Вертеть жернова поэм
ВЕРТЕТЬ ЖЕРНОВА ПОЭМ
Эссе
Засосал меня песенный плен.
Осуждён я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.
Еще лет десять-пятнадцать назад эти яркие есенинские строчки казались мне просто поэтическими образами. Ну, конечно же, отражающими суть нелёгкого поэтического труда, но ничуть не пропитанными драматическим содержанием. Красивые образы, они и есть красивые образы. Красиво сочинять не запретишь. И только, разместив стихи и поэмы на трёх интернетских сайтах, я понял, что дело здесь не в литературных красотах, а в явлении гораздо более глубинном. В гениальных строчках поэта отражена именно каторга сочинительства, включающая в себя три неизбежных момента — поиск в Божественных сферах темы, идеи будущей вещи, воплощение этой темы-идеи в слове и строжайшая обязанность донести своё творение до читателей. Каждый из трёх моментов даётся нелегко, а если сочинитель наделён высоким чувством ответственности за качество и судьбу произведения, если он от Бога, то писательский труд становится нелёгким втройне.
Почему эта, в общем-то, простая истина дошла до меня столь поздно, хотя я давно вычитал её в блоковской статье «О назначении поэта»? Попытаюсь объяснить. Может, мой печальный опыт пойдёт кому-то на пользу.
Стихи я начал сочинять лет с десяти. Первые — принёс в редакцию минусинской городской газеты «Власть труда», и, к великому моему удивлению, они были опубликованы в первой же литературной страничке. Моё действительно каторжное сочинительство (каждая строфа мучила меня неделями) счастливо окупилось взятой в резные рамочки газетной подборкой. А дальше пошло еще лучше. Стихи давались легче. Печатали их охотно, с непременной похвальбой. Вскоре мне и специально относить опусы не потребовалось — взяли после школы в редакционный штат. Овладев пишущей машинкой, я перепечатывал вымученные фантазии и отдавал ответсеку, которому они, уж не знаю почему, нравились. Таким образом вирши легко уходили к читателям.
Эта отработанная схема повторилась в армии: после учебки я сразу же попал в дивизионную газету. Там только читатель другой стал — в солдатской и офицерской формах. И еще раз схема повторилась в свердловской молодёжной газете, куда меня распределил деканат факультета журналитики УрГУ. Стихи выходили почти еженедельно. И снова покровителем оказался тамошний ответсек. Но тут я совершил великую ошибку. Начал писать критические рецензии на маститых поэтов Среднего Урала, стихи которых наша газета принципиально не печатала (и, как я теперь понимаю, справедливо), но зато обильно издавало областное издательство.
И точно так же, как я способствовал укреплению заслона почти целиком бездарной поэзии, так и эта бездарная поэзия соорудила заслон для меня. На совещании молодых поэтов рукопись мою рекомендовали к печати. Но ее в издательстве зарубили. Такой же участи удостоились и другие попытки пробиться к читателям. В газетах стихи печатали. В «СУКАХ» (простите, в Средне-Уральском книжном издательстве) — нет. Только с великим скрипом были опубликованы небольшие подборки в коллективных сборниках.
Мне бы проявить сибирский характер, а он у меня вылился в какое-то толстовское непротивление: ну, не печатают, и не надо. Словом, сбрындил. Проявил неосознанную безответственность относительно завершающего, третьего, этапа поэтического творчества. Больше того — сам себя почти убедил в том, что стихи мои в самом деле никудышные и, пожалуй, гораздо хуже местных «классиков». Сочинять я продолжал. И достаточно много. И вполне на хорошем уровне. Однако обнаружил это спустя лет пятнадцать. Начал перечитывать пропылённые толстые тетради и, как когда-то в родном Минусинске удивился появлению первой подборки, так и сейчас был поражён тем, что стихи и поэмы оказались вполне зрелыми. Зримо отражалось время, звучали поэтично, ясность мысли была, почти в наше время забытая. Печатай — не ленись. Да вот только где?
Наступили новые времена. Коммерческие. Появились десятки частных книжных издательств. Но чтобы выпустить там даже малую книжицу, нужно было заплатить немалые деньги. А я уж к тому времени оказался в разряде пенсионеров, и родное государство всю мою прошлую работу оценило удивительно низко. Пенсию назначило в 6 тысяч с небольшим. Из них половину надо было вернуть щедрому деньгодару в виде всевозможных плат за то, что мы, старички, всё еще живы. Да на лекарство — половина остатка, если не больше. Вот тут и издай хотя бы тоненькую книжонку — в лучшем случае она выжала бы из меня всю пенсию целиком.
И именно в эту нелёгкую пору со мною случилось невероятное. Я крестился в Старопышминском святом источнике. Не без ломки чрезмерной стеснительности, стал активным прихожанином. Чуть ли не ежедневно исповедовался и причащался. И впервые в жизни испытал благодать Христову. Её может представить только тот, кому знакомо чувство высокого вдохновения. Радость на душе необыкновенная. Ощущение безграничных сил. Словно летишь по жизни, как свободная птица. И дела делаются великолепно — легко и толково. Со дня крещения я написал столько, что до сих пор точно сосчитать не могу. И большей частью это крупные жанры — поэмы, предания, послания родным и друзьям. Только сейчас я понял, осознал, что не сам пишу, а происходит сочинительство при необъяснимом участии неземных сил, Духа Святого. Стало быть, не круглый я бездарь, есть во мне дар от Бога, и величайший я совершаю грех, не донося плоды этого дара до читателей. Сибиряк, как мог я стать безвольной тряпкой, сдавшись моим недоброжелателям! Ведь многие знакомые и незнакомые говорили, что вирши им очень нравятся. Однако не им я верил, а себе, практически зарывшему талант в землю.
Что я в том безвыходном положении предпринял — не без явной подсказки свыше? Стал перепечатывать, за редким исключением, всё сочинённое. Перепечатывал электронными книгами. Сейчас их у меня более восьмидесяти. С помощью Володи Зюськина, прекрасного человека, но, к сожалению, неважного, с великими завихрениями, поэта, напечатал несколько больших подборок в журналах и сборниках местного значения. Уже с помощью жены и тёщи (больше помощников не нашлось) издал в районном городке Камышлове четыре книги, понятно, в мягких обложках. И самое главное — открыл страничку на сайте Сихи.ру.
Признаться, на этом сайте я попытался закрепиться в те дни, когда он только появился в интернете. Но то ли хозяев пугали мои острые стихи, то ли сайт переживал пору становления и неотлаженности, только постоянные неполадки, связанные с размещением электронных опусов, мне надоели, и я бросил его. Тем более, почитав других авторов, убедился в том, что подавляющее большинство прозябает в невежестве, безнравственности и графоманстве, посчитал, что лучше быть подальше от такого соседства, помятуя библейское высказывание: «не ходи в собрания нечестивых».
Но батюшка Владимир Зязев, давний мой друг и наставник, сказал: «В данном случае к нечестивым идти надо. Без православного обличения они еще большего вреда натворят». Я подумал, подумал, и согласился. Апостолы несли Слово Божье ярым язычникам, а я, видите ли, стал в позу. Опять мягкотелось и неосознанность христианского пути. Тут никакого смирения быть не должно. Тут единственное правомочно, ильинское — «противление злу силою»!
И вот прошло лет семь-восемь. И случилось небольшое (а может, и большое) чудо. Вместо встречи в штыки, устроенной моим христианским стихам поначалу — теперь повышенный интерес к ним. Вместо неустанных антиправославных выпадов обладателей сайта — неожиданное признание ими прав верующих. Это не означает, что не стало в виртуальном мире безбожников. Они есть. И иногда пытаются укусить как можно больнее. Только у меня выработалось противоядие. Я благодарю их за злопыхательство — вы ругаете меня, значит Христос похвалит. Или так говорю: вы правы, я еще более страшный грешник, но Господь, знаю, примет мои раскаяния и грешника не отвергнет. Выпады уже не злят, а радуют. Радует и уже отмеченный интерес к стихам и поэмам.
Правда, бурное начало в Стихах.ру полностью повторилось на другом сайте, где я недавно открыл страничку, — на Поэмбуке. Тут неприятие было, может, даже и похлеще. Однако бурям предназначено стихать. И число читателей пошло вдруг в гору. Превысило 170 тысяч. То есть лишь на две тысячи не дотянулось до «стихарей». Следовательно — что? Да только то, что прав оказался батюшка Владимир, дав мне благословение на интернетскую борьбу. Низкий поклон ему земной и просьба нижайшая молиться за меня, великого грешника.
Но вернусь к главной мысли — необходимости осознания каждым поэтом (не имею в виду графоманов и недоучек) величайшей ответственности за судьбу творений своих, ответственности за подбор злободневнейшей темы, за полную отдачу сил при воплощении идеи в слово и за еще более напряжённую отдачу в распространении стихов и поэм. Помните Пушкина? —
Иди же к невским берегам,
Новорождённое творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Но это только сказано: «иди». Уж кто, кто, а Пушкин-то знал, сколько надобно затратить энергии и настойчивости, чтобы творение дошло до невских берегов и дальше, по всей России-матушкке распространилось. Вот ведь даже и в интернете, где тысячи читателей, «новорождённое» не хочет двигаться само по себе. Его ежедневно подталкивать приходится. Да еще как!
Было чуть проще, когда я выставлял перепечатанное на компьютере, а потом на ноотбуке. Всех стихов и поэм оказалось чуть больше шести тысяч. Думалось, вот размещу всю ленту опусов и отдохну вволю. Читатель сам будет выбирать себе по вкусу, что раскрыть на экране. Однако не тут-то было. Справился с размещением и заметил: читательское число резко уменьшилось. Оказывается, и у читателей лень раньше их родилась, подобно нашенской, писательской. Не захотели из длинного списка выбирать, что понравится. Пришлось ежедневно публиковать новые подборки вещей из уже опубликованных, ну, понятно, добавляя сюда и новые. И дело пошло. Загасший было интерес к ним снова возобновился.
Вот тут-то и припомнились мне изумительно правдивые и трагические строчки Есенина о каторге чувств и жерновах поэм. Жернова вертеть пришлось и до сих пор приходися каждый Божий день, с утра до вечера. Сначала встретил я это открытие с понятным испугом. Но Господь помог втянуться в каторжную работу. Пришло время исправлять великий грех свой, ленность в строгом соблюдении обязанностей сочинителя. Раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Стирая пот, едва ли не кровавый, верти жернова поэм и стихов. Такая уж у тебя доля. Тяжелейшая, но не совру — счастливейшая.
Борис ЕФРЕМОВ.
20.09.16 г.,
Предпразднство Рождества Пресвятой Богородицы
