но не по небу – по земле.

И вождь, наверно, бы вождём

Российским не был, если б только

Не позаботился о том,

Чтобы – его бессмертья долька –

С вождём угасшим саркофаг

Был вывезен ещё в июле;

А вслед за ним – секретный факт –

Все управленцы улизнули;

И наготове, на парах,

Стоял состав с вещами Ставки.

Без суеты, чьи корни страх,

Без ошалелости и давки,

Лишь только б он команду дал,

Экспресс, охраной окружённый

По всей дороге разметённой,

На разрешённый свет зажжённый

На семафорах всех – помчал

На Волгу или на Урал!

 

Но что-то сердцу говорило,

Чтоб он помедлил, подождал.

И солнце каждый день всходило,

И каждый день мороз крепчал.

Но на любимую аллею

Он по утрам не выходил.

Укрывшись пледом потеплее,

С лимоном чаю он просил,

Покрепче и погорячее.

Слегка помедлив, открывал

Матрёны Никоновой дело.

И всё читал, читал, читал,

А папка лишь слегка худела.

Всё это взять да сочинить –

Титану подвиг невозможный!

И тянется, и длится нить

Судьбы таинственной и сложной.

 

Родиться девочке слепой –

Такая ей случилась доля.

Не видеть цвет садов весной,

Одетого травою поля.

Не видеть, как встаёт луна,

Как по утрам восходит солнце,

Как ясно улица видна

Из невысокого оконца.

Но в раннем детстве – испытать,

Как от невидимой иконы

Исходит Божья благодать;

Когда молитвы и поклоны

Несут с собою столько сил,

Что всё бы, кажется, свершил.

Когда со службы в Божьем храме

Подобно ангелу летишь; –

И умиление, и тишь,

Какие только лишь ночами

Во время сна бывают с нами.

 

С окрестной детворой играть

Она давно уж не ходила.

За всё привыкшая прощать,

Она не сразу лишь простила

Проделку местной ребятни, –

Когда её столкнули в яму

Мальчишки; сами же они,

Смеясь, следили, как упрямо

Она карабкалась наверх.

– Да помогите же! – кричала

Она ребятам, но сначала

Ответом был злорадный смех,

Потом насмешка прозвучала

Соседа Петьки: – Где же бог,

Кому ты молишься? Быть может,

Тебе он и без нас поможет?

Ведь справедлив он, хоть и строг... –

И ребятишки разбежались.

 

Но к вечеру того же дня

Пришла соседка: – Эка жалость!

Сын заболел, а у меня

И молока не оказалось

Согреть да Петьку напоить... –

Потом к Матроне обратилась:

– Я и тебя пришла просить,

Чтоб ты за Петьку помолилась.

Уж помолись. Авось Господь

Пошлёт и милость, и здоровье... –

Пришлось себя перебороть,

Забыть нелепое злословье.

Матрона всю молилась ночь

В притихшей комнатёнке тесной,

Боясь, что Петьке не помочь

За легкодумный грех словесный.

Но утром мать его пришла

Благодарить за помощь с неба

И как отдарок принесла

И мяса, и яиц, и хлеба.

 

Наталья Никонова, мать,

За эти частые моленья

Уже привыкла принимать

Чужих и местных приношенья.

А было время, до рожденья

Несчастной дочери своей,

Уже имея трёх детей

И зная, что такое голод,

Она хотела ехать в город

И дочку маленькую сдать

В один из тамошних приютов.

И не могла предполагать

Она тогда, что в жизни лютой

Всё по-другому может быть,

Что – мужниных грошей заместо –

Её немалое семейство

Слепая будет дочь кормить.

Как в храме каялась она,

Как за приют себя корила

И как, смирения полна,

Судьбу свою благодарила!..

 

Но вот в столицу на Неве

Матроне выпал путь нежданный,

Где, по настойчивой молве,

Жил праведный, Христу желанный,

Святой Кронштадтский Иоанн.

– Ах, Любушка! уж поскорей бы

До нужных мест добраться нам! –

Янькова Лида клонит стан

К окну вагона. Там туман,

Столбы дорожные да вербы.

– Доедем, – говорит она

И, кажется, слегка смеётся.

Всё так причудливо ведётся!

Вот Лидочка. Стройна, умна,

Помещикова дочь. Сдаётся,

Ей со своими и дружить,

Свои уставы и законы.

А вот, поди ж ты, без Матроны

Она не может дня прожить.

Поедет в Сергиеву Лавру –

С собой Матронушку берёт,

И так уже не первый год.

Вот паровоз добавил пару,

Сильней колёсный стук. И вот

В тумане Петербург плывёт.

 

В Андреевском соборе людно,

К иконостасу не пройти.

Но Иоаннов голос чудно

Звучит под сводами. В груди

Матроны сердце замирает.

Она его как будто знает,

Чей голос огненно витает

Меж росписей и меж икон;

Он стольких от беды спасает,

Больным здоровье возвращает,

Он видит будущее. Он

Всю до копеечки зарплату

Несчастным людям раздаёт,

Он всё отдаст врагу и брату

И вдохновенно и крылато

Для Бога и людей живёт.

 

Но служба кончена. Над людом

Вновь голос чудный и простой:

– Да благодарны Богу будем!

Меж нами – будущий святой.

Прошу вас потесниться. Дайте

Ко мне Матроне подойти...

Вот вам отроковица. Знайте:

Россию страшные пути

Кровавой смуты ожидают,

И в эти трудные года

Взойдёт Матронина звезда,

И стар и млад её узнают.

Восьмым столпом России быть

Ей суждено в разгар гонений. –

И отче, кончив говорить,

Стал перед нею на колени...

Иосиф дело отложил.

Всё так. О ней он тоже знает.

Предсказывает, исцеляет.

Лаврентий как-то говорил,

Что без ошибки угадала

Она (и день, и час) начало

Коварно вспыхнувшей войны.

Вот, видимо, удивлены

Чекисты были!.. Да, Лаврентий

Ещё рассказывал о том,

Что, дескать, верьте иль не верьте,

Но только лишь входили в дом,

Где ворожейка проживала,

Её там словно не бывало!

И так, увы, десятки раз.

Да, кстати, где она сейчас?

Иосиф тут же по вертушке

С ухмылкой Берии звонит:

– А все ли у тебя на мушке? –

– Почти, – Лаврентий говорит. –

– Кто исключенье? – Та особа,

Чьё дело пред тобою, Коба. –

– Так ты не знаешь, где она

Сейчас живёт? – Конечно, знаю.

Но, как в былые времена,

Наряд за ней лишь посылаю,

Так нет её. – Не посылай

За ней сегодня. – Понимаю. –

– И адресок её давай...

 

Над городом закат багряный.

Морозно. Слышен каждый шаг.

Иосиф входит без охраны

В московский старый особняк.

От входа лестница крутая,

Цветы в горшках. Буржуйский вид.

Вот двери в комнату. Мерцая,

Лампадка в уголке горит.

Киот над ней. Кругом иконы.

Кровать и старица на ней.

Вполне монаший мир Матроны,

Или отшельничий – скорей.

Опёршись локтем о подушку,

Она напомнила старушку,

Худую, щуплую, но дух

Был в ней высок. Она сказала:

– А! вот и красный к нам петух!

Давно тебя я поджидала.

Давно и мысли прочитала

Твои. И вот тебе ответ.

Причины для отъезда нет.

Фашисты не возьмут столицу.

Хотя четыре года длиться

Ещё войне, себе хребет

Здесь сломит враг.

– Но что же надо

Нам делать, матушка?

– Тебе

Предаться Божией судьбе

И разрешить, чтоб Божьи чада

Молиться здесь, в Москве, могли

И в храмах нашей всей земли

За нашу трудную победу.

– Открою церкви. Понял. Еду. –

Да ты постой, петух! Верни

Священников из заточенья.

– Считай, вернулись уж они. –

– И вот ещё... Солдат храни

В сраженьях, как зеницу ока.

Пока ты губишь их жестоко.

Почаще Бога вспоминай,

Иначе мало будет прока...

 

И над Москвой –

из края

в край, –

Свой грозный зык сокрыв до срока,

Семи церквей колокола,

Людей к молитве призывая,

Ударили!

Москва пошла

На встречу с Богом, сознавая,

Что без Него ни силы нет,

Ни разуменья, ни побед.

Впервые после долгих лет

Открыто тысячи молились,

Чтоб Божьи милости явились,

Чтоб в сердце вспыхнул прежний свет.

 

Матронушка в те дни и ночи

Молилась в комнате своей.

С горячностью и силой всей,

Как и всегда. Но, между прочим,

В то время показалось ей,

Что долгие ее молитвы

О чуде Подмосковной битвы

Давались легче и верней;

Бог благосклонней и охотней

Их от Матроны принимал,

И вот под утро Он сказал:

– По воле по Моей Господней

Сегодня вероломный враг

Не только свой замедлит шаг,

Но в дикой панике покинет

Захваченные рубежи.

Ещё рабам Моим скажи,

Что и поздней Мой гнев не минет

России-матушки врага...

 

В тот год глубокие снега

Укрыли земли Подмосковья.

На удивление строга

Зима была. Хоть для здоровья

Полезен русскому мороз,

Но этот – пробирал до слёз.

Особенно в окопах, в поле,

Где ни единого куста.

Шёл спирт на выручку. Но доля

Бойцов была б совсем крута,

Когда б начальством не дозволен

Был костерок. То там, то здесь

Дымки курчавились, вздымались.

Убавилась фашистов спесь.

Закутавшись, они толкались

В окопах у своих костров.

Но в это утро жало так,

Что немцы выслали в окопы

Лишь наблюдателей. Размяк

Характер их, в полях Европы

Проверенный. Здесь, под Москвой,

Он сдал. Но сдало и железо.

Остановился танков рой.

Армады пушек бесполезно

Вздымали в небеса стволы.

От куржака белым-белы

Машины и мотоциклетки

Стояли, где мороз сковал.

Поник фашист, затосковал,

Заверещал, как птица в клетке.

 

В штабной землянке дивный сон

Приснился нынче порученцу.

Как будто бы замлянки дверцу

С натугой открывает он

И видит странное сиянье.

Луна? Но в небе нет луны.

Слепая – в бедном одеяньи

К нему с небесной вышины

Спускается в морозном свете

И говорит: – Минуты эти,

Пока трещит мороз шальной,

Не потеряйте ни одной... –

Но вот видения исчезли,

И он проснулся. Перед ним

Спит генерал в потёртом кресле.

К нему со странным сном своим

Наш порученец обратился.

Тот встал. Потёр виски. Сказал:

– Ты, видно, тоже генерал.

И мне такой же сон приснился...

 

С каким бесстрашным вдохновеньем

Почти в космический мороз

За отделеньем отделенье

В атаку яростно неслось!

Кто щёки, кто белёсый нос –

Солдаты снегом оттирали

И с нарастающим «ура!»

До роковой черты бежали,

Где русской и немецкой стали

Схлестнуться грянула пора.

Молчали пушки, пулемёты

И автоматы. Всё решит

Бой рукопашный. Кто горит

Сильнее гневом, в ком охоты

Побольше выжить – победит.

 

В цепи промёрзшей и усталой,

С утра открывшей счёт атак,

Был порученец генерала,

Будённовец, из тех рубак,

Кто уцелел в боях Гражданской.

Его недаром генерал

Своим доверенным избрал.

В то утро адъютант сказал:

– Вот сердцем чую, будет адской

Сегодня драка. Разреши

Пойти на приступ с первой ротой.

Позволь! Уж больно мне охота

Устроить праздник для души. –

Он взял заместо уставного

Штыка, стального, боевого,

Кавалерийский свой клинок.

И первых с головы до ног

Он разрубал одним ударом.

Потом смиреньем воли старым

Свой пыл вскипевший охладил,

Но от его солдатской кары

Никто в тот день не уходил.

 

Недолго наш порыв держали

Войска, что дружно шли к Москве.

Бросая всё, они бежали,

От гибели на волоске.

В снегах завязнув, танки, пушки,

Машины с грузом, тягачи

Стояли в поле, на опушке,

У развороченной избушки,

Вмерзая в лёд, где бьют ключи.

Десятки вёрст в строю протопав,

Уж в незнакомой им дали,

Солдаты наши развели

Костры в оставленных окопах.

Один из них, бывалый с виду,

С казацкой шашкой на боку,

Рассказывал:

– Видать, планиду

Не избежать нам на веку.

Смотрю, в сиянии святая

Спускается и говорит:

– Удача ваша боевая,

Пока мороз шальной стоит. –

Ну а сама, как есть, слепая.

И не поверь, пожалуй, тут...

– Есть, говорят, в Москве такая,

Кажись, Матрёнушкой зовут...

 

Машина подходила к даче,

Сверкая фарами во тьме.

«Всё вышло так, а не иначе,

Как старица сказала мне». –

Через охранку коридором

Прошёл он в тёплый кабинет.

«Да и войне конец не скоро.

До четырёх тяжёлых лет

Она продлится. Так Матрона

Мне предсказала в вечер тот...»

Что твой швейцар, службист с поклоном,

С прищёлком каблуков берёт

Шинель, кашне, с кокардой шапку

И в гардероб несёт охапку

Наиценнейшего добра.

А Сталин дело достаёт

Матронушки. Давно пора

Его закончить. Только снова

Читает он за словом слово

За чаем с самого утра...

 

В семь лет Матрона предсказала,

Что скоро жизнь не так пойдёт:

Предавший Господа народ

Бед натворит себе немало.

Пойдут убийства, грабежи,

Закроют, испоганив, храмы,

Земель начнутся дележи,

На царский трон воссядут хамы,

И люд наш горе обоймёт,

Пока несчастный не поймёт,

Что без церквей, любви и Бога

В кромешный ад ведёт дорога... –

Давным-давно пора в ГУЛаг

Её сослать за эти бредни!

И это так, и это так,

И тут, конечно, прав Лаврентий.

Но ведь пророчества верны,

Но ведь она ещё и лечит!

Спасенье это для страны –

Смиренье в людях обеспечит...

А вот ещё из дела факт –

Неистребимый культ начальства.

Ох, сгубит нас оно – разтак! –

Бюрократическое чванство...

 

Матрониной подруги дочь

Вновь в институт архитектурный

Не поступила. Ну и прочь

Из головы его! Недурно

И без него устроен свет.

Но в третий раз она сюда же

Сдаёт экзамены. И нет

Опять удачи ей. И даже

Уже и жизни нет... К Матроне

Она в расстройстве и слезах:

Мол, ничего не надо, кроме

МАИ. Что делать? Ох и ах!

Матрона, лёжа на постели

(Лет пять, как ноги отнялись)

Смеётся:

– Что ты, в самом деле?

За пяточку мою держись –

И всё решится в две недели.

Ты что в анкете написала?

Что твой отец в НКВД

Работает. А он-то где? –

Лишь только под его началом.

Но этот хитрый оборот

Тебя, родная, и спасёт.

Анкету перечтут в спецчасти,

А у спецчасти – много власти...

 

Когда Матрона поняла,

Что не ходок по белу свету,

Трагедию людскую эту

Как Божий знак восприняла.

«Наверно, Боженька-Отец

Моим служеньем недоволен.

Когда ты молод и не болен,

Пройти себе в угоду волен

Всю землю из конца в конец.

А тут лежи, беседуй с Духом,

Чужие судьбы узнавай,

И молодцам да молодухам,

Болезным старцам да старухам,

Всем, потерявшим счёт прорухам,

Молитвой слёзной помогай...» –

И в подтвержденье слов её

Со всей России опалённой

Пошли к ней, чуть ли не колонной,

Огромной, многомиллионной,

И пеший, и ездок вагонный,

И каждый горюшко своё

Высказывал перед Матроной.

Она охватом детских рук

К себе их головы склоняла,

И становилось людям вдруг,

Как раньше сроду не бывало.

Кругом и гром, и лязг войны,

Но нет же! – почками в металле –

Живые струи тишины

В усталых людях прорастали.

И разрывали люди дни

Безрадостные, как оковы.

И были, мёртвые, они

И жить, и веровать готовы.

 

А ночью ждал Матрону труд,

Наверно, во сто крат сложнее.

Она молчком лежала тут,

Где люди днём её найдут, –

Но если б в это время с нею

Решился кто заговорить,

В ответ бы слова не услышал,

Дух из неё в те дали вышел,

Где скоро вечно будет жить,

Ну а сейчас Отца молить

На вечность ночи отлучился.

И в эту вечность приключился

Чудесный случай.

 

Над собой

Матрона слышит Божий голос:

– Не бойся! Ни единый твой

Не упадёт сегодня волос.

Но ты увидишь мир земной,

Каким его не видят люди.

Забудь о грохоте орудий,

Дыши блаженной тишиной.

Как за ступенькою ступень,

Ты жизнь свою увидишь...

 

Ярко,

Дороже всякого подарка,

Тьму разгоняя, вспыхнул день.

Что мир цветной, Матрона знала,

Но, что он именно такой –

До бесконечности цветной,

Она и не предполагала.

Избу, в которой родилась,

Она запомнила на ощупь,

Но эта память, эта связь

Куда как зренья были проще.

Минутой раньше дождь прошёл,

И крыша мокрая парила,

И золотистый солнца шёлк

Жарой стенные брёвна жёг,

Стекло оконное слепило.

И в бочку струйка из трубы

Блескучим серебром струилась,

И лужи были голубы,

И во дворе земная сырость

Подёрнулась голубизной...

Какую Бог явил нам милость,

Мир наделяя красотой!..

 

Вот перед ней сирени куст,

К нему весной она ходила,

Был сладко-горький запах густ,

Как от церковного кадила.

Сирень почти уж отцвела,

Но всё же бледно-голубыми

Своими хлопьями резными

Она усыпана была.

 

А вот зелёный луг у церкви,

Надёжна кладка и крепка,

В сияньи огненном померкли

Над куполами облака.

А за дверями – полумрак,

Лампад и образов мерцанье.

И странно видится ей, как

Своим шагам неспешным в такт,

Рассеивая в тишь бряцанье,

Перед поникшею толпой

Блаженный батюшка Василий

Кадилом машет. Весь седой,

Но при такой великой силе,

Что всяк, и стар, и молодой,

Смекнёт, прикинет поневоле –

Писал Илью уж не с него ли,

Как молодца из молодцов,

Художник славный Васнецов?..

Матрона знает – на замке

Сегодня храм, разбит, разрушен,

Но видит тот, что Богу нужен,

Что в давнем прошлом, вдалеке...

 

А вот дорога в лес. По ней

Она десятки раз ходила

С ватагой недругов-друзей,

Которых в доброте своей

И за жестокости любила.

Но в ягодно-грибные дни

(В селе страдою их считали),

Ужасно вредные, они

Её почти не обижали.

Любой из них изведал сам –

Была в слепой такая сила,

Которая всегда к местам

Сверхурожайным приводила.

И малышне была страшна

Её способность изначала:

Грибы и ягоды она

Ловчее зрячих собирала...

И вот она одна идёт

По той дороге. Слева, справа

Стоит пшеница величаво.

Уж колос солнцем отдаёт;

Слегка сгибаясь, золотится

Под дуновеньем ветерка;

Искрясь волна от края мчится

До задремавшего леска.

А там, под кронами деревьев,

Взамен небесного огня,

Матронушку окутал древний

Покой прохладный и напевный,

Шурша и пеньем птиц звеня.

Всё, не сливаясь, выделялось –

Цветы, травинки и листы,

И вновь Матроны сердце сжалось

От этой славной красоты.

 

Ах, как же мир земной хорош!

Как он бескрайне совершенен!

Лишь тот его оценит в грош,

Кто вместо правды выбрал ложь

И этой ложью обесценен.

Ему уже не нужен мир,

Безгрешно сотворённый Богом,

Теперь грехи – его кумир,

Он по другим идёт дорогам.

Река и лес, и сад, и луг,

Что согревали дух доныне,

Он превращает всё вокруг

В отравленные злом пустыни.

Остановись, смирись, остынь!

Быть может, гниль твоя и выйдет.

Но кроме гибельных пустынь

Он ничего уже не видит.

И потому всемудрый Бог

В своих видениях Матроне

Показывал односторонне,

Что показать бы в целом мог.

Матрона мир заблудший знала

И Божью милость поняла

Как только то, что очень мало

Благие делает дела.

 

И вновь Матрона над собой

Уже знакомый голос слышит:

– Как мир тебе, Матрона, Мой?

– О, чуден он! Тобой он дышит,

Твоей святою чистотой.

– Матрона! Если ты горячей

Захочешь всей душой своей

Всё это видеть, – будешь зрячей,

Как большинство земных людей.

– О, Бог-Отец! пусть всё, как было

Останется в моей судьбе.

Боюсь, боюсь, чтоб зренья сила

Моей души не остудила

К природе, людям и Тебе.

А лучше дай мне, недостойной,

Свою святую благодать

Подсказкой, верою спокойной

Заблудшим людям помогать.

– Да будет так, – сказал Создатель, –

Весь век твой до скончанья дней. –

И вновь Матрона на кровати

С молитвой жаркою своей.

 

Он в каждый шаг неспешный свой

Весомо вкладывает слово:

– Разгром фашистов под Москвой –

Всей нашей тактики основа.

Все силы главные – в кулак

И по врагу – чтоб кровью харкал.

Теперь для нас важнейший шаг –

Освободить от немцев Харьков.

Они с бахвальством ломовым

Хотят отсюда двинуть к Волге,

А там и на Кавказ недолгий

Им путь. Но мы опередим.

Мы их сметём и раздробим

Их фронт на мелкие осколки...

– Товарищ Сталин! – Жуков встал. –

А у меня другое мненье.

Для наступленья не настал

Ещё момент. А пораженье

Вполне возможно. Наших сил

Едва-едва для обороны.

Резерв, который заменил

Потери наши, – сплошь зелёный,

Беспомощный, безусый сплошь. –

Иосиф острый взгляд прищурил:

– На то она и молодёжь,

Что ни морозы и ни бури,

Ни высшей выправки враги

Ей не страшны. В большом и в малом

Она отдельным генералам

Прочистит смелостью мозги.

 

Итак, приказ о наступленьи

Подписан, передан частям.

Тревожный счёт пошёл часам.

Чтоб заглушить приток волненья,

Идёт Иосиф в зимний сад.

Вдоль чистой, убранной дорожки

Сугробы в рост его лежат.

И вот волненье понемножку

Проходит. Вспомнил, как вчера

Здесь шёл с Лаврентием с утра;

Как тот его о старом деле

Спросил у этой хмурой ели:

– Так что же, нам его закрыть?

А между тем, со всей России

К ней делегации такие,

Что, право, страшно говорить. –

Иосиф помолчал, ответил:

– Ну раз идут, и пусть идут.

Плохого я не вижу тут.

Без веры что за жизнь на свете?

Пусть с верой в чудеса живут,

В её слова. Они, как дети... –

И усмехнулся: «Я и сам

Её поверил словесам»...

 

Так, день вчерашний вспоминая,

Он шёл. Вдруг слышит – снег скрипит.

Его поспешно догоняя,

Дежурный лейтенант бежит:

– Товарищ Сталин! К телефону... –

– Сейчас, ответьте, подойду... –

С каким-то хрипом или стоном

Забилось сердце напряжённо,

Почуяв страшную беду.

Да, так и есть... Позор... Обида...

Удар судьбы жесток и крут...

Атака наших войск отбита...

Солдаты в панике бегут...

И вдруг, как будто невзначай

Или скорей – насмешка рока,

Он слышит голос издалёка:

– В сраженьях, как зеницу ока,

Солдат храни. Все эти дни,

Петух, губил ты их жестоко.

Почаще Бога вспоминай.

Иначе мало будет прока... –

Как будто пулей поражён,

Перед собою смотрит он...

 

К Матроне женщина пришла,

Лет сорока, в великом горе.

В тряпице сало принесла,

Тоску смертельную – во взоре.

– Ну что же, Зоюшка моя!

Бойца воюющего жёнка!

Твою невзгоду знаю я.

Пришла недавно похоронка.

А в ней три строчки – (горький всхлип), –

В такой-то день на поле боя

Твой муж под Харьковом погиб

С завидной участью героя. –

Матрёна плачущей жене

Руками голову склоняет. –

Ты в горе, но известно мне,

Он не убит, он отступает

К далёкой волжской стороне. –

(Молчание. И гостья плачет.

И смехом прерывает плач). –

Всё так, родная, не иначе.

Режь сало. В тумбочке калач.

Поешь давай. И мне кусочек

С горбушкой хлебушка подай.

На радость, и твою, и дочек,

Вернётся муж в родимый край.

(Но гостье явно не до сала.

И сердце сжалось. И без слов,

Опять заплакав, побежала.

Лишь застучал дверной засов)...

И снова в жертву приходилось

Полки сибирские бросать.

Уж так случилось, так сложилось

Под Сталинградом.

«Город взять!» –

И Паулюс своей армадой,

Без хитростей и без затей,

Оборонительных частей

Прорвав широкую ограду,

Вошёл в руины Сталинграда,

Горячие, как печи ада;

Но по длине дороги всей

Был вынужден обороняться.

«Ну что же! Сам залез в мешок, –

Подумал Сталин. – Может статься,

Тут и конец тебе, дружок.

Особо надо постараться».

Он пишет страшный свой приказ

«Назад ни шагу!» Оставленье

Позиции без разрешенья

Грозит расстрелом всякий раз.

О заградительных отрядах

Создал указ он в ту же ночь.

Пойдёшь в атаку – сзади, рядом,

Такой же, как и ты, точь-в-точь,

Но вздрогни телом или взглядом,

Но сделай шаг из цепи прочь,

Как в спину очередь – и ночь.

И он подумал: лишь такое –

Залог успеха и покоя.

 

Ещё недавно взять в мешок

Всю армию, как в сети зверя,

И он, наверно, бы не смог.

Ничуть в звезду свою не веря,

Боёв не видевшая рать,

Наткнувшись на отпор умелый,

Что ни мудри с ней и ни делай,

Могла одно лишь – отступать.

Но под присмотром пулемётов,

Когда нельзя ступить назад,

И недоученные роты,

И неотёсанный солдат

Такие чудеса творили,

Хоть жизнь была на волоске, –

Что, как бы там ни говорили,

А самый жищный зверь в мешке!

Он часто поступал жестоко,

Бойцов не очень-то хранил,

Но нынче столько вышло прока,

Что – вопреки словам пророка –

Он, словно Цезарь, победил!

 

И снова Зоюшка пришла

К народной матушке Матроне,

В тряпице сало принесла,

Витой калачик, ну и кроме –

Чуток парного молока,

В бутылочке, с газетной пробкой.

И обратилась с речью робкой

К хозяйке:

– Матушка! горька

И зла моя земная доля.

Опять мне с боевого поля

Пришла бумага. Лишь строка

В ней новая. Под Сталинградом

Погиб мой муж. За что же мне

Несчастье, тяжкое вдвойне?

Жизнь и теперь уж стала адом...

– Ах, Зоюшка! скажу тебе,

Что ложь – и эта похоронка.

Их будет три в твоей судьбе. –

Матрона детскою ручонкой

Утёрла слёзы на лице

Уже знакомой нам солдатки. –

Но третья будет лишь в конце

Войны. Про эти три загадки

Твой муж тебе расскажет сам.

И помни. Весь уже народ

С войны успеет воротиться.

И минет новый, мирный год.

Муж на Казанскую придёт.

И к вам в окошко постучится.

Но чаще Господа проси.

Удачи нет в моленьи редком.

А свой гостинец унеси,

Отдай его подросшим деткам.

 

Она жила в особняке

Известного в столице князя.

Теперь он где-то вдалеке,

Из скудной жизни не вылазя,

Клянёт среди друзей в экстазе

Удачливых большевиков.

И предрекает им кончину

Пусть не сейчас (они врагов

По всем фронтам и в зад, и в спину

Наладились на запад гнать

И передышки не давать).

Он говорит, что плётка рабства

Бьёт по властям концом другим

И от диктата государство

Развалится, как древний Рим...

 

Так вот, в особняке пророка,

Точней – в двух комнатах его,

И от Кремля не так далёко,

Жена и дочки моего

Солдата жили трудно, бедно,

Как большинство, сказать верней,

И от разгромных до победных

Они дожили всё же дней.

Был рядом с фабрикой их дом.

Там на машинке за столом

Она для фронта гимнастёрки

Строчила-шила день за днём.

А муж служил до фронта в торге

В каком-то чине небольшом.

И хоть других чинов попроще,

Как хилая осинка в роще,

Но всё же был партийным чин,

Благодаря чему жилплощадь

Герой наш в центре получил.

Но в этом чине на войну

Его простым бойцом призвали.

И, как мы только что узнали,

Три похоронки отослали,

Чуть не убив его жену.

И если б только не Матрона,

То нашей Зоюшке во мгле

Лежать бы где-нибудь под клёном

За изгородкою в земле.

Но вот жестокий срок промчался,

Уже предсказанный давно.

Убитый трижды – постучался

Осенним вечером в окно!

И стол накрыт. Сияет скатерть.

Жилья приветливая сень.

Казанский образ Божья Матерь

Почтила с Сыном в этот день...

 

Деревья пригородной дачи

Покрылись свежею листвой.

Идёшь, и дышится иначе,

Да и настрой совсем другой.

Давно ли мучили сомненья,

Как смертные разжать тиски,

А нынче волны вдохновенья

Стучат в усталые виски.

Теперь уже не в стиле старом

(Сосредоточенным макаром)

Он мыслит поразить врагов,

А сразу множеством ударов

Ошеломить – и был таков!

Но если на одну атаку,

Все силы нужно было брать,

То сколько надо сил, однако,

Чтобы удары разбросать

От северных морей до южных!

И тут без лишних трат ненужных

Попробуй, право, обойтись.

И всё спасение – в России,

У ней возможности такие,

Что бесконечны, словно жизнь.

Он назидание Матроны

Про все потери и уроны

Припоминает и острит:

«Людские силы – как патроны,

Кто их имеет – победит,

Кто не жалеет – побежит.

Конешно, поздние потомки,

Перетряхнув свои котомки,

Осудят за растрату сил,

Но потому я их и тратил,

Чтоб враг – любой – от страху спятил;

Вот потому и победил...»

 

На днях, в Неделю Мироносиц,

Вождю Лаврентий передал:

Мол, и святых Косая косит,

Господь Матронушку прибрал.

Мол, в церкви Ризоположенья

Её отпели на Донской.

Проститься с нею день-деньской

Шли люди... Как же! столп такой...

И на Даниловском она

Как мироносица-жена

Нашла своё успокоенье.

Иосиф гравием хрустел,

Додумать прежнее хотел:

Что от него иль от пророка

Не будет никакого прока?

«Ну, от меня-то польза есть.

Победных дел не перечесть.

А вот пророков-то своих

Народ с годами забывает...»

 

Не знал кумир, что у святых

Пустых пророчеств не бывает.