Зеркало с глазами
Обращённость в себя, как в зеркало,
Как в эпоху.
Я цепенею от каждого шороха, и вздоха,
и всполоха. И было бы так не всё плохо,
если б зеркальная гладь не рябила так
часто.
Картинка рябит и угасает.
Угасает… Я таю… Шорох эха и
Безнадёжность.
Ласково жмётся гордость
И говорит так же тихо, как совесть:
«Тебе не испить чашу жизни,
Ты не гранит, постамент новой
Пропасти. Повесть лет давно
написана кем-то, но не тобой,
разучись умирать…»
Комната озаряется веянием
Света нового, ещё
не нашедшего нас. Матрац залит чернилами,
я перед зеркалом, как будто Есенин;
напротив чёрный силуэт. И я исчезаю.
На смене веков что-то шепчет мне,
а может быть кто-то в
стране по имени «как бы». И
я исчезаю…
Уши, ноги, лоб, поломанные руки,
Ничего не осталось кроме глаз
моих карих, с годами выцветших.
Я не из тех, кто пишет ночами стихи,
я читаю их.
Утром плачу на крыльях музы и
проклинаю брачные узы с ней.
Зачем ты мне? Ведь всё написано
до…
нотный стан фортепьяно от
«си» до «до»…
Весь мир и есть комбинация семи нот,
тридцати трёх букв и трёх цветов.
Снова зеркало смотрит моими
же
глазами,
где спрятана боль всех эпох.
Выхожу на улицу точнее, вылетают глаза,
один за другим,
в форточку.
Мне говорят: «Не кури, даже «BOND соточку…».
Ну, так нечем теперь курить, даже губы мои
растворились в анархии строчек.
Погода та же, периферия, клубы, алкашки –
всё то, о чём я писал ранее, и то,
что написано кем-то,
но без меня.
Я устал идти по слепым городам,
с удовольствием выбрал бы путь
Мандельштама.
Жаль, что теперь уж нет Сталина,
меня бы на каторгу, лет так до
смерти.
А не просто исчезнуть в пустой
безысходности,
безызвестности
и без совести.
Написал бы про пальцы, жирных червей,
и прославился только бы этим.
Но всем уже наплевать на скандал,
А стихи не читают и дети…
Затесаться меж Бродским и Брюсовым,
но сейчас пишут книги все, кого не спроси, не зная
жанров и направлений. А стихи,
как помойная кашица,
замывает глобальную
сеть. Быть неброским в толпе
бессознания, как выход уйти в мир иной.
Я исчезаю, я растворяюсь.
Другой бы уже сожалел, но не я.
Я улыбаюсь губами – их нет, как
и вас, как и мира и пост-
модернизма!
Индивидуальность? – а корень
таков – «индивид» - обычное тело с
потребностью.
Я снова в комнате, и смотрит
Зеркало, моими одинокими глазами
всех эпох, что были описаны,
но не наша безответная участь и
падаль, собранная по кусочкам.
Одиночки глаза, расплескали
весенние лужицы.
Я не новатор, я лишь обобщаю,
простите за украденные строчки.
Я уже не цепенею от шороха,
и вздоха, и всполоха, я готов
раствориться. Картинка рябит, а
зеркальная гладь угасает.
После меня ничего, лишь
эти строки, которых никто
не прочтёт...
Но перед вами раскрытое зеркало
всех эпох, с моими глазами.
Я цепенею от каждого шороха, и вздоха,
и всполоха. И было бы так не всё плохо,
если б зеркальная гладь не рябила так
часто.
Картинка рябит и угасает.
Угасает… Я таю… Шорох эха и
Безнадёжность.
Ласково жмётся гордость
И говорит так же тихо, как совесть:
«Тебе не испить чашу жизни,
Ты не гранит, постамент новой
Пропасти. Повесть лет давно
написана кем-то, но не тобой,
разучись умирать…»
Комната озаряется веянием
Света нового, ещё
не нашедшего нас. Матрац залит чернилами,
я перед зеркалом, как будто Есенин;
напротив чёрный силуэт. И я исчезаю.
На смене веков что-то шепчет мне,
а может быть кто-то в
стране по имени «как бы». И
я исчезаю…
Уши, ноги, лоб, поломанные руки,
Ничего не осталось кроме глаз
моих карих, с годами выцветших.
Я не из тех, кто пишет ночами стихи,
я читаю их.
Утром плачу на крыльях музы и
проклинаю брачные узы с ней.
Зачем ты мне? Ведь всё написано
до…
нотный стан фортепьяно от
«си» до «до»…
Весь мир и есть комбинация семи нот,
тридцати трёх букв и трёх цветов.
Снова зеркало смотрит моими
же
глазами,
где спрятана боль всех эпох.
Выхожу на улицу точнее, вылетают глаза,
один за другим,
в форточку.
Мне говорят: «Не кури, даже «BOND соточку…».
Ну, так нечем теперь курить, даже губы мои
растворились в анархии строчек.
Погода та же, периферия, клубы, алкашки –
всё то, о чём я писал ранее, и то,
что написано кем-то,
но без меня.
Я устал идти по слепым городам,
с удовольствием выбрал бы путь
Мандельштама.
Жаль, что теперь уж нет Сталина,
меня бы на каторгу, лет так до
смерти.
А не просто исчезнуть в пустой
безысходности,
безызвестности
и без совести.
Написал бы про пальцы, жирных червей,
и прославился только бы этим.
Но всем уже наплевать на скандал,
А стихи не читают и дети…
Затесаться меж Бродским и Брюсовым,
но сейчас пишут книги все, кого не спроси, не зная
жанров и направлений. А стихи,
как помойная кашица,
замывает глобальную
сеть. Быть неброским в толпе
бессознания, как выход уйти в мир иной.
Я исчезаю, я растворяюсь.
Другой бы уже сожалел, но не я.
Я улыбаюсь губами – их нет, как
и вас, как и мира и пост-
модернизма!
Индивидуальность? – а корень
таков – «индивид» - обычное тело с
потребностью.
Я снова в комнате, и смотрит
Зеркало, моими одинокими глазами
всех эпох, что были описаны,
но не наша безответная участь и
падаль, собранная по кусочкам.
Одиночки глаза, расплескали
весенние лужицы.
Я не новатор, я лишь обобщаю,
простите за украденные строчки.
Я уже не цепенею от шороха,
и вздоха, и всполоха, я готов
раствориться. Картинка рябит, а
зеркальная гладь угасает.
После меня ничего, лишь
эти строки, которых никто
не прочтёт...
Но перед вами раскрытое зеркало
всех эпох, с моими глазами.
