Одной зимней ночью
Перед лицом смерти истинно осознаёшь, насколько ценна жизнь. В эти моменты хочется жить больше всего. Особенно, когда тебе всего двадцать лет…
***
Кругом царит кромешная тьма. В сарае холодно, сыро и ужасно воняет нечистотами. Тело бьёт озноб: те тряпки, что надеты на мне вместо добротной военной формы, не спасают — ощущаю себя голым.
Я не знаю, есть ли в сарае ещё кто-то: меня закинули сюда несколько минут назад, и глаза пока не привыкли к темноте.
Зубы начинают выбивать дробь, тело — дрожать сильнее.
За наглухо запертыми дверями, немного вдалеке, слышится шум: пьяные песни и крики на тарабарском, незнакомом мне языке. Враги празднуют победу.
Сквозь сцепленные стучащие зубы шепчу: «Это ещё не победа. Вы пока только выиграли сражение».
Возле сарая наверняка стоит часовой. Причём трезвёхонький, как стёклышко.
«Я тут от холода загнусь, не доживши до утра», — медленно проплывает в уставшем мозгу мысль.
И внезапно слышу сзади шорох и шёпот: «Бежим! Надо бежать!»
Сердце уходит в пятки, при этом бешено колотится в висках. Резко оглядываюсь и вижу мужчину в светлой одежде, которая выделяется на фоне кромешной тьмы.
— Ты тоже попал в плен? — шепчу ему, отмечая, что радуюсь, услышав родной язык.
— Можно и так сказать, — опять загадочный шёпот. — Это неважно. Сейчас важно убежать. Похоже, часовой отошёл по нужде…
— Ты откуда знаешь? — губы дрожат, но в теле уже появились силы встать, холод будто отступил: озноб уже не так бьёт.
— Чувствуешь под тобой?..
— Что?.. — недоумеваю, но ощущаю под кучей прелого сена что-то твёрдое и квадратное.
Тут же откидываю твёрдый пласт полугнилой подстилки, и рука нащупывает нечто твёрдое. Через несколько секунд до меня доходит, что это лестница. А ещё через пару мгновений рывком выдёргиваю её из-под ног.
— Там, наверху, у самого края на крыше есть отверстие. Узкое, но и мы не толстяки, — говорит незнакомец, показывая вверх.
Глаза уже привыкли к темноте, и кое-что я могу различить. И вправду вверху сквозь кромешную тьму пробивается луч лунного света.
***
Отверстие оказалось ужасно узким, но моё ещё по-юношески худое тело худо-бедно втиснулось в него, чему способствовало острое желание покинуть ненавистный сарай. Я лез первым. Ободрал себе всю кожу на груди и плечах, но что стоят эти саднящие пустяки по сравнению с тем, что со мной могло случиться завтра, когда враги протрезвеют и возьмутся за меня в полную силу.
Благо сарай был не очень высоким, а сугробы — наоборот напоминали мягкую пушистую перину. Потому прыжок и падение обошлись без травматизма. Встав и подняв голову, я только хотел пособить незнакомцу, а он уже оказался рядом.
— Бежим, бежим, — торопил он.
Зачем терять время? Бежим. И мы бежали. Сквозь холод, который, кажется, забрался в самую душу, проник в кости и медленно начал вливаться в кровь. Но хотелось жить. Нас ничего не могло остановить на пути к свободе.
Сколько бежали, я не знаю. Было темно, под ногами хрустел снег. Хорошо, что с меня не сняли ботинки, иначе ноги давно оказались бы на последней стадии обморожения. На пути возник лес, но там стало как будто бы теплее, хотя чем могли помочь голые деревья? Но их присутствие (да, именно) внушало какое-то мнимое чувство защиты.
Попутчик всё время бежал впереди, мелькая своими белыми одеждами, мне толком так и не удавалось его разглядеть. Он постоянно поторапливал: «Бежим! Быстрее! Бежим!»
И я бежал. Не думая ни о чём, кроме свободы. В тот момент меня не интересовало: ни куда я бегу, ни чем это всё может закончиться. Как-то не приходили мысли, что я в чужой стране, не знаю местности, понятия не имею, где наша ближайшая застава.
***
— Бежим! Бежим! — гонит странный голос впереди.
И вдруг к нему примешивается тарабарская речь противника где-то далеко сзади, слышатся выстрелы. Звуки приближаются.
— Быстрее!
***
Лес неожиданно закончился. Впереди был обрыв. Но во тьме это невозможно определить. На полном ходу я, не издав ни звука, полетел вниз, покатился.
«Ну всё… не так, так по-иному костлявая достала!..»
И вдруг падение прекратилось так же резко, как и началось. По ощущениям я будто застрял в ветвях какого-то дерева.
Вверху послышались громкие окрики на чужом наречии, злые, отрывистые, недовольные. Походу, враги о чём-то спорили и ругались. Затем послышались выстрелы, автоматная очередь расстреляла ночь, в которой Луна то появлялась, то пряталась снова за пеленой облаков.
Через несколько минут всё стихло, а звуки начали отдаляться. Я висел в ветвях дерева ни жив, ни мёртв. Кажется, даже дыхание остановилось.
Когда звуки совсем стихли, я глубоко вздохнул. Затем подумал, что мой новый знакомец, наверное, не такой везучий, и уже свернул себе шею на дне обрыва. Жаль. Ведь он мне так помог…
***
— Держись!
Я вздрагиваю и гляжу вверх. Оказывается, упал-то не так и далеко, но с обрыва, не наклонившись, меня ни за что не увидеть. Знакомец тянет ко мне руку.
— Давай!
Я крайне удивлён, но сейчас некогда раздумывать и говорить. Стараюсь дотянуться к нему. В этот момент Луна опять появляется из-за туч, осветив протянутую руку. Моему взору предстаёт ладонь, зияющая сквозным ранением, с неё капают редкие капли крови.
— Ну! — торопит он.
— Но как… У тебя же сквозное… Болит… наверное… — глупо шепчу озябшими губами.
Знакомец лишь мягко улыбается и, глядя мне прямо в глаза, произносит:
— Не волнуйся, давно уже не болит. Вот уже почти как две тысячи лет…
