О правде жизни в поэме Есенина "Анна Снегина"
Россия памятью сильна
О ПРАВДЕ ЖИЗНИ
в поэме Сергея Есенина «Анна Снегина»
Поэтический Интернет, как и вся нынешняя жизнь, исключительно неоднозначен. Там есть и Пушкин, и Есенин, и Рубцов, и Жигулин. Но не будет преувеличением, если скажем, что классика читается нынче с какой-то особенной неохотой, как в 40-ые годы 19 века, когда нахлынула волна вольтерьянского интереса к антипушкинским, антиправославным стихам. Нечто вроде такой волны и в теперешнем Интернете. Неочитатели льют восторженные слёзы от якобы новаторских сnишков, где ни истины, ни смысла, ни чувства, ни самой поэзии. Не отстают от них и организаторы премии «Народный поэт», учреждённой на стихотворном сайте. Не отстают, а может, и фору дают – лихо первые места присуждают авторам рифмованных и нерифмованных бредней ни о чём. В прошлом году, например, в тройку «лучших» вошёл сочинитель Чен Ким, который одарил читателей «душещипательной» песней под названием «Колыбельная»:
Сильно пьяным и влюбленным
Не болтайся по ночам -
Попадёшься в руки сонным
Хирургическим врачам.
У одной из чорных лестниц,
Вниз по стеночке сползёшь...
Улыбнётся в небе месяц,
Вытирая финский нож.
Чувствуется, что для отборочной комиссии важнее всего при оценке нынешних архитворений был жарено-пареный эффект, уводящий от высокой нравственности, человечности и, наконец, от правды самой, то есть от той сердцевины, на которой испокон держалась русская литература. Как всё это забыто нынешними лжепоэтами, лжечитателями и лжеоценщиками жарено-пареных сочинений!
Но сегодняшний разговор не об этом бездуховном изломе, хотя со временем мы подробнее поговорим и о нём, поскольку необходимость такая давно уж назрела. Наши сегодняшние заметки о совершенно противоположном – о великой правде жизни в поэме Сергея Есенина «Анна Снегина». Тем более, что и повод основательный: 28 декабря – день памяти великого поэта.
Поначалу российская революция 17-го года многими литераторами
была воспринята как спасение нации от многочисленных, веками накопленных проблем, и даже больше – как духовное перерождение страны, человечества. И гениальный Блок, и гениальный Маяковский, и гениальный Есенин именно в таком ореоле увидели Октябрьский переворот. Но в силу гениальности вскоре каждый из них понял, что очередной русский бунт стал очередной дьявольской насмешкой над теми, кто человеческой силой и волей, забыв Вавилонский опыт, решили переделать мир, построить призрачно-неосуществимый земной рай. Как всегда, незыблимой оказалась старая истина – зло может породить только зло и насилие – только насилие.
Разочарованный Блок пишет поэму «Двенадцать», вскрывшую жестокость и бессмысленность революционно-механического движения по разрушенной стране. Многое переоценивший Маяковский едко высмеивает осуществление утопических идей коммунизма в пьесах «Баня» и «Клоп». Озарённый истиной Есенин наносит сокрушительный удар по советскому режиму в поэтической драме «Страна негодяев». И не только в этой драме. При внимательном чтении поэмы «Анна Снегина» видишь, как предельно насыщена она правдой о губительной для русского народа революционной переделке тех лет. Правда сполохом плещет с первых же страниц.
Со слов крестьянина-ямщика, везущего героя поэмы в Радовские предместья, мы узнаём предреволюционную историю богатого русского села. Кстати, возница сам родом из радовцев, и всё знает не по чьим-то пересудам:
Мы в важные очень не лезем,
Но всё же нам счастье дано.
Дворы у нас крыты железом,
У каждого сад и гумно.
У каждого крашены ставни,
По праздникам мясо и квас.
Недаром когда-то исправник
Любил погостить у нас.
Но ведь в греховных человечьих душах столько зависти и жадности, столько стремления вовсю попользоваться чужими благами! На радовцев давно косились жители нищей соседней деревни Криуши. Возница продолжает рассказ:
Украдкой они рубили
Из нашего леса дрова.
Однажды мы их застали.
Они в топоры, мы тож.
От звона и скрежета стали
По телу катилась дрожь.
Убили криушинцы радовского старшину. Состоялся сельский сход. Присудили услать виновных в Сибирь. Но от зла родится зло. И у криушинцев с того страшного дня пошли неудачи.
С тех пор и у нас неуряды.
Скатилась со счастья возжа.
Почти что три года кряду
У нас то падёж, то пожар.
У верующего человека эти явные знаки Божьи непременно бы вызвали мысли о том, что жизнь пошла не туда, что забываться стали библейские заветы; раскаиваться надо в грехах да возвращаться к отцовским традициям. Но в том-то и беда – в народе и в управленцах России вера уже во многом сделалась фарисейской, поверхностной. А отход от Бога – это побег от нравственных начал. И даже богатые радовцы, еще недавно не знавшие житейских забот, заразились алчностью, распущенностью, пьянством. Вот
Стал наш герой рассчитываться с возничим.
Даю Сороковку. «Мало!».
Даю ещё двадцать. «Нет!»
Такой отвратительный малый.
А малому тридцать лет.
«Да что ж ты? Имеешь ли душу?
За что ты с меня гребёшь?»
И мне отвечает туша:
«Сегодня плохая рожь.
Давайте ещё незвонких
Десяток иль штучек шесть –
Я выпью в шинке самогонки
За ваше здоровье и честь...»
Святой в прошлом Руси одуматься бы и вернуться к вере. Но она всё больше погружалаь в губительные топи безбожья. Из всех слоёв общества выявлялись завистники и ненавистники – из крестьян, из рабочих, из разночинцев и интеллигентов. Зависть к богатым и ненависть ко всему порядочному и прочному перешли мыслимые границы, привели к убийствам помещиков, губернаторов, крупных чиновников, а потом – к покушенью на государей.
Есенин (словами возничего) дал чуть выше общую характеристику человечьему роду:
Но люди – все грешные души.
У многих глаза – что клыки.
Всеобщая греховность, лишившись помощи Божьей, и вела радовцев, криушан и всю Россию к новому бунту, намного более страшному, чем пугачёвское безвременье. Даже начавшаяся война – а это было ещё одно предупрежденье Бога: «Одумайтесь! Вернитесь к Истине!» – не остановила нравственного паденья. Она лишь подлила масла в огонь. Война, начатая в Автро-Венгрии самой же Россией, для вспоможения Франции, союзницы по договору, была не нужна народу. Вместе с героем поэмы тогда мог сказать, наверно, каждый солдат:
Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.
Я понял, что я – игрушка,
В тылу же купцы да знать,
И, твёрдо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.
Герой поэмы (а в нём мы легко узнаём самого Есенина), правдами и неправдами покинув поле битвы, вернулся в родные места – погостить у знакомого мельника. (Радово, Криуши, мельник и его жена – персонажи выдуманные, но события, описанные в «Анне Снегиной», достоверно отражают предреволюционно-революционную жизнь села Константинова, где Есенин родился, крестьян и членов тамошней помещичьей семьи).
И вот поэт – встречается с мельником.
Объятья мельника круты,
От них заревёт и медведь.
Но всё же в плохие минуты
Приятно друзей иметь.
Пронзительное вплетение в предыдущие сюжеты поэмы! За тяжёлыми картинами сельских раздоров, кровавой и бессмысленной войны, ямщицкого вымогательства – неожиданно искрящийся радостью и чистотою эпизод встречи поэта и мельника. Понимаешь, что еще попадались в грязном потоке тогдашних событий всплески высокой нравственности. Тут же другая возвышающая встреча – с весенним садом.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Но и это не предел хлынувшим чистым эмоциям! Поэт вспоминает:
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далёкие, милые были!
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.
Последняя фраза сказана как бы сгоряча. Любили поэта, да еще как! Потом состоится встреча с девушкой в белой накидке, уже женщиной, но по-прежнему прекрасной, для которой герой поэмы был далеко не безразличен. И тут, наверно, надо объяснить, почему автор личные моменты смело ставит в один ряд с событиями сугубо общественными, значимыми для страны, для всего народа. Тут еще одна грань жизненной правды. Каким бы эпохально-переломным не было происходящее, оно безжалостно втягивает в себя судьбы людей и часто калечит их, уничтожает. Помните – как несуразно погибла Катька из «Двенадцати» Блока?
Что Катька, рада? – Ни гу-гу...
Лежи ты, падаль, на снегу!
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Но от правды личной перейдём к правде общественной. Вот какую оценку даёт тагдашним событиям жена мельника:
У нас здесь теперь неспокойно.
Испариной всё зацвело.
Сплошные мужицкие войны.
Дерутся селом на село...
А всё это, значит, безвластье.
Прогнали царя... Так вот...
Посыпались все напасти
На наш неразумный народ...
Вот тоже, допустим... с Криуши...
Их нужно в тюрьму за тюрьмой,
Они ж, воровские души,
Вернулись опять домой.
У них там есть Прон Оглоблин,
Булдыжник, драчун, грубиян.
Он вечно на всех озлоблен,
С утра по неделям пьян...
(Заметим в скобках. Это он, Оглоблин, убил когда-то топором старшину. И вот отпущен на свободу. Сделался заводилой у криушан).
Таких теперь тысячи стало
Творить на свободе гнусь.
Пропала Расея, пропала...
Пропала кормилица Русь!
Удивительно! Учёные до сих пор спорят, по каким причинам случилась революция в России. А простая женщина, крестьянка, как можно предположить, не потерявшая веры в Христа, – даёт точное, исчерпывающее объяснение тогдашним бедам. Отстранили царя от власти, разрушили вековые народныем порядки, забыли запреты Божьи, стали охальниками, разбойниками, убийцами. Недаром же утверждали в прошлые времена – голосом народа говорит Бог. Понятно, голосом православного народа. Неверующая толпа будет требовать пищи и зрелищ. Как очень многие требуют сейчас.
Однако вернёмся к сюжету. Поэт идёт в Криушу, чтобы самому разобраться во всём.
Гляжу, на крыльце у Прона
Горластый мужицкий галдёж.
Толкуют о новых законах,
О ценах на скот и рожь.
Толкуют, как видим, о жизненно важном – о ценах. И о земле, конечно. Важнее её нет ничего для крестьянина. Но беда рассийская всегда была в том, что земельные наделы никогда крестьянам не принадлежали. Была попытка передать земледельцам землю бесплатно, еще до войны. Столыпин пробил тогда эту невероятную реформу. И за четыре годы страна вышла на первое место в мире по производству и продажи сельских продуктов.
Большевики учли этот мудрый опыт, когда выдвинули идею «Землю – крестьянам!». Эта идея уже пустила корни среди солдат, и не случайно многие из них дезертировали с оружием, в надежде побыстрее захватить помещичью землю. Вот и криушинцы, зараженные сворованной большевиками идеей, спрашивают приехавшего из Питера земляка:
Скажи: отойдут ли крестьянам
Без выкупа пашни господ?
Кричат нам, что землю не троньте,
Ещё не настал, мол, миг.
За что же тогда на фроньте
Мы губим себя и других?
Спрашивают и про вождя «большаков». Интересно было узнать, что это за птица такая.
Дрожали, качались ступени,
Но помню под звон головы:
«Скажи, кто такое Ленин?»
Я тихо ответил «Он – вы».
«Вы» – в том смысле, что революционер Ленин был таким же авантюристом в стремлении построить новую Вавилонскую башню, как криушинцы были авантюристами в страстном стремлении в этой башне пожить. Правда, вождь и не собирался лишать новых советских управленцев земли – основы существования. А крестьяне откровенно кипели страстью обзавестись своими наделами.
Чуть позже, при втором приходе в Криушу, герой наш увидит:
Оглоблин стоит у ворот
И спьяну в печёнки и в душу
Костит обнищалый народ.
«Эй, вы! Тараканье отродье!
Все к Снегиной... Р-раз – и квас.
Даёшь, мол твои угодья
Без всякого выкупа с нас!»
Поэт и криушинский смутьян едут к помещице Снегиной.
Слезаем. Подходим к террасе
И, пыль отряхая с плеч,
О чьём-то последнем часе
Из горницы слышим речь:
«Рыдай не рыдай – не помога...
Теперь он холодный труп...
Там кто-то стучит у порога.
Припудрись... Пойду отопру».
Оглоблин сказал помещице без лишних слов: «Отдай землю! Не ноги ж тебе целовать!» Но перед тем, как ответить Прону, Снегина проводила поэта к дочери, Анне, подумав, что он приехал к ней. Всех нас ждут расплаты за наши деянья. Герой поэмы оправдывал свой отказ воевать с германцами, как он считал, гуманными рассуждениями:
Нет, нет! Не пойду вовеки!
За то, что какая-то мразь
Бросает солдату-калеке
Пятак или гривенник в грязь.
Но вот на полях гражданской войны погибает муж Анны, той самой девушки в белой накидке, и боль её сжала сердце поэта.
Я понял – случилось горе,
И как-то хотел помочь.
«Убили... Убили Борю...
Оставьте. Уйдите прочь.
Вы – жалкий и низкий трусишка!
Он умер... А вы вот здесь...»
Нет, это уж было слишком.
Не всякий рождён перенесть.
Горе, горе, одно горе приносят людям бунтовкие времена. Поэт поехал залечивать оскорбленье в кабак. А Снегиных поджидало новое горе...
Сегодня ко мне под вечер,
Как месяц, вкатился Прон.
«Дружище! С великим счастьем,
Настал ожидаемый час!
Приветствую с новой властью,
Теперь мы всех р-раз – и квас!
Без всякого выкупа с лета
Мы пашни берём и леса.
В России теперь Советы
И Ленин – старшой комиссар.
Едри ж твою в бабушку плюнуть.
Гляди, голубарь, веселей.
Я первый сейчас же коммуну
Устрою в своём селе!»
Думается, устроил Прон в своих Криушах коммуну – тогда они скорее грибов росли. Возможно, помещичьи пашни и леса коммунары быстро присвоили. А вот выселить Снегиных довелось не ему.
У Прона был брат Лабутя,
Мужик – что твой пятый туз:
При всякой опасной минуте
Хвальбишка и дьявольский трус...
Такие всегда на примете.
Живут, не мозоля рук.
И вот он, конечно, в Совете,
Медали запрятал в сундук...
Он брату вытягивал нервы,
И Прон его крыл не судом.
Но всё ж тот поехал первый
Описывать снегинский дом.
В захвате всегда есть скорость:
– Даёшь! Разберём потом!
Весь хутор забрали в волость
С хозяйками и со скотом.
А мельник привёз хозяек к себе. Он всегда был в дружбе с помещицами, да и знал, что поэта и Анну связывали раньше далеко не соседские отношения. Встретившись, они проговорили всю ночь.
Я помню – она говорила:
«Простите... Была не права...
Я мужа безумно любила.
Как вспомню... болит голова...
Но вас оскорбила случайно...
Жестокость была мой суд.
Была в том печальная тайна,
Что страстью преступной зовут...
Поэтому было не надо не надо...
Ни встреч... ни вобще продолжать...
Тем более с старыми взглядами
Могла я обидеть мать».
Поэт перевёл трудный разговор на другое:
«Скажите, вам больно, Анна,
За ваш хуторской разор?»
Но как-то печально и странно
Она опустила свой взор...
Под вечер они уехали.
Куда? Я не знаю куда.
В равнине, проложенной вехами,
Дорогу найдёшь без труда.
Дорога эта увела Анну Снегину и её мать в далёкий Лондон. Бывших хозяев жизни большевики либо выдворяли за пределы страны, либо отправляли в далёкие ссылки, либо расстреливали. Герой поэмы уже почти знал, что жить по-человечески на родине власти им не дадут.
Догадывался, что и крестьянам, тем же радовцам и криушанам, жизни тоже не будет. Дадут им поначалу свободу и надежду на лучшую жизнь. И дали вскоре:
Эх, удаль! Цветение в далях!
Недаром чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коровам тамбовский фокстрот.
За хлеб, за овёс, за картошку
Мужик залучил граммофон, –
Слюнявя козлиную ножку,
Танго себе слушает он.
Шли годы. Зажиточных крестьян раскулачили. Бедных загнали в колхозы и совхозы. А через десятки лет вообще поставили крест на сельском хозяйстве. Бесконечными репрессиями запугали народ. Да и доморощенных руководителей шерстили похлеще, чем делали это белогвардейцы. Деникинцы расстреляли в Криушах одного Прона Оглоблина. А большевики, надо думать, до всех управленцев дотянулись, в том числе и до трусливого и хитрющего Лабути. Многочисленные ГУЛаги по всей российской шири были переполнены простоватыми авантюристами, так рьяно поддержавшими, а то и до конца дней своих поддерживающими красных врунов.
С каждым годом, с каждым правдиво написанным стихотворением, с каждой честной, безмерно талантливой поэмой поэт наш всё больше убеждался, что и ему жизни в России не будет. Но, понятно, не мог и предположить, что будет убит огэпэушниками в одной из ленинградских гостиниц.
А пока, снова приехав в гости к мельнику, он читал письмо с лондонской печатью:
«Я часто хожу на пристань
И, в радость, а может, в страх,
Гляжу средь судов всё пристальней
На красный советский флаг.
Теперь там достигли силы.
Дорога моя ясна...
Но вы мне по-прежнему милы,
Как родина и как весна».
Какими щемящими строчками одарил нас Сергей Есенин в конце своей поэмы – лучшей поэмы советского безвременья. Но, наверно, не так надо сказать – лучшей поэмы не только русской, но и мировой литературы. В ней глубоко и полно отразилась правда жизни нашей, связанная с затхлым, бездуховным, безбожным коммунистическим режимом. Правда жизни, ужасно тяжёлая, но которую, вопреки нынешней тенденции сверхмодных поэтов бежать от злобы дня, от душевности и пушкинской ясности, – мы всегда должны помнить, чтобы выйти на дорогу, о которой по-есенински могли бы сказать:
Дорога довольно хорошая,
Приятная хладная звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
Вот такой нам сейчас дороги не хватает, такой дороги до озноба и слёз хочется – пронзительно русской и до золотой лунности православной!
