Русь бунтарская. Глава 6
РУСЬ БУНТАРСКАЯ
Глава 6
Весна, лето 1774 года. Разговор Михельсона с башкирцем. Первый бой Михельсона с Пугачёвым. Размышления Пугачёва в лагере у Троицкой мельницы перед Казанью. Сон атмана. Казань в огне.
К костру подполковника Михельсона подводят связанного башкирца.
МИХЕЛЬСОН
(конвоирам)
Так. Развяжите его.
(пленному)
Ты садись, дорогой, не стесняйся.
Вот тебе кружка. Держи. Я с заваркой чайку подолью.
Башкирец берёт кружку, но ставит её на землю.
БАШКИРЕЦ
Ты почему приказала своим, чтобы я оскорблялся?
Бросил лассо, как на лошадь, на бедная шея мою?
Я же со всей свой отряд защищалася честно и смело,
Смерть принимала, со всеми хотела в бою умирать.
Что же, ата, ты со мною такая плохая наделал?
Что я теперича людим скажу, нехорошая мать?
МИХЕЛЬСОН
Вот что, мой гость дорогой! Ты бесстрашный талантливый воин.
Ты свою правду и недругам высказать можешь в лицо.
И потому ты не смерти, а жизни прекрасной достоин,
И потому лишь пустили мы в ход не ружьё, а лассо.
Нам ты для доброго дела был нужен живой, а не мёртвый,
Мы отпускаем тебя, чтоб дошёл ты до отчей земли
И объяснил своим братьям, что взрыв их, бунтарский и гордый,
К смерти их всех приведёт, как бунтарства другие вели.
Вспомни, как действует лже-государь Емельян на Урале,
А точно так же он действовал и в оренбургских степях, –
Все, кто к нему приходил, в бесполезных боях умирали,
Он их безбожно бросал, чтоб спастись в бесконечных бегах.
Вырвется из западни и опять обрастает народом,
Чтобы весь новый прирост глупой смерти как жертву отдать.
БАШКИРЕЦ
Да, это так, господина. Своим ополченьем, как сбродом,
Царь наша дюже привыкла налево-направо швырять.
МИХЕЛЬСОН
А подскажи – от такого швыряния много ли прока?
Лучше ли стала в мятежное время башкирская жизнь?
БАШКИРЕЦ
Как эта лучша? Когда, оглянись, одинокости скока.
В семьях, и год не прошла, как все воины перевелись.
МИХЕЛЬСОН
Вот и скажи им об этом. Скажи им ещё, дорогуша,
Что если кто-то придёт к нам с повинной, один ли, гурьбой,
Чистосердечно простим их заблудшие тёмные души,
И до единого, вот тебе слово, отправим домой.
(помолчав)
Может, как воину воин, такую подскажешь мне штуку –
Где, по прикидке твоей, путь-дорога легла Пугача?
БАШКИРЕЦ
(немного помявшись)
Где-нибудь около Троицка.
МИХЕЛЬСОН
Ну-ка раскрой свою руку.
(пленный пугливо показывает ладонь)
Вот тебе царский рублёвик – заместо хлыста и бича.
Михельсон приближается к деревне Варламовой, недалеко от Троицка
МИХЕЛЬСОН
(на коне, в раздумье)
Вот ведь куда повернуло! Не мусорщик я и не дворник,
Чтобы от грязи мятежной России нутро очищать.
Вспышки башкирцев, татар да и русских, житьём недовольных,
Надо не шашкой, не пушкой, а словом разумным решать.
Но потому как в народе опасный бунтарь объявился,
И ни за что ему жизни спокойной теперь уж не даст,
Надо, чтоб воинский корпус – разбросанный – соединился
И бунтаря с бунтарятами выпахал – гибельный пласт.
Что же мы видим теперь на Урале? Кому поручили
Бунтовщика изловить и в колодки скорей заковать,
Сами себя от погони и частых боёв отстранили –
Дескать, все реки в разливе, что делать, приходится ждать.
Жолобов с Гагриным, те уж давно поотбились от дела.
И генерал Декалонг самовольно в Челябе застрял.
Видно, злодейка-судьба (вот не знаю, за что) повелела,
Чтоб я за всех генералов царицын приказ выполнял.
Да и нельзя по-иному. Злодей, наплевав на разливы,
Кажется, путь до Казани наметил, а там до Москвы.
Он – безусловно злодей, но какой-то чертовски счастливый,
Бой завязал и удрал, и опять одурачены вы.
Впрочем, такие побеги – преступней позорной измены.
Бросить обманутых тысячи на избиенье и плен.
ВСАДНИК
(торопливо подскакав к Михельсону)
Я из дозора. В полмиле отсюда три роты военных,
Не пугачёвцев, идут, маршируя – аж гул по земле.
МИХЕЛЬСОН
(порученцам, которые тут же разъезжаются по сотням и ротам)
Всем подтянуться к окраине леса! Занять оборону!
Здесь, на удобной опушке, нежданных гостей подождём.
(размышляя)
Может быть, это нам помощь? Но чтобы парадной колонной
Шли без разведки серьёзной в опасном соседстве с врагом?
У опушки Михельсон показывает офицерам, как выстроить войска.
Ладненько, наши подходят. Бойцам, как всегда, окопаться.
Коннице, чтобы не видел противник, – поглубже в лесок.
ПЕХОТИНЕЦ
Так, говорят, не мятежники там. Для чего же стараться?
МИХЕЛЬСОН
Ну, а мятежники если? Уж ты постарайся, браток.
В самый разгар окапывания на другой стороне луга появляются всадники. Чернобородый даёт спутникам какие-то указания. Похоже, это и есть Пугачёв.
ПЕХОТИНЕЦ
Мать мою так! Как всегда, угадал подполковник. Неплохо
Врылся я в землю. Похоже, в атаку злодеи пошли.
ГОЛОСА СОЛДАТ
Как вы, Петро? Никодим? – Да нормально. Нормально, Алёха.
Вот уж и пули свистят, отлетая от мёрзлой земли.
Только чего-то хитрить начинает лихой самозванец.
Конница сбавила бег, а похоже, и стала совсем.
Ишь, как на месте танцуют какой-то разбойничий танец!
Да ведь они отступают! За лесом упрятались тем!
МИХЕЛЬСОН
Так! А не там ли дорога, что на Чебаркульскую крепость?
ПЕХОТИНЕЦ
Там, господин офицер! Да не видно её через лес.
МИХЕЛЬСОН
Вот и прекрасно! Возникшую, было, исправим нелепость,
Если по лесу пойдём отступающим наперерез.
Михельсон ведёт войска через лес, опережая противника. Неожиданно оказывается перед Пугачёвым. Самозванец бросает на левое крыло Михельсона отборную конницу.
ПУГАЧЁВ
(своему окружению)
Кто этот шустрый наглец, что испортил нам нынче обедню?
Это не тот Михельсон, что заводы и крепости брал?
Как все дворяне, бредовым и он возомнил себя бреднем,
Вытянуть чтобы на берег бурлящие Юг и Урал.
(следя, как его конница сминает левое крыло и отвоёвывает две пушки)
Я Михельсонов, пожалуй, уж несколько тысяч повесил,
Да и ещё не одну за недолгий свой век порешу.
Но я готов без конца повторять по станицам и весям,
Что это гений на гении – так всякий раз и скажу.
Я ведь, как только убью этих гениев, горестно плачу.
Так не хватает великих талантов в походе моём.
Сам-то я тех Михельсонов мизинца, пожалуй, не значу.
Да и мои генералы особым не блещут умом.
ОДИН ИЗ СТАРЕЙШИН
Ну уж, мой царь-государь, генералы-то, может, не блещут,
Только свою-то персону ты шибко напрасно коришь.
Вон как ребятки твои Михельсоново воинство хлещут!
ПУГАЧЁВ
Хлещут... Ты, кажется, правду сегодня царю говоришь...
Михельсон бросает на атакующих конницу, отбивает две взятые ими пушки, до темноты преследует пугачёвцев. Ночует корпус в поле. Утром – общее построение.
МИХЕЛЬСОН
(обходя строй)
Так, дорогие мои. Отличились вчера, отличились.
Первая рота, творец суматохи, три шага вперёд!
Целую ночь напролёт осознать происшедшее силюсь,
Да бестолковость моя подполковничья всё не даёт.
Думаю – ладно. У своры бунтующей нету ни Бога,
Ни пониманья, что рушить основы – опасней всего.
Нету ни чести, ни долга, ни совести, даже немного,
Ни государыни нет, ни отечества. Нет ничего.
Вот и втемяшилось им в пустозвонные головы, дескать,
Знать перевешаем, власть и богатство себе заберём,
Будем севрюгу с икрой, будем вина заморские трескать,
И на просторе вольготной, народной Руси заживём.
(рота стоит навытяжку, не глядя командиру в глаза)
Им невдомёк, что случись эта глупая, жуткая ересь,
Рухнет Россия, объявится новых монголов орда.
Это сейчас они рвутся к свободе, от злости ощерясь,
Не представляя, какая от этой свободы беда.
Так, дорогие. С безумных, наверно, не будет и спроса.
Ну а ведь с нас-то, в которых присяга, закон и Господь,
С нас-то, которых и в более тяжких сраженьях непросто
Перехитрить, запугать и тем более перебороть, –
С нас-то, ребятушки, спрос непомерно острей и суровей.
За неумелые действия против злодея-врага
Я прикажу с ваших славных мундиров до выслуги новой
Пуговиц снять золотые ряды и убрать обшлага.
Что-то не слышу в ответ ни словечка, любимый мой ротный?
КОМАНДИР РОТЫ
Всеми святыми клянусь, мы бесчестье загладим своё.
МИХЕЛЬСОН
Так, принимаю. Позавтракать быстро, и маршем походным –
На Чебаркуль. Уж такое солдатское наше житьё.
Лагерь Пугачёва у Троицкой мельницы перед Казанью. Вечерние размышления и сон атамана.
ПУГАЧЁВ
Так ведь недолго и в бога поверить. Почти уж разбитый
Мощным ядром Михельсоновых войск и в щепу и в труху,
Вновь я иду безопасной дорогой, прямой и открытой,
А Михельсон за свинцом и за порохом мчится в Уфу.
Снова заводы и веси меня ополченьем богатым
В царский возводят, а если точней – в полководческий чин.
С Белобородовым встретился, а чуть поздней с Салаватом.
Снова с друзьями. Не то что со штабом один на один.
Я уж заметил давно, мой старшинский совет примолкает,
Только сойдутся со мною мои боевые друзья.
Вот бы Зарубина мне да Хлопушу. И кто его знает,
Где бы мы были теперь, унеслись бы в какие края?
Но и сейчас на Казань мне прямая дорога открыта.
Пригород – крепость Оса. Но какая же это оса,
Если до стен деревянных всё нами соломой забито
И ультиматум – поджечь через двадцать четыре часа.
Бедный Скрипицин, майоришка. – Он уж наутро ворота
Настежь открыл и меня на коленках с иконой встречал.
Я его миловал. Шпагу оставил при нём. Отчего-то
Добрым помощником в деле нелёгком, штабном посчитал.
Надо сказать, вместе с ним я ещё двух служивых оставил,
Вместе они на коленях с иконой встречали меня.
Ну, так и вот, лишь в пути от других мы немного отстали,
Средний по чину из них, придержав у развилки коня,
Вдруг говорит, что Скрипицин казанским властям приготовил
Тайный доклад, и письмишко в подкладке шинели хранит.
Ну и, конечно же, не обошлось без суда и без крови.
Тут же, у всех на виду, был дворянский предатель убит.
Так, не спеша, наше славное войско дошло до Казани.
Был один бой. Правда, боем назвать несподручно его.
Некто полковник Толстой вывел конников на растерзанье.
И растерзали мы их. Ну а с ними – его самого.
Снова немного прошли. И каким небывалым виденьем
Взорам скитальцев степных наконец-то предстала Казань!
Лагерем стали у мельницы, ужин с походным уменьем
Сразу готовить взялись. Ну а я своим жадным глазам
Пир неземной приготовил. Поодаль казанских предместий
Ездил осматривать город. Чиновничьи дачи, сады,
Множество храмов, сияют вверху золотых перекрестий
Блики на солнце, у Арского поля чернеют ряды
Пушек чугунных. А там, за сетями изломанных улиц –
Крепость и мощные стены её. Их, наверно, сто лет
Можно обстреливать ядрами. Только немного ссутулясь,
Будут стоять над Казанью, поскольку износа им нет.
Рядом с Пугачёвым появляется всадник без головы. Рука атамана невольно выхватывает саблю.
Кто ты, несчастный? Зачем, как убийца, подкрался бесшумно
И под накидкою спрятал лицо?
ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ
Убери, атаман,
Саблю ненужную. Спрячь её в ножны. Смешно и безумно
Драться с приятелем бывшим, который лишь тень и туман.
ПУГАЧЁВ
Голосом ты на Хлопушу походишь, и я бы, наверно,
Рад был, что встретились мы, если б я достоверно не знал,
Что ты казнен в Оренбурге. Об этом печалюсь безмерно.
ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ
Ах, атаман дорогой! Ты Хлопушу легко разгадал,
Но нелегко было мне отпроситься у ангела жизни,
Хоть на короткое время, чтоб встретиться снова с тобой,
Чтобы, пускай безголово, промчаться по милой отчизне,
Летней порою вечерней, задумчивой и голубой.
ПУГАЧЁВ
Но погоди, погоди! Неужели не выдумки это,
Что, умирая и с телом прощаясь, – живёт человек?
ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ
В том и заданье мне, братец, от ангела жизни и света,
Чтоб обо всём рассказал я тебе, чтоб во зле ты не смерк.
Месяц назад рубанули на плахе башку мне казачью.
Думал – мгновение боли и вечная чёрная мгла.
Но без ушей и без без глаз всё я видел и слышал, а значит
И после казни моей жись со мной неразлучно была.
Тело своё безголовое видел, секиру в крови, а за плахой
Слышал, как женщины громко рыдали, и врезалось вдруг:
Я же держал их в последние годы в смятенье и страхе,
Что же рыдать обо мне – проклятом из убийц и ворюг?
Было мне время дано попрощаться со всеми, кого я
В жизни минувшей любил. И к тебе я, мой друг, прилетал,
Только в пылу и угаре тогда проходящего боя
Вряд ли ты понял, что дух мой тебя на прощанье обнял.
С радостью, здесь, на безумной земле, никому не известной,
Я, облетая друзей, ни за что и подумать не мог,
Сколь роковым и мучительным будет мне путь мой небесный,
Невыносимо-терзающим – каждый небесный шажок.
Помнишь, как малым числом через вражеский лес окруженья
Мы прорывались с тобой?
ПУГАЧЁВ
Не забыл.
ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ
Вот и путь мой с земли
Сплошь был сраженье, а если точнее – сплошное мученье.
Чёрные ангелы душу расплавленным оловом жгли.
«Он никого не любил!» – и подобно рукам раскалённым
Что-то, сжигая, тянуло меня в черноту, в пустоту.
Но в сотый раз светлый ангел меня защищал окрылённо:
«Это неправда! Он сына с женой любил». В высоту
Мы поднимались немного. И снова вверху скрежетало:
«Он был убийца и вор и одно только зло приносил!»
Но на защиту мою снова светлая сила вставала:
«Да, он людей убивал, но он птиц беззащитных кормил».
Друг атаман! Не поверишь, сколь мне предстояло услышать
Горьких, презренных, позорных, но истинных слов о себе!
Даже с защитником я бы из битвы ужасной не вышел,
Если б Господь не помог мне в моей погибавшей судьбе.
«Хватит! – я голос услышал. – Он злобствовал в жизни не мало,
Но Мою скрытую волю, не зная о том, выполнял».
После, когда моё время предстать перед Богом настало,
Он мне сурово, но всё же с великой надеждой сказал:
«Малым Моим, оскорблённым, униженным, ты, не жалея
Жизни своей, уповая на силу, пытался помочь,
Да и не знал ты тогда, что, пройдя через руки злодея,
Даже добро превращается в горе, мученье и ночь.
Но, несмотря ни на что, Я простил бы грехи твои, сын мой,
Если бы в миг свой последний подумал о Боге своём,
Что без Меня бы ты не был ни стойким, ни храбрым, ни сильным,
Что твоё страшное зло оберну Я в итоге добром».
«Господи! Если б я знал, что Ты есть в этом мире кровавом! –
Так я ответил Ему. – Но не знал я, не знал я, не знал.
Я заслужил. Ты казни меня, Боже, по строгим уставам.
Должен страдать я безмерно, как мир от Хлопуши страдал».
Бог мне ответил на это: «Теперь твоя участь зависит
Только от тех, кто помолится там, на кровавой земле,
За неразумную душу твою. Только это возвысить
Сможет тебя, потонувшего в злобе, безверье и мгле».
ПУГАЧЁВ
Что ты такое поведал, братишка! Я страха не знаю,
Но непрерывная дрожь моё тело насквозь леденит.
ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ
Ладно, прости. Светлый ангел зовёт. Мне пора. Улетаю.
Так, помолись, атаман. Может, Бог нас с тобой и простит.
ПУГАЧЁВ
(просыпаясь в палатке неподалёку от Троицкой мельницы)
Вот ведь какая неладная притча сегодня приснилась!
Видно, не очень-то мягкой была из шинели кровать.
Но помолюсь за себя и Хлопушу. Господняя милость
Всем нам нужна. Вот и солнце встаёт. Время войску втавать.
По Арскому полю, левее и правее городской батареи, движутся к Казани возы сена и соломы, между ними – пушки и люди, в основном заводские крестьяне.
ПУГАЧЁВ
(капитану Минееву, «среднему чину», предавшему Скрипицина)
Всю эту дрянь заводскую гони в городское предместье,
По буеракам, оврагам, чащобам крапивным гони!
МИНЕЕВ
Но ни ружья ведь, ни сабли у этих оборванных бестий.
ПУГАЧЁВ
Так даже лучше. В предместье скорее прорвутся они.
Ты, мой полковник, одно лишь устрой, чтоб казачьи нагайки
Чаще и злее ходили по этим холуйским горбам.
Нету, поверь мне, среди человеков надёжнее спайки,
Чем непомерная сила властей и покорность властям.
Ты говорил, что на взгорке отряд гимназистов да пушка –
Вот и охрана окрестностей этих.
МИНЕЕВ
Так точно, мой царь!
ПУГАЧЁВ
Если своей безоружной оравой возьмёте горушку,
Из отвоёванной пушки по улицам города жарь.
Сразу скажи этой сволочи – царская ждёт их награда:
Город на целые сутки в их полную власть отдаю.
Ты же, как пушку поставишь в воротах губернской ограды
И обстреляешь её хорошенько – в команду мою.
Думаю, встретишь меня в богомольном Суконном посёлке,
Нету опасней для нас вот такого, как здесь, мужика.
Сроду его не тянуло к девицам, деньгам, самогонке.
Бог у них выше всего, а епископ подобье царька.
Ясно, полковник?
МИНЕЕВ
Так точно!
ПУГАЧЁВ
Ну ладно! До встречи!
Минеев со своей командой забирает правее, к буеракам. Заводские крестьяне быстро завоёвывают высоту, пригородную усадьбу губернатора, обстреливают город. Начинаются грабежи и пожары.
Пугачёв ведёт нелёгкие бои в Суконном посёлке, почти за каждый дом.
ПУГАЧЁВ
Я бы за этих суконщиков многих сегодня отдал бы.
Несколько ружий и сабель, а бьются, как рота гусар.
Словно о стенку горох наши частые дружные залпы,
Да и, похоже, совсем не страшит повсеместный пожар.
ОДИН ИЗ СПУТНИКОВ
Царь-государь, ты приметь, как меж ними огромный попина
Ходит с крестом на груди.
ПУГАЧЁВ
Притащи-ка с зарядом ружьё.
(всадник быстро привозит ружьё)
Мы его снимем сейчас, длинногривого божьего сына.
(стреляет и промахивается)
Вот тебе раз! Подвело неизменное зренье моё.
ОДИН ИЗ СПУТНИКОВ
Царь-государь! Разреши. Я охотник. Пальну без промашки.
Снимем его, и посмотришь, как смелая рать драпанёт.
ПУГАЧЁВ
Пусть поживёт. Я распутаю с ним отношения наши,
Думаю, время такое не нынче, так завтра придёт.
Пожар и наступление пугачёвцев усиливаются. Работники суконной фабрики с епископом Вениамином отступают в крепость. Пугачёв занимает тюремный двор. К нему подъезжает Минеев.
МИНЕЕВ
Батюшка-царь! Все приказы твои я дословно исполнил.
ПУГАЧЁВ
Добре, служивый. Достань-ка закуски, покрепче вина.
Только сейчас я почти позабытую дату припомнил –
Многое в сердце остывшем моём всколыхнула она.
Минеев выезжает в город с группой казаков.
ПУГАЧЁВ
Здесь, у крыльца, посадили в колодках меня в колымагу,
Справа и слева охранники. Справа – старинный мой друг.
Только в ближайший лесок – мы второго прибили, беднягу,
И далеко укатил нас колёс угасающий стук...
Минеев с казаками привозят на телеге бочку крепкого вина, пустую бочку и всяческой закуски. Одна бочка становится столом, ящик — стулом для атамана. Пугачёв пьёт из ковша. Из дверей тюрьмы выходят заключённые. Первый же из них – знакомец Пугачёва по неволе.
ПУГАЧЁВ
Ну, дорогой, подходи! Выпей ковш первача за свободу!
Все подходите ко мне! Славьте царскую милость мою.
Чтобы привольно жилось на Руси горемыке-народу,
С вами и я – обворованный, выгнанный Катькою – пью.
Подходит поседевшая женщина с тремя детьми.
ПУГАЧЁВ
Софьюшка, ты ли? Поешь и детей покорми, дорогая.
Видимо, всё-таки есть над грехами над нашими Бог.
(своему окружению)
Я эту женщину с давних скитальческих лет моих знаю,
Муж её спас меня, прятал и войско собрать мне помог.
Малость подкрепятся – вы их немедленно в лагерь походный,
Рядом с моею палатку поставьте – им нужен покой.
(обращаясь к своему отряду)
Всем подкрепиться и выпить – кто дюже голодный.
И построенье минут через десять-пятнадцать. И в бой.
18.02.13 г., ночь.
