Белянка
Белянка – всегда нечто смуглое
с плоской окружностью и зеленой яшмой на тыльной стороне.
Она похожа на бубенчатый кристалл, пахнущий как зимородок и едкий на вкус.
Усредненный полюс делает ее прозрачной, но бока, как бедра самовара, выдают
ее развратную черноту.
Руки, похожие на укор, напоминают медитативный пол с узорами и без узоров.
Запах чая выдает растительное происхождение Белянки, хотя анатомический
взгляд так похож на человека.
Мраморный изгиб исключает силуэт во время сна, и только яркая соль дотягивает
до структуры графита, и бриллиант нефрита одной гранью подгибает глаз,
привыкший к одиночеству.
Зеленая ржавчина абсолютизирует пирамидальную красоту, и копна волос
вырастает с
пшеничной яростью на бирюзовых губах, хоть ничто не похоже на камень, но на
твердость, готовую растаять в кипятке.
Белизна геометрии делает Белянку очень нужной для ситуации, и идеальный
желтый, чуть не
обсохший, подразумевает трансцендентность, непонимание, принятие, вызванную
боль и проехавшую любовь.
Капля крови после неудачной перестановки вылилась в объективность реалий и
личных поступков, в обещания на новый год.
Втянутый 25-ый кадр выбил лето из-под солнечного ожога, и Белянка чуть
изменила ожидание,
человеческое ожидание, не кончающееся фотосинтезом, а только синтезом звуков
палубных шагов,
когда тихо, и разворот на 180 градусов вызывает рвоту от максимального
напряжения, и пустота Белянки становится такой заметной.
Ни один бок не выровнен, и потерянное время ужасает, и смешно глядеть на
пупок и лист,
что срослись во имя прогресса, позабыв о композиции и позиции белизны, и
призма белая
покрыла стыд пальцев, и на кларнете, около присутствия Белянки, играл
«Маленький принц»,
очень влюбленный в хрустальную походку Белянки и в тряпку для очистки
растительной наготы.
Квадрат и линии зарисовки маскировали походку. Колено, чуть левее, выражало
беспокойство;
чуть правее – бестактность танго, и пупок подвязывался на несовместимости.
Очевидное лицо, ниже маски, пахло зеленым яблоком, хоть зеленое не
вписывалось в общую
структуру каменистых намеков, и в воздухе было место только для окна с
раздвинутыми стеклами и иллюзорным восходом.
Сон прерывался нашествием великолепной формы смуглых тонов Белянки, и
обещания рамки
летали, как бабочки, не знающие света, но так любящие поджариться.
Белянка чуть передвинута, и солнце вскипело в пепельнице для мудрых
рассуждений и брызнуло на белизну. Все стало ясно.
Было незачем расставаться с фигурой, и натура поэта согласилась засечь
тупость обхода во время лучистых игр и химии Белянки.
И рядом стало светло, и хрустальное танго свершилось, лишь понадобилось
втиснуться в
раздвинутое окно и позволить солнцу добежать до вздоха с намеком на выдох.
Белянка была прекрасна.
с плоской окружностью и зеленой яшмой на тыльной стороне.
Она похожа на бубенчатый кристалл, пахнущий как зимородок и едкий на вкус.
Усредненный полюс делает ее прозрачной, но бока, как бедра самовара, выдают
ее развратную черноту.
Руки, похожие на укор, напоминают медитативный пол с узорами и без узоров.
Запах чая выдает растительное происхождение Белянки, хотя анатомический
взгляд так похож на человека.
Мраморный изгиб исключает силуэт во время сна, и только яркая соль дотягивает
до структуры графита, и бриллиант нефрита одной гранью подгибает глаз,
привыкший к одиночеству.
Зеленая ржавчина абсолютизирует пирамидальную красоту, и копна волос
вырастает с
пшеничной яростью на бирюзовых губах, хоть ничто не похоже на камень, но на
твердость, готовую растаять в кипятке.
Белизна геометрии делает Белянку очень нужной для ситуации, и идеальный
желтый, чуть не
обсохший, подразумевает трансцендентность, непонимание, принятие, вызванную
боль и проехавшую любовь.
Капля крови после неудачной перестановки вылилась в объективность реалий и
личных поступков, в обещания на новый год.
Втянутый 25-ый кадр выбил лето из-под солнечного ожога, и Белянка чуть
изменила ожидание,
человеческое ожидание, не кончающееся фотосинтезом, а только синтезом звуков
палубных шагов,
когда тихо, и разворот на 180 градусов вызывает рвоту от максимального
напряжения, и пустота Белянки становится такой заметной.
Ни один бок не выровнен, и потерянное время ужасает, и смешно глядеть на
пупок и лист,
что срослись во имя прогресса, позабыв о композиции и позиции белизны, и
призма белая
покрыла стыд пальцев, и на кларнете, около присутствия Белянки, играл
«Маленький принц»,
очень влюбленный в хрустальную походку Белянки и в тряпку для очистки
растительной наготы.
Квадрат и линии зарисовки маскировали походку. Колено, чуть левее, выражало
беспокойство;
чуть правее – бестактность танго, и пупок подвязывался на несовместимости.
Очевидное лицо, ниже маски, пахло зеленым яблоком, хоть зеленое не
вписывалось в общую
структуру каменистых намеков, и в воздухе было место только для окна с
раздвинутыми стеклами и иллюзорным восходом.
Сон прерывался нашествием великолепной формы смуглых тонов Белянки, и
обещания рамки
летали, как бабочки, не знающие света, но так любящие поджариться.
Белянка чуть передвинута, и солнце вскипело в пепельнице для мудрых
рассуждений и брызнуло на белизну. Все стало ясно.
Было незачем расставаться с фигурой, и натура поэта согласилась засечь
тупость обхода во время лучистых игр и химии Белянки.
И рядом стало светло, и хрустальное танго свершилось, лишь понадобилось
втиснуться в
раздвинутое окно и позволить солнцу добежать до вздоха с намеком на выдох.
Белянка была прекрасна.
