Бунтарская Русь-3
РУСЬ БУНТАРСКАЯ
Сцены пугачёвской смуты
Осень 1773 года. Лагерь Пугачёва под Оренбургом. В Георгиевской церкви в предместье. Стычка у стен крепости. Хозяйка царёвой кибитки. Проигранный бой
ЗАРУБИН
Снова вчера осаждённые вдребезги пушку разбили.
Видимо, есть там у них превосходной сноровки пушкарь.
ПУГАЧЁВ
Думаю, вы о простейшей науке, фельдмаршал, забыли.
ЗАРУБИН
Это ещё о какой же науке такой, государь?
ПУГАЧЁВ
Помните, я говорил вам, для пушки открытое место,
Место низинное, место сырое – заведомый крах.
Пушка возвышенность любит – любому капралу известно.
А неизвестно, капралу такому ходить в дураках.
Только и эта наука, фельдмаршал, еще полнауки,
Надо в такое местечко поставить мортиру, мой друг,
Чтобы по нашей мортире стрелять не поднялись бы руки
У супротивных врагов.
ЗАРУБИН
Так какие тут горы вокруг?
Речка, луга, и лесов-то поблизости нет никаковских!
ПУГАЧЁВ
Ах, ты Зарубин, Зарубин! Две пушки бери, казаков,
Ядер побольше и пороху. Я на лугах этих плоских
Гору тебе покажу, и не малую – до облаков.
ЗАРУБИН
Гору? А-ну покажи!
Под метельной заволокой отряд казаков, несколько подвод и две пушки выдвигаются в сожженное оренбуржцами предместье, где только и остались один закопчённый крестьянский дом да Георгиевская церковь с колокольней.
ПУГАЧЁВ
(подъезжая к церкви)
Вот тебе и гора, дорогуша.
Думаю, будет покрепче уральских разрушенных скал.
А заодно испытаем гостинец, который Хлопуша
Вместе с гортанной толпою татар и башкирцев прислал.
Ставим на паперть одну, помощней, а другую затащим
На колокольню. Уж то-то потешим Рейнсдорпа с тобой.
ЗАРУБИН
(в растерянности)
Грех это, мой государь.
ПУГАЧЁВ
Что грехи нашим душам пропащим,
Если с дворянством России смертельный мы начали бой!
Да и какие грехи, дорогой, если нищему нашему люду,
Чью беспросветную жись богачи превратили в навоз,
Волю с тобой мы приносим, сорняк истребляя повсюду,
Что величаво и нагло на почве народной возрос.
ЗАРУБИН
Может, и прав ты. На всём изволенье и воля Господня.
(казакам)
Ставьте на паперти пушку-толстушку. А ту, постройней,
На колокольню тащите. Потешимся с вами сегодня.
Вдосталь подбросим Рейнсдорпу чугунных свинят и свиней.
С паперти начинают обстреливать Оренбург, через полчаса подаёт голос пушка с колокольни. Откликаются другие пугачёвские батареи. Ухают орудия осаждённой крепости. Ядра падают вокруг церкви, ни одно не задевает колокольню.
ПУГАЧЁВ
(грея руки у костра в притворе)
Видишь, братишка, в чём слаб и пропащ человек православный.
Церковь, иконы, заветы Христовы – святыни его,
Вере своей он все дни свои будет покорен исправно.
Нам же, окроме свободы, не надо с тобой ничего.
Ради свободы пойдём мы с тобой против Бога и чёрта,
И если ад существует, и ад нам с тобой нипочём.
Да, позабыл... Я хотел попытать тебя нынче о чём-то...
С этой пальбой позабудешь... О чём же... О чём же... О чём...
Да! ты скажи мне со всей прямотой и сердечностью, Чика.
Как тебе Белобородов, пушкарь наш и писарь штабной?
Бывший капрал за порядок принялся не шибко ли дико?
Всюду посты, караулы, разъезды... Народ мой шальной
Любит подвыпить, кураж развести, а подчас и пограбить,
Правда, простецкий народ обижать я всерьёз запретил.
ЗАРУБИН
В армии, даже и в нашей, народной, не должен ослабить
Строгий военный порядок ни наших стремлений, ни сил.
ПУГАЧЁВ
Правильно мыслишь. А как тебе новый наш сотник Перфильев.
Из Петербурга ведь кто-то зачем-то направил его?
ЗАРУБИН
Даже при пытках жестоких и сердце Перфильеву вырвав,
Против тебя от него не услышат враги ничего.
Внесли и положили возле костра первого раненого. Казак стонет от боли.
ПУГАЧЁВ
Больно, орёл?
РАНЕНЫЙ
Ох, и больно, отец-государь... Не-воз-можно...
ПУГАЧЁВ
Больно. Я знаю. Но ты ради нашей свободы терпи.
Вырвать свободу у царства дворянского больно и сложно.
Но мы её всё же вырвем, как здесь, в оренбургской степи.
(выходит на паперть, подзывает конного казака)
В лагерь скачи. Пусть Перфильев немедленно с полною сотней
Мчится ко мне. Да заряды и ружья, и шашки возьмут.
Да первача, что у Белобородова, он подобротней.
В чёртовом храме как будто в могиле. Продрогли мы тут.
Вскоре высокий хмурый Перфильев входит в церковь, передаёт атаману большую толстую бутыль с первачом.
ПУГАЧЁВ
(наливая кружку самогонки раненому)
Пей за здоровье до дна. И мы тоже за это же выпьем.
Пьют из одной кружки казак, Пугачёв, Зарубин и Перфильев
ПУГАЧЁВ
Ну, и в дорогу, Перфильев! Под сень губернаторских стен.
Мы осаждённых из крепости явно с тобою не выбьем,
Но разомнёмся и дух свой застылый согреем взамен.
Сотня казаков приближается к стенам Оренбурга. Тамошние пушкари и стрелки перевели огонь на отчаянных всадников. Ядро падает под ноги пугачёвской лошади.
КАЗАК
Эй, государь, берегись! Разорвёт тебя пушка неравно.
ПУГАЧЁВ
Старый ты, братец, казак. Разве пушки-то льют на царей?
Ядра и пули свистят. Так ведь это прилично и славно.
Пусть из-за толстой стены поглядят на степных бунтарей.
Скачут вдоль стены.
ОДИН ИЗ КАЗАКОВ
(громко)
Смелый вы, право, народ! За бревном вас ни пуля, ни сабля,
Да и снаряд не возьмёт! Можно вдосталь поспать-подремать!
Или вы с крыс крепостных там совсем за осаду ослабли?
Если же нет, выходите на сечу, едри вашу мать!
ДРУГОЙ КАЗАК
Знаем, о помощи денно и нощно вы молите Бога,
Он же не только вам хлеба, но даже воды не даёт.
К нам приходите, друзья, и еды, и вина у нас много.
Будем три дня пировать, отдохнём от военных забот.
Открываются крепостные ворота. Сотня идёт в атаку, другая стремится окружить бунтовщиков. Крепко захмелевший Пугачёв бросается на оренбуржцев. Одного, другого срезает саблей.
ПЕРФИЛЬЕВ
(догоняя и хватая лошадь Пугачёва под уздцы)
Царь-государь! Нас пытается сотня Рейнсдорпа отрезать.
Степью уходим. Пока ещё есть для отхода пути.
Ну-ка трезвей!
ПУГАЧЁВ
Я не пьян. Всё мне видится здраво и трезво.
ПЕРФИЛЬЕВ
Дай тебе Бог, чтобы с крупа коня на лету не сползти.
Лагерь мятежников. В кибитку входит Пугачёв, устало садится на лавку. Харлова готовит у железной плиты ужин. На столе бутыль самогона.
ПУГАЧЁВ
Господи, как я устал... Но зато губернаторских служек
Мы от души потравили. Так в детстве гусей я травил.
Весь ощетинится аж, защищая пугливых подружек,
Змеем шипит, гонит пыль учащёнными взмахами крыл.
ХАРЛОВА
С гусем понятно, его несусветно ты злил по-мальчишьи.
Ну а тебя, непредвиденный братец мой, – кто разозлил?
Кто разозлил ополченцев твоих, коли толпами вышли
Против порядка, который сам Бог на Руси утвердил?
ПУГАЧЁВ
Что вы все вместе на Бога киваете, братья и сёстры!
А ведь выходит, что Бог ваш на деле отнюдь не хорош,
Если в России слои населенья враждуют так остро,
Если богатый за деньги берётся, а нищий за нож.
Я ведь с мальчишеских лет не одних лишь гусей наблюдаю,
Вижу, у нас, на Дону, и в округе яицкой земли
Люди богатые чуть не живьём бедняков поедают,
Да и, наверное, съели давно, если б только могли.
Я вот и в Польшу сбежал от российского нашего рабства,
Слышал, в скитах там раскольничьих мудрая вольная жись.
Но и до них добралось своим рылом свиным государство,
Те, кто повыше, оставшихся хрумкают, только держись.
Вот отчего для меня все чиновные люди, дворянство –
Скот для убоя, прости уж за грубость, сестрёнка моя.
И потому я душою священникам не отворялся,
То же дворянство, одна освященная ложью семья.
ХАРЛОВА
Бедный мой брат! Как обманут ты тёмною жизнью жестоко.
Ты ведь пока еще Библию в гордые руки не брал.
Ты ведь пока не усвоил Божественных истин высоких,
И для тебя не понятен всей жизни земной идеал.
ПУГАЧЁВ
(иронично смотря на Елизавету)
Ты, словно бердский наш поп, заходил я тишком в церковушку,
Так он вот так же и чешет, и чешет своим языком.
Ты, дорогая сестра, не бери хулигана на пушку,
Лучше скажи напрямки, с чем пока еще я не знаком.
ХАРЛОВА
Ладно, мой брат. Ты не знаешь пока православного Бога.
Он проливать запрещает в сраженьях неправедных кровь.
Жить он велит без обмана и наглости, просто и строго,
И проповедует между землянами мир и любовь.
Он говорит, что немыслимо равенство в жизни греховной,
Равными могут быть люди в одной только вере святой.
В вере Христовой богатый великою выручкой кровной
Честно поделится с бедным – закон вековечен такой.
В вере Христовой богатый не будет богатством кичиться,
Бедного он не обидит ни словом, ни делом лихим.
В вере Христовой и самому бедному не на что злиться.
Счастье он видит лишь в том, чтобы стать хоть немного святым.
Ты вот, братишка, казнишь офицеров, подряд, без разбора.
А между ними, запомни, немало простых христиан.
ПУГАЧЁВ
Может быть, казни свои я вершу и неправо и скоро.
Но без возмездия – дом на песке – мой разрушится план.
Если бы я прочитал твою дивную древнюю книгу,
Я бы народного бунта не поднял крутую волну.
Я бы грехов на себе не тащил ежедневно виригу.
Хочешь, сейчас пред тобою с раскаяньем сброшу одну?
ХАРЛОВА
Я не священник.
ПУГАЧЁВ
И всё же, сестра моя добрая, всё же.
Церковь Георгия Победоносца я тем осквернил,
Что поутру, а ведь это, сейчас понимаю, негоже,
С паперти и с колокольни по служкам из пушек палил.
ХАРЛОВА
(в великом испуге и горе)
Господи, Боже Ты мой! Лучше б новое ты истязанье
В Бердской свершил слободе, чем во зле замахнулся на храм.
Самое страшное в мире грозит нам с тобой наказанье.
ПУГАЧЁВ
Что ты, сестрица, не плач. Бог раскольничий милостив к нам.
Кибитка Пугачёва в Бердской слободе. Атаман облокотился о столик. Думает. Входят старейшины казачьего костяка, с ними любимец Пугачёва Творогов.
ОДИН ИЗ СТАРЕЙШИН
Царь-государь, а по-нашенски милый наш братец Емеля.
Слышь-ко, какие-то странные вести дошли вдруг до нас,
Будто в Озёрную, взятую нами на прошлой неделе,
Странный по нашим порядкам послал ты, владыка, приказ –
Всех офицеров, а с ними мещан, за враждебность казнённых,
По-православному в церкви отпеть и предать их земле.
Ну и отпели прилежно дворянских послушников оных.
Что-то не верится в это старейшинам нашим и мне.
ПУГАЧЁВ
Что ж вы стоите-то? Вон на скамейку с коврами садитесь.
Нету и не было сроду в казачестве правды в ногах.
Ну и отпели в Озёрной казнённых. – Чему вы дивитесь?
Нету, как видите, схожести в нашем и в ихнем богах.
Чтобы не сеять в озёрцах опасной предательской розни,
Я разрешил им по вере своих земляков схоронить.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА
Ой ли! А нет ли за этим известной просильщицы слёзной.
Было, пожалуй, кому за убитого мужа просить.
ПУГАЧЁВ
(гневно)
Эй, старина! Ты, наверно, забылся, что речь о царице
С неуваженьем ведёшь. И покамест еще за неё
Есть кому в мире, по-волчьи голодном и злом, заступиться,
И не зазубрилось сабли казацкой моей остриё.
ТВОРОГОВ
Батюшка-царь-государь! Ты прости нашу речь за открытость.
Общая наша забота нам дерзкую смелость даёт.
Нам дорога и желанна твоя атаманская милость,
Но нам желанен и дорог к свободе наш общий исход.
ПУГАЧЁВ
(успокаиваясь)
Ладно, отец, продолжай.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА
Говорю я – большая опасность,
Ежели бабская воля хоть в малом диктует царю.
Царская власть да приносит нам всем постоянство и ясность,
Если шатается власть – значит, всем нам конец, говорю.
ПУГАЧЁВ
(встаёт со скамейки, скрежетнув зубами)
Что вы хотите, родные? Мы с вами едины во взглядах.
Распри в казацкой верхушке не будет, пока я живой.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА
От посторонних воздействий на власть избавляться бы надо.
Царь-государь, ну тебе ли сейчас миловаться с женой?
То, что мы начали – это лишь только ребячье начало,
Скоро нам драться со всей разозлённой дворянской страной.
ПУГАЧЁВ
(упёршись руками в стол, смотрит в окошко)
Ладно. Берите. Единство важней. Из-за баб не пристало
Ссориться нам.
(Творогову)
Принеси-ка, дружище, воды огневой.
Ружейный залп за слободой. Пугачёв скачет туда. Харлова лежит, обняв брата, словно согревая его.
ПУГАЧЁВ
Лиза, сестрёнка, прости ты меня. Как, поганое, бьётся
Сердце моё. Эти вороны – кружатся и надо мной.
Боже! Ты рай отобрал у меня. Только ад остаётся.
Так для чего мне победа, пусть даже над целой страной?
