Одиссея. Песнь первая
Песнь первая
Муза, любимая дочь всемогущего Зевса, воспой нам
О многотрудном пути властелина Итаки, который
После того, как была им разрушена древняя Троя,
Долго скитался по прихоти бога морей Посейдона.
Много узнал городов и народов, обычаев разных.
Много и сердцем скорбел о спасении спутников верных,
О возвращении их на Итаку. Но сами, безумцы,
Участь решили свою. То, что было готово для жертвы
Богу светила дневного, сто лучших быков, гекатомбу,
В пиршестве съели они, разгулявшись. И Гелиос строго
Их наказал – день возврата домой у несчастных похитил.
Славная дочь всемогущего Зевса, воспой нам об этом.
Все уже, кто избежал в грозном море погибели верной,
К семьям вернулись своим. Лишь крушимого долгой разлукой
С милой женою и сыном любимым и славной Итакой,
В гроте глубоком своём Калипсо Одиссея держала
Чарами, данными небом божественной нимфе. Но, впрочем,
Были бесильны они сделать пленника мужем царицы.
Вот уж и год наступил, предназначенный Зевсом всевышним
Для возвращения пленника в дом свой. Не смея перечить
Богу богов, Калипсо помогла Одиссею построить
Плот с парусами, пригодный для плаванья в море кипучем.
Лишь Посейдон вознамерился козни чинить Одиссею
Вплоть до того, как он ступит на берег Итаки желанной.
В день же, когда Калипсо подарила несчастному волю,
Бог Посейдон находился среди эфиопов далёких,
Живших в стране, на которой в одной половине заходит
Бог светоносный, в другой половине – восходит. Он должен
Там был принять гекатомбу из тучных быков и баранов.
Там он сидел на пиру, веселился. Другие же боги
В Зевсовых светлых чертогах собрались по зову владыки.
С ними людей и бессмертных отец начинает беседу.
В мыслях его был Эгист, сын Фиеста, любовник супруги
Греческих войск предводителя в битве за взятие Трои.
Подло они Агамемнона возле камина убили,
Только лишь вождь возвратился в Микены с великой победой.
Но Клитемнестры любовник, Эгист незадачливый, вскоре
Сам пал от мести Ореста, прямого наследника трона.
Так обратился к богам несравненный владыка Олимпа:
«Странно, что смертные люди за всё нас, богов, обвиняют!
Зло всё от нас, – утверждают они. Но не сами ли часто
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
Так и Эгист. Клитемнестры любовником став, он супруга
Грешной царицы убил в день его возвращенья в Микены.
А ведь он знал и о смерти своей. Я направил посланца,
Только подумал Эгист про убийство, сказать ему правду,
Что за убийство царя не замедлит явиться расплата.
«Месть за отца совершится рукою Ореста, лишь только
В дом свой вступить как наследник он примет решенье».
Так было сказано нами Эгисту. И что же? Не тронул
Сердца Эгистова бог благосклонный советом. И сразу
Он рассчитался за всё, сам себе приготовив расплату».
Тут светлоокая дочь самодержца Афина Паллада
Зевсу сказала: «Отец наш, сын Крона, верховный владыка,
Правда твоя, заслужил он расплаты, и так да погибнет
Всякий злодей на земле! Но теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей из Итаки. Давно он
Страждет, в разлуке с родными, на острове с гротом, увитым
Спошь виноградом янтарным. Тот остров на западе крайнем.
Издавно царствует там Калипсо, дочь Атланта, который
Ведает всё о глубинах морских и один подпирает
Тяжесть громадных столбов, раздвигающих небо и землю.
Нимфа волшебными чарами держит на острове этом
В долгом плену Одиссея, мечтая, чтоб, всё позабыв, он
Стал ей супругом. Но тщетно. Страдая по родине, пленник
Днями сидит на утёсе, о смерти богов умоляя.
Как не войдёт сострадание в сердце твоё, Олимпиец?
Разве не щедро дарами он чтил тебя в землях троянских,
Жертвы тебе совершая? За что ты разгневан, всесильный?»
Так отвечал, рассердясь на Афину Палладу, владыка:
«Странные, дочь моя, нынче слова от тебя я услышал.
Я позабыл Одиссея, который подобен бессмертным?
Я позабыл Одиссея, отличного в сонме живущих
Светлым умом и усердием в жертвах владыкам бессмертным?
Нет! – Посейдон, повелитель морей, с ним упорно враждует,
Не в состоянье простить Одиссея за то, что в пещере
Им был циклоп Полифем ослеплён, из циклопов сильнейший.
Некогда был он рождён от союза владыки морского
С нимфой Фоосой, всех больше любимой родным моим братом.
Вот Посейдон Одиссею и мстит за любимого сына.
Смерти предать богоравного брат мой не может, но властен
По морю всюду носить, удаляя его от Итаки.
Вместе размыслим теперь, как ему возвратить нам отчизну.
Думаю, должен мой брат навсегда отказаться от гнева.
Иначе вечно ему быть с богами бессмертными в ссоре».
Так светлоокая Зевсова дочь на отцовскую речь отвечала:
«Зевс, наш отец дорогой, всемогущий верховный владыка!
Если угодно блаженным богам, чтоб увидел отчизну
Богоподобный хозяин Итаки, то Эрмий, свершитель
Воли небес, пусть отправится к нимфе прекраснокудрявой
Наш приговор сообщить, что настала пора возвратиться
В землю свою Одиссею. А я поспешу на Итаку,
Чтоб возбудить в Одиссеевом сыне и гнев и решимость
Против толпы женихов, осаждающих дом Пенелопы
И приносящих великий разор. С этим надо покончить
Раз навсегда. Заодно Телемаху внушу я желанье
В Спарту и Пилос отправиться, чтобы в тех землях разведать,
Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье.
Этим, мне кажется, лишь возрастёт Одиссеева слава».
Вскоре она привязала к ногам золотые подошвы,
Ветром её над землёй и водой проносившие быстро.
Тут же копьё боевое взяла с наконечником медным.
Им она в гневе героев сражала, богам не угодных.
Мигом с вершины Олимпа в Итаку слетела богиня.
Там, у порога открытых дверей Одиссеева дома,
Стала она с медноострым копьем, облечённая в образ
Гостя, тафийцев властителя, Ментеса. В царской ограде
Вместе собравшихся буйных мужей проницательным взглядом
Быстро окинула. В кости играя, у входа на кожах
Ими убитых быков, женихи восседали привольно.
В доме глашатаи, место поспешно готовя к обеду,
Бегали вместе с рабами, которые с винами воду
Лили проворно в сосуды, столы ноздреватою губкой
Тщательно тёрли до блеска, сдвигали их вместе для пира,
Резали мясо варёное, в блюдах его разносили.
Первым богиню-тафийца заметил сидевший уныло
Между игравшими в кости наследник царя Одиссея.
Сердцем скорбя, он сидел, и одно представлялось в раздумьях:
Как возвратится отец и разгонит нахлебников войско,
И свою власть возвратит, и в стране своей царствовать будет.
В мыслях таких у открытых дверей он увидел пришельца.
Тотчас же встал и навстречу ему поспешил, негодуя,
Что за порогом был вынужден ждать незнакомец. У входа
Принял копьё Телемах и сказал благородному гостю:
«Радуйся, странник. Войди к нам. Радушно тебя угостим мы.
Ну, а о том, что тебя привело к нам, позднее расскажешь».
Так он сказал. И пошёл впереди. И богиня Паллада
В образе друга отца Телемаха за ним поспешила.
С нею в палату войдя, где готовили пиршество слуги,
Сын Одиссея с копьём подошёл к пустотелой колонне,
В гладкоотёсанном скрытом пенале копьё боевое
С грустью поставил – когда-то в колонне хранились
Меткие копья отца, от которых не знали спасенья
Те, кто обиду безумно решал нанести Одиссею.
К креслам искусной работы подвёл он богиню Афину,
Сесть пригласил, перед этим покрыв их узорною тканью
И пододвинув скамейку для ног. Эти кресла стояли
Как за стеной, за колонной, которая стол отделяла
От пировавших гостей самозванных. Здесь сын Одиссея
Часто сидел, чтобы пьяного шума не слушать. Поближе
К креслам поставил он стул для себя, чтобы с гостем пришедшим
Мирно беседу вести за обедом и, может, случайно
Выведать весть об отце, так таинственно канувшем где-то.
Тут принесла им рабыня в глубоком серебряном тазе
Полный прозрачной студёной воды золотой рукомойник,
Чтобы наследник и странник умыться могли. За колонну
Стол пододвинули. Хлеб принесли в разукрашенных вазах,
Мясо варёное в блюдах глубоких. Наполнили кубки
Старым вином ароматным, водою разбавленным в меру.
Шумно вошли женихи, по чинам за столами расселись,
Прежде водой принесённою руки умыв. И рабыни
Хлеб разнесли по столам, всевозможные сладкие яства.
Блюда мясные, построясь в две ровных шеренги, стояли,
Паром горячим дымясь. Виночерпии ловко налили
В кубки по первому разу вина и, ходя меж рядами,
Зорко следили за тем, чтобы не было кубков в застолье
Полупустых. Эти кубки вином наполнялись до края.
Голод едой утолив, а вином воспылавшую жажду,
Буйный отряд женихов возжелал услаждающих зрелищ.
Пиру они украшенье. И звонкую цитру глашатай
Фемию тут же подал, принуждённому петь перед ними.
В струны ударил певец, и аккорды его приглушили
Говор и смех за столами. Лишь песня раздольно звучала.
Тихо сказал Телемах, наклонившись к богине Палладе:
«Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность.
Здесь веселятся. У них на уме только пляска да пенье.
Это ужасно легко – пожирать беззаботно богатство
Мужа, чьи белые кости дождями ненастными мочит
Или их волны морские катают по взморью пустому.
Если бы вдруг перед ними возник он в Итаке, то все бы
Стали просить у богов, чтобы ноги их были быстрее.
Но не вернуться ему – видно, гневной судьбой он постигнут.
Нет нам отрады. Хотя и приходят порою нам вести,
Что он вернётся домой. Но ему уж возврата не будет.
Ты же скажи мне теперь, ничего от меня не скрывая.
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живёшь? Кто отец твой?
Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогой,
Лёгшей по бурному морю, ты прибыл В Итаку? С какою
Целью, скажи? И впервые ли горную нашу Итаку
Ты посетил? Или был уже раньше как гость Одиссея?
В те улетевшие дни иноземцев здесь было немало.
Добрый отец мой любил за вином побеседовать с ними».
Зевсова дочь светлоокая так Телемаху сказала:
«Буду с тобой откровенным. Я Ментес, царя Анхиала
Сын. Управляю народом тафийским. Бурливое море
Нас разделяет. Но издавна в дружбе живём мы. И нынче
К вам я приплыл как старинный приятель царя Одиссея
Тёплый привет передать. Мне сказали, что он уже дома.
Вижу, что это не так. Ну, а путь мой лежит до Темесы.
Думаю выменять там на железо, которое в трюмах,
Медь золотистую. Бросили якорь мы в Ретре, удобной
Бухте, под склоном Нейона лесистым. Поодаль есть поле,
Всё виноградом поросшее. Ты его знаешь, конечно.
Этого поля хозяин – твой прадед, основоположник
Рода Лаэртова, в коем, как лозы в саду виноградном,
И Одиссей, да и ты, Телемах. Ты его навещаешь,
Знаю о том. Говорят, что уж больше не ходит он в город.
В поле безлюдном живёт, удручённый несчастьем. Служанка,
Женщина старая, ходит за ним. Он, как малый ребёнок,
Может забыть про еду, виноградом своим занимаясь.
Я же приплыл к вам в Итаку, чтоб свидеться с другом старинным.
Видимо, боги его на пути задержали. На остров,
Может быть, выброшен был и пленён дикарями. Но слушай
То, что тебе предскажу я, что мне всемогущие боги
В сердце вложили, чему неминуемо сбыться, как сам я
Верю, хотя не пророк и по птицам гадать не умею.
Будет недолго он с милой отчизной в разлуке, хотя бы
Связан железными узами был, но домой возвратиться
Верное средство отыщет – на вымыслы он хитроумен.
Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая.
Подлинно ль вижу в тебе Одиссева сына. Ты чудно
С ним головой и глазами прекрасными схож. Я поныне
Помню его. В старину с Одиссеем мы виделись часто.
Вплоть до того, как на Трою войска самых лучших ахейцев
За Одиссеем в своих кораблях устремились. Оттуда
Счёт я веду быстротечным годам, как с героем Эллады
Больше не виделись мы».
Рассудительный сын Одиссея
Так отвечал благородному сыну царя Анхиала:
«Добрый мой гость! Расскажу тебе всё, чтобы мог ты всю правду
Знать обо мне и о нашем семействе несчастном.
Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю:
Ведать про это запрет наложили бессмертные боги.
Я бы хотел, чтоб отцом моим был не герой знаменитый
Битвы троянской, который в былом затерялся бесследно.
Было бы лучше, когда бы он был человеком незнатным,
Но чтоб до старости поздней дожил всем на радость – супруге,
Сыну и верным друзьям. Вот о чем я мечтаю сегодня».
Дочь светлоокая Зевса ответила так Телемаху:
«Видно, угодно бессмертным, чтоб был не без славы в грядущем
Дом твой, когда Пенелопе такого, как ты, даровали
Сына. Теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,
Что здесь у вас происходит? Собранье какое иль свадьба?
Кажется только, что гости твои необузданно в доме
Вашем бесчинствуют. Всякий порядочный в обществе с ними
Быть устыдится, позорное их поведение видя».
«Добрый мой гость! – отвечал рассудительный сын Одиссеев. –
Если желаешь ты знать, обо всём расскажу откровенно.
Некогда полон богатства был дом наш. Его уважали
Все в те далёкие годы, когда мой отец был у власти.
Нынче иначе решили враждебные боги. Покрыли
Участь его непроглядною тьмою и тайной великой.
Меньше о нём я крушился бы, если бы знал, что он умер.
Если б в троянской земле он погиб или дома в Итаке
Умер от гибельных ран на руках у друзей, то насыпан
В память о нём был бы холм гробовой. Ну а мне, Телемаху,
Сыну его, о себе он оставил бы долгую славу.
Нынче же Гарпии взяли его, духи вихрей и смерти.
Всеми забытый, он сыну оставил в наследство лишь вопли
И сокрушенье на долгие годы. Но я не о нём лишь
Плачу. Другое великое горе послали мне боги.
Все, кто на многих у нас островах, знамениты богатством,
Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,
Знатные люди Итаки пытаются мать мою к браку
Силой принудить и наше имение грабят нещадно.
Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от брака
Сил не имеет спастись, а толпа женихов ненасытных
Наше добро пожирает, и, думаю, мне уж недолго
Слабой преградою быть их нахальной стремительной воле».
С гневом великим ему отвечала богиня Афина:
«Горе! Я вижу, как нужен тебе затерявшийся в далях
Мудрый отец твой, чтоб сильной рукой женихов обнаглевших
Выгнать с позором из царских палат. О, когда бы в те двери
В дом свой вошел он, внезапно вернувшись, в доспехах блестящих –
В шлеме, прикрывшись щитом, потрясая копьём медноострым!
В этом обличье его я впервые увидел. Тогда он
В доме у нас появился, вернувшись в тот день из Эфиры.
Тех отдалённых краёв достигал Одиссей, чтобы встретить
Ила, Мермерова сына. Смертельного яда искал он
Стрелы свои напоить. Правда, Ил наотрез отказался
Дать ему яда, возмездья бессмертных богов опасаясь.
Мой же отец поделился с ним ядом по дружбе великой.
Если бы в виде таком Одиссей в этот миг появился
Перед толпой женихов, сватовство обернулось бы горем.
Но мы не знаем, что в замыслах скрыто богов. Суждено ли
Сбыться тому, что сказал я. Давай мы с тобой поразмыслим,
Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить.
Слушай же то, что скажу, и отметь про себя, что услышишь.
Завтра, созвав на совет благородных ахеян, скажи им,
Что ты задумал, в свидетели правды богов призывая.
После потребуй, чтоб все женихи, дом царицы покинув,
Ждали ее приглашенья особого. А Пенелопе,
Если супружество новое ей по душе, посоветуй
В дом возвратиться к отцу и пожить там подольше, покуда
Будет готовиться к свадьбе приданое. Ты же в то время,
В путь снарядив своё судно, отправься в соседние царства,
Чтобы проведать, какая молва об отце, иль услышать
Вещие Оссы слова, что за Зевсом она повторяет.
Пилос сперва посети и узнай, что божественный Нестор
Скажет. Потом Менелая найди златовласого в Спарте.
Прибыл домой он последним из всех меднолатных ахеян.
Если услышишь, что жив Одиссей и что он возвратится,
Год его жди, терпеливо снося оскорбленья.
Но если
Скажут тебе, что погиб он, что нет его больше на свете,
То, взвратившись на родину, холм гробовой в честь героя
Ты возведи и устрой, как положено, пышную тризну.
Мать же старайся склонить на замужество ради спасенья
Дома отцова. И, если устроится дело со свадьбой,
Выдумай, как вам избавиться от женихов, захвативших
Царское ваше жильё – погубить их коварным обманом
Или же явною силой. Ребёнком тебе оставаться
Больше нельзя. Ты давно уж из юного возраста вышел.
Думаю, знаешь, как отрок Орест страстолюбцу Эгисту
Смертью за смерть Агамемнона, сыном которого был он,
Не без веленья богов отомстил и на веки прославил
Имя своё. Точно так и тебе нужно быть непреклонным
В деле твоём, чтоб потомки тебя уважали за правду.
Впрочем, пора к бухте Ретре вернуться мне, где с нетерпеньем
Ждут меня спутники на корабле, без работы скучая.
Ты же, мой друг, позаботься о том, что тебе подсказал я».
«Гость дорогой! – отвечал рассудительный сын Одиссея. –
Пользы желая моей, говоришь ты со мной, словно добрый
Мудрый отец. А советов твоих я, поверь, не забуду.
Но подожди. Ты торопишься в путь. Только прежде прохладной
Баней порадуй себя. Освежись и душою и телом.
И на прощанье, как принято в нашем народе, подарок
В память о встрече со мной увезешь. Я уверен, он будет
Дорог тебе». Но ответила Зевсова дочь Телемаху:
«Нет! Не держи меня, друг. Я спешу выйти в море, покуда
Ветер попутный. Подарок же твой, воротясь из Темесы,
Я благодарно возьму и достойным отдарком отвечу».
Так говорила Афина Паллада. И тут же исчезла,
Быстрой невидимой птицей покинув дворец. Поселила
Твёрдость и смелость она в Телемаховом сердце, живее
Вспомнить заставив его об отце. Но и страх испытал он,
Вдруг догадавшись, что вольно беседовал с богом бессмертным.
Тут к женихам подошел он. Певец знаменитый на цитре
С болью сердечной играл и печальную песню о Трое
Пел подгулявшим гостям, отложившим свои разговоры
И замолчавшим в раздумье. Та песня была про ахейцев,
После победы поплывших домой по божественной воле
Дочери Зевса Афины Паллады. Из верхних покоев,
Песню услышав, поспешно сошла Пенелопа, ступая
Вниз по ступеням высоким с двумя из любимых служанок.
Старца Икария дочь в ту палату спустилась, в которой
Тешились пиром её женихи. У колонны высокой
Стала царица, упрятав под лёгким своим покрывалом
Плечи и шею, причёску и щёки. Послушно служанки
Слева и справа, глаза опустив, в ритуале застыли.
С речью печальной к певцу обратилась царица Итаки:
«Фемий, певец благородный, ты знаешь немало прекрасных
Песен во славу богов и героев Эллады. Пропой же
Лучшую, как ты считаешь, из них. И с почтением гости
Будут внимать за вином богоизбранной песне. Но эту,
Полную горькой печали, прерви. Разрывается сердце,
Меркнет душа, как я слышу ее. Мне ужасное горе
В жизни досталось. Не знаю минуты, когда бы о муже
Я не скорбела – супруге, отце и герое, который
Славой своей навсегда преисполнил Элладу и Аргос».
«Милая мать, – возразил рассудительный сын Одиссея. –
Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие наше
То воспевать, что в его пробуждается сердце? Виновен
В этом не Фемий, а Зевс, посылающий щедро с Олимпа
Людям высокого духа по воле своей вдохновенье.
Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данайцев
Петь величаво – ему с благодарностью гости внимают.
Скорбное это сказанье всегда, словно новая песня,
Души пленяет. Да ты и сама не печаль, а усладу
Долгой печали своей в этой песне найдёшь. Не один ведь
Был Одиссей осужден потерять день возврата в отчизну.
Волей бессмертных богов знаменитых погибло немало.
Ты же, прошу, удались. Наблюдай за порядком в хозяйстве.
Пряжей займись. Да следи, чтоб рабыни прилежны в работе
Были своей. Говорить принародно – не женское дело.
Это забота мужей. А точнее моя. На Итаке,
В доме моём, я сегодня один у себя повелитель».
Так он сказал. Изумившись, в покои ушла Пенелопа.
Сердцем сыновьи слова приняла и, закрывшись в покоях,
Плакала горько о доле любимого мужа, покуда
Сон не свела на царицу Итаки богиня Афина.
А женихи между тем в потемневшей палате шумели,
Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.
К ним обратившись, сказал рассудительный сын Одиссея:
«Эй, женихи Пенелопы, надменные гордостью буйной!
Спор свой прервите бесплодный. Спокойно продолжим веселье.
Право, вниманье приличней склонить к песнопевцу, который,
Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.
Утром же завтра я всех приглашаю собраться на площадь.
Там принародно скажу вам, что больше гуляний не будет
В доме моём. Учреждайте иные пиры где хотите,
Тратя своё, а не наше, не царское, не Одиссея.
Вволю пируйте, но так, как отцы заповедали – честно.
Если же кажется вам, что для вас и приятней и легче
Всем одного разорять, то давайте зорите. Но только
Знайте, на вас я богов призову, и тогда Олимпиец
Вас поразить не замедлит за наглые ваши деянья –
Жизни отнимет у вас, как у нас вы богатства отняли».
Так им сказал Телемах. Женихи замолчали с досадой
И удивленьем большим – никогда еще так откровенно,
Смело и резко наследник богатого трона, мальчишка,
Их не корил и не гнал из палат Одиссеева дома.
Гневные гости молчали. Один Антиной, сын Евпейтов,
Самый шумливый и наглый из всех, Телемаху ответил:
«Боги, наверно, тебя, Телемах, научили столь дерзко
Нам отвечать, лучшим людям Итаки. Но это даёт нам
Повод подумать о том, что по Зевсовой воле ты скоро
Станешь над нами царём, нас врагами напрасно считая».
Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссея:
«Друг Антиной! Не сердись на меня за мою откровенность.
Если бы Зевс дал мне царскую власть, я охотно бы принял.
Или ты думаешь, царская доля всех хуже на свете?
Нет же, конечно! Царём быть неплохо. Богатства прилежно
Копятся в доме его. Да и сам он в чести у народа.
Но между жителей горной Итаки найдётся немало
Старых и юных, которые власти достойны. И если
Так уж случилось, что нет среди нас Одиссея, из лучших
Вы изберите царя. У себя же лишь я повелитель.
В доме своём только мне подобает следить за порядком
И за рабами дворца, Одиссем добытыми в битвах».
Но Евримах, сын Полибиев, так отвечал Телемаху:
«О Телемах, мы не знаем, кто царствовать будет над нами.
Это решенье до срока надёжно богами сокрыто.
Ты же наследник отца своего. И едва ли в Итаке
Кто-то безумно рискнёт посягнуть на твоё достоянье.
Но я хотел бы узнать, дорогой, о сегодняшнем госте.
Как его имя? Какого он рода и племени? Может,
С вестью какой об отце приходил? Или дело имелось
К нам у него? Но тогда почему он исчез, не дождавшись,
Чтобы из нас кто-нибудь побеседовал с ним? По одежде
И благородству он, кажется, был не простым человеком».
«Друг Евримах! – отвечал рассудительный сын Одиссея. –
День моей встречи с отцом навсегда мной утрачен. Не буду
Верить уже ни обманчивым слухам, что он возвратится,
Ни предсказаниям знатных гадателей, мать без которых
Больше не может прожить ни единого дня. А про гостя
Я вам скажу, что он был Одиссевым гостем, не нашим.
Родом из Тафоса, Ментес, правитель соседних тафийцев,
Сын Анхиала. По ложному слуху приплыл к Одиссею,
Думая, что он вернулся». Но, так говоря, убеждён был
В сердце своём Телемах, что не Ментеса видел сегодня,
А светлоокую дочь вседержителя Зевса Афину.
Вновь женихи обратились к оставленным песням и пляскам,
Начали снова шуметь в ожидании ночи. Когда же
Чёрная ночь облегла царский дом покрывалом тяжёлым,
Все разошлись по домам, чтоб покою предаться беспечно.
Скоро и сам Телемах, проводив женихов запоздалых,
Стал подниматься в палаты свои, всеми окнами в царский
Двор выходящие, с видом на площадь, фонтан и деревья.
Мысли в его голове беспокойно, устало толпились.
Факел зажжённый держа, перед ним с осторожным усердьем
Шла Евриклея, служанка. Когда-то в цветущие годы
Выкупил деву Лаэрт не за малую плату – за двадцать
Сильных рабочих быков. И её с благонравной супругой
В доме своём уважал наравне, и себе не позволил
Ложа коснуться её. При рожденье желанного внука
Сыну служанку свою передал. И она неотлучно
Нянькой была Телемаховой всё это время, и лучше,
Право, едва ли могли отыскать молодые супруги.
Факел неся, Евриклея открыла в богатую спальню
Двери резные. Царевич, присев на кровать, снял сорочку
Пряжи тончайшей. Отдал расторопной старушке. По складкам
Ловко сложив и повесив сорочку, служанка тихонько
Вышла из спальни. Серебряной ручкой ее затворила.
Крепко задвижку ремнём затянула. Но сын Одиссея
Глаз не сомкнул на точёной постели под мягкой овчиной,
В сердце обдумывал путь, о котором сказала богиня.
Конец первой песни
