Юровская драма Глава семнадцатая (Вот мой дом родной...)
Глава семнадцатая
Вот мой дом родной...
Дом, где появился на свет Лёнька стоит в начале улицы «Божедомка» в деревне Юрово. Он построен Осипом Ивановичем для своего сына Алексея. Осип Иванович Никифоров подкидыш, которого вырастила и воспитала зажиточная юровская семья Ивановых.
Больше года в Куркинской пойме реки Сходня стоял цыганский табор. Существует легенда, что случилась отчаянная любовь Куркинской голубоглазой славянки с молодым цыганом. Табор ушёл, дивчина осталась с ребёнком на руках, а потом это дитя оказалось на крыльце дома Ивановых в соседней деревне Юрово.
При совершеннолетии по каким-то причинам в казённом доме выправили документы на имя Никифорова Осипа Ивановича и отсюда пошел род Никифоровых в деревне Юрово.
Фактически Лёнька родился в Никольской земской больнице.
Никольская земская больница построена в 1895 году. Больницу отстроили на 16-й версте Петербургского шоссе (ныне - Ленинградское шоссе, 61), между селом Никольское в основном на казенной земле, прикупив также у крестьян деревни Аксиньино полосу их общинной земли. Открытие больницы состоялось 8 октября 1895 года. Больница получила название Никольской лечебницы, хотя фактически она была расположена ближе к деревне Химки, нежели к селу Никольское (церковь которого поныне видна у метро "Речной Вокзал").
Больница представляла: кирпичное здание для хирургических и незаразных больных (бывшее самым крупным зданием больницы), деревянные - дом родильного отделения и дом главного врача, глинобитная амбулатория и несколько небольших служебных корпусов, частью глинобитных частью кирпичных. Там же находились и квартиры персонала.
Участок, на котором находилась больница, представлял собой глинистую обочину шоссе, совершенно вытоптанную многочисленными гуртами скота, которые гоняли в Москву. Сотрудникам больницы пришлось приложить множество сил для его озеленения. В результате, вокруг больницы вырос настоящий парк, впоследствии соединившийся с парком, разбитым вокруг Речного Вокзала. Район, обслуживаемый больницей, занимал радиус свыше 15 верст.
Было построено новое кирпичное здание для родильного отделения (на 10 коек). Это отделение пользовалось в окрестностях доброй славой, и в него стали свозить рожениц из самых отдаленных деревень, пренебрегая услугами бабок-повитух. В 1912 г. эта небольшая больница приняла 649 родов, иными словами, в среднем каждый день в ней рождалось почти 2 младенца. Для земских больниц это был рекорд.
Примерно за шесть километров возили на лошадях Юровских женщин рожать детей в Никольскую больницу. Лёнькин пупок зарыт в той теперь ставшей московской земле.
Никифоровский дом - пятистенок с большой русской печью, полатями и вместительными сенями. Печь сложена таким образом, что обогревала обе половины дома. Между двумя просторными частями дома существовала дверь. (Дом-пятистенок это бревенчатый сруб с дополнительной внутренней бревенчатой (пятой)стеной, разделяющей дом на две половины.)
Горнило печи находилось в задней половине дома, там же были и полати, а к передней части дома печь выходила боковой стеной, которая и прогревала комнаты передней половины дома, но эта часть протапливалась не так жарко, как задняя часть дома. В горниле печи Лёньку до трёх лет мыла мать, устанавливая тазик с водой.
Спать на печи или полатях Лёнька не любил. Душно. В знак протеста однажды "случайно" уронил чуть-ли ни на голову сестре Галине чугунный утюг, который неосторожно оставили на полатях. В детстве Лёнька мстителен и злопамятен возможно из-за того, что сестра не принимала его в свои игры, а всё лучшее в семье доставалось ей, в том числе отцовская любовь и ласки.
Одно из основных применений русской печи это приготовление пищи. В печи варили, парили, жарили, запекали, и "томили". Русская печь использовалась и для лечения. Прогревались как сверху на печи, изгоняя простудные заболевания, так и в самом горниле. Лечились не только теплом, но и печной золой, часто смешивая её с солью.
В задней теплой части дома жил дед Алексей Осипович. Баба Саша умерла рано в пятьдесят три года. Жил с Алексеем Осиповичем его младший сын Константин. В передней холодной части дома жила Лёнькина семья: отец; мать; сестра и Лёнька, братец кролик, как дразнила его сестра. Лёнька отвечал тем же концом по тому же месту. Называл, когда сестра делала что-то не по его прихоти: "Галина - дубина, полено, бревно" и, в сестру летело всё, что попадало Лёньке под руку. Сестра бегала жаловаться матери, Лёнька зверел ещё сильней. Мать на жалобы не реагировала. Разбирайтесь сами, у неё без них дел по горло!
Лёнька бегал по деревне за сестрой и её подружками, чтобы те брали и его с собой, но озорной Лёнька им без надобности. Сидящие на брёвнах около дома Широковых деревенские шустрые девчата дразнили Лёньку: "Восемь девок один я, куда девки туда я! Девки в лес и я за ними, девки в баню и я с ними. Девки стали раздеваться - я не знал куда деваться!" Лёнька хватал с земли, что попадёт под руку и бросался на своих обидчиц, те с хохотом разбегались, а след сестры с подругами давно простыл.
Передняя часть дома разделена на три комнаты и прихожую. В большой комнате, светёлке в переднем углу висела икона Владимирской Божией матери, почитаемая в деревне. На Руси в каждой местности своя почитаемая икона, которой молились. Покойная баба Саша была набожной, в отличие от всех прочих в семье Никифоровых.
Лёньке хорошо запомнилось, что под иконой стояла ножная швейная машинка "Зингер", на которой шила бабушка, а потом его мать. Ножная машинка "Зингер" подарена на свадьбу молодым Алексею и Александре и имелась в деревне только в семье Никифоровых.
Родом баба Саша из деревни Коростово, что на Пятницком шоссе в трех километрах от Юрово. Вышла замуж, когда ей было шестнадцать лет. Родила пятерых детей: Клавдия; Алексей, уехал жить на Урал в Сысерть, Вера, рано вышла замуж и жила в Тушино, Лариса, вышла замуж за Мицкевича Федора-белоруса, будучи в эвакуации в городе Ижевске и вернулась после войны в деревню Жаворонки Сходненского района.
Константин, жил с дедом в задней части дома, пока не женился в восемнадцать мальчишеских лет. После женитьбы дед отдал передний дом сыну с молодой женой Лидой, родом из деревни Рождествено (ныне район Митино).
Лёнькина семья перебралась в переделанный из конюшни после капитального ремонта и установки печки отдельно стоящий зимний дом. Недостаток дома низкий потолок и холодный пол в зимнее время.
Под передней частью дома-пятистенка вырыт в земле вместительный и глубокий двухметровый подпол(глубина промерзания земли под Москвой до полутора метров), где можно надежно хранить картошку и прочие овощи, соленья и варенье круглый год.
Банки и ящики с яблоками хранились на мощных дубовых полках, сделанных из тех дубов, которые веками стояли до революции в "Задубях". Каждое яблоко заворачивалось в пергамент, яблоки укладывались на дно ящика, выложенное стружкой, затем ряд завернутых яблок пересыпался слоем стружки, укладывался ещё слой яблок, и так до заполнения ящика. Открывали первые ящики с яблоками на Новый Год. При таком надёжном содержании "Антоновка" хранилась до весны.
Дом жилой площадью восемьдесят квадратных метров. На заднем дворе хозяйственная постройка в виде рубленной из бревен конюшни на дубовом фундаменте, где содержали корову и лошадь, с одной стороны, просторный хлев для поросенка и овец, курятник, мастерская с другой стороны, а посредине помещение с дровяными поленницами. Площадь хозяйственной постройки около ста квадратных метров.
На задах на краю картофельного поля стояла кузница, построенная дедом Алексеем. Во время коллективизации она отошла в колхоз, вместе с основной частью земли. Никифоров будучи законно избранным Председателем колхоза имени 1905 года (В память о своей революционной молодости в Москве он назвал и колхоз) проявил личный пример и отдал первым в колхоз корову, лошадь и кузницу. Земли сельчанам оставили из расчета количества едоков. Первоначально площадь усадьбы Никифоровых составляла около ста соток. Оставили в частной собственности двадцать соток.
Над хлевом, курятником и мастерской устроен сеновал, куда складывали на зиму сено для скотины, и Лёнька обожал летом спать на этом сеновале, подложив огромный дедов тулуп, в который мог дважды завернуться. На этом же тулупе Лёнька спал в саду под большой яблоней, когда созревали ранние яблоки, оберегая их от непрошенных ночных гостей.
Солидный фруктовый сад разбит впереди дома и позади хозяйственных построек. Всего росло около двадцати корней яблонь разных сортов. Вырос один громадный дичок яблони из его мелких жёлтых плодов после заморозков готовили вкуснейший сок. Яблок, соков и варенья хватало до следующего лета. Кроме этого в саду росли кусты вишни, смородины красной, белой и черной и два вида ягод крыжовника: гладкий и лохматый. Не было в саду слив. Вот за ними Лёньке приходилось лазить, грешным делом, в чужие сады. За не благовидным занятием пойман не был, а раз не пойман - не вор. Так по-простому рассуждали в деревне. А кто из нас не грешен?
Позади фруктового сада на задах сажали картошку, капусту и другие овощи. Грядки с зеленью: луком, петрушкой, укропом, салатом устраивали между яблонями, где позволяло место.
До образования колхоза на краю огорода и в «Задубях», где был надел земли засевали остающиеся восемьдесят соток земли рожью. Всю пахотную землю обрабатывали с помощью жеребца "Крысика"и Лёнькиной матери, которая: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет..."
Вдоль забора с соседями Ширковыми дед Алексей сажал самосад, грядка метров двадцать. Хватало "термоядерного" табачку до нового урожая. Фабричный табак в пачках и папиросы дед не признавал.
По периметру фасадной части и с северной стороны прадед Осип Иванович посадил столько елей, чтобы, когда они вырастут можно было построить еще один большой дом-пятистенок. Удивительная способность думать о будущих потомках. Чтобы сажать ели под строительство будущего жилья, в деревне не додумался ни один хозяин. К сороковым годам ёлки достигали двадцати метровой высоты.
Экзотическая усадьба, окруженная елями с мохнатыми ветками достигающими почти земли издалека привлекала к себе внимание приезжих и была в деревне единственной в своём роде достопримечательностью. В детстве Лёнька облазил до самой макушки каждую из елей и знал по каким веткам быстрей добраться до вершины.
Родители не останавливали опасные Лёнькины забавы, которые придавали силы его мышцам и учили преодолевать страх перед высотой, а может быть просто не ведали, что их чадо скачет, как Тарзан по веткам ёлок. Лёнька среди своих друзей не афишировал успехи лазания по деревьям. Это было нормально.
Вдоль забора со стороны Ширковых елей не сажали, там высажена сирень плотной стеной. Это северная сторона и дом закрывал сирень от живительного солнца кустам пришлось тянуться к свету, и они выросли выше крыши дома. Рядом с высокими кустами сирени росли три громадных ирги. Её в деревне называли винной ягодой. Чтобы полакомиться ягодами Лёньке приходилось лазить за ними по веткам ирги, и всё равно большая часть сочных черно-синих плодов доставалась дроздам. Прожорливые дрозды уничтожали и часть черноплодной рябины, если не успеть во-время снять её полезные и вкусные ягоды.
В саду отец по просьбе Лёньки установил на "электрическом" столбе, который стоял посреди сада скворечник, в который каждую весну селилась семья скворцов. Скворушки жили в скворечнике до того, как подрастут скворчата, а потом благодарное семейство отлетало в поле. Скворечник заселяли до следующей весны коренные жители деревни-воробьи. В деревне их называли "жидами". Говорили, что они не ходят, а прыгают потому, что Бог связал им ноги за то, что воробьи подносили гвозди к месту распятья Христа, а эти гвозди забивали в ладони и ступни ног Мученика.
Каждую весну можно наблюдать, как скворцы выгоняют из своего дома воробьёв. Силы явно не равны. Выгнать непрошенных гостей удавалось двоим скворцам достаточно быстро, хотя шустрые воробьи без боя своих позиций не сдавали. Излюбленным местом жительства воробьев, где они откладывали яйца, были пустоты за верхними наличниками окон. Под коньком крыши с двух сторон дома были виртуозно слеплены круглые гнезда ласточек. Заливистого пения и щебетания весной и летом вокруг дома хватало. Скворцы великие умельцы подражать звукам. Им удавалось изображать даже мяуканье кошек.
Уничтожать ёлки, посаженные прадедом Осипом для благих целей начали постепенно с деревьев на задах. Виновниками стали Лёнька и его сестра. Вины Лёньки было больше, потому что, если он чего-то изволил желать, то добивался разными способами и путями.
На радость детей к Новому году сначала спиливали макушки ростом метра два. Устанавливали ёлку в дом под самый потолок. Рубить в лесу елки жители деревни откровенно боялись(стукачей даже в такой небольшой деревеньке хватало), в те времена могли показательно наказать за срубленную в лесу ёлочку, вплоть до отправки на лесоповал, куда-нибудь в Туруханский край, где товарищ Сталин во время увлекательной ссылки очень качественно из искры возгорал пламя.
Потом, чтобы ополовиненные ёлки не портили утренний пейзаж своим неказистым видом с изуродованным верхом, их срубили под самый корешок на дровишки. А вот этого Лёньке было откровенно жаль.
...Плакала Саша, как лес вырубали,
Ей и теперь его жалко до слёз...
Елки, что стояли вдоль улицы дядька Константин Алексеевич извёл к шестидесятым годам, а до того мохнолапые красавицы украшали Никифоровскую усадьбу и всю деревню.
Поскольку вдоль забора со стороны улицы у Никифоровых росли ёлки, то чтобы не быть, белыми воронами на деревне, которая утопала в сирени и прочих цветущих кустарниках, под тремя окнами вдоль фасада дома высажена плотная аллейка из кустов жасмина и махрового белого шиповника. Всё стало, как у белых людей в красивых традициях деревни Юрово.
