Предание о Сергии Радонежском
ПРЕДАНИЕ
О СЕРГИИ РАДОНЕЖСКОМ
Не скорби, чадо, один ты
справедливо рассудил обо мне,
ведь они все ошибаются...
Сергий Радонежский.
«Житие и подвиги
преподобного Сергия...»
1.
То не метель, не посвист вьюги,
Не затяжной полёт орла, –
Ходили слухи по округе,
И тайна в тех вестях была.
Как будто в дебрях Подмосковья,
Где древний Радонеж стоит,
Трудом, молитвой и любовью
Монашеский построен скит.
Там деревянный храм да кельи,
Да пни под огороды жгут,
И не услышишь там веселья,
А слышно, как псалмы поют.
И всё бревенчатым забором
Обнесено;
и тихий скит
От человеческого взора
Глухими дебрями укрыт.
2.
Кому-то стало вдруг известно,
Что в стороне безлюдной той
Облюбовал на взгорке место
Один отшельник молодой.
Ни славой не прельстясь, ни златом,
Похоронив отца и мать,
Сюда пришёл он вместе с братом
Душевной тишины искать.
И вот они избу срубили
И на исходе летних дней
Подняли храм,
и мирно жили
В суровой пустыне своей.
3.
В молитве и посте великом
Чащоба видит их с тех пор.
Худеют, но светлеют ликом.
И срок настал,
и разговор
Такой заходит между ними:
– Мой брат, позволь тебя спросить,
Как думаешь, во чьё же имя
Мы станем церквицу святить? –
И младшему ответил старший:
– Об этом, брат, ты знаешь сам.
Родители, бывало, наши
Напоминали часто нам:
Ты до рожденья избран Богом,
И светлой волей высших сил
Из чрева на служеньи строгом
Три раза в храме возгласил.
Да и пресвитер, твой креститель,
Сказал в волненьи над тобой:
– Расти, прележнейший служитель
Пречистой Троицы Святой! –
Вот и расти, верши служенье,
За мыслью – мысль,
за шагом – шаг.
А потому и освященье
В честь Троицы.
– Да будет так...
4.
Всё это слушает крестьянин
Копнов Василий, щиплет ус:
– Уж больно он, игумен, странен,
Ужо, постой-ка, доберусь.
Всё с ним какие-то загвоздки,
Всё чудеса на помеле.
Вот поуправлюсь на полоске,
И только видели в селе.
В обитель закачусь, однако,
Уж погляжу, какой-такой –
Быть может, скажем, это врака,
А может, там и впрямь святой... –
Но сев захватывал Копнова,
А там опять же сенокос,
А там уже и жатва снова,
А там – не вырвешься – извоз.
Сиди на облучке да слушай –
Шла новых слухов полоса.
И, как метель, врывались в уши
Игуменские чудеса.
5.
Сгустился за окошком ельник.
Ушёл из кельи старший брат.
В печали молодой отшельник,
Но дни в молениях летят.
А по ночам коптит лучина,
Борясь с потопом зимней тьмы,
И вот уже прошла кручина,
Молитвы в сердце и псалмы.
Однажды он из кельи вышел,
Сквозили меж стволов лучи,
Капель вовсю звенела с крыши,
Блестя, неслись в овраг ручьи.
И как бы в облаке белёсом,
Где у стены пустая клеть,
Водя над крышкой чутким носом,
Стоял взлохмаченный медведь.
«Да ты у нас, – подумал инок, –
Из шерсти из одной и жил».
Сходил в избу и сверху льдинок
Горбушку хлеба положил.
Так завязалась эта дружба;
Бывало, отрок рассуждал:
«Мне дорог пост, еды не нужно»,
И хлеб свой гостю отдавал.
6.
И, может быть, отрадой высшей
Пустыннику был Богом дан
В монастыре далёком живший
Игумен, старец Митрофан.
Он появлялся в дни иные,
Храм рукотворный освятил,
Служил, бывало, Литургии,
И он же постриг совершил.
И вот стоит, весь мир отвергнув,
Не юноша Варфоломей,
А благоверный инок Сергий
В пустынной церквице своей.
Но что это? –
Легко разверзлась
По руку правую стена,
И к храму подступила мерзость –
С бесовской свитой сатана.
С огнём из уст и адской злобой
Они вселить пытались жуть:
– Беги, несчастный!
И не пробуй
Главы на церковь обернуть!
Твой храм сгорит, как стог соломы,
И ты, как порох, в нём сгоришь!
Лети, как бурей лист несомый!
Безумец!
Что же ты стоишь?.. –
Но не прервал монах моленья,
Просил и Бога, и святых:
«Отриньте ада наважденье,
Рассей, Господь, врагов Своих!» –
И кончилось виденье злое,
Рассыпалось, распалось в прах.
И он стоит у аналоя
С молитвой жаркой на устах.
7.
А наш Копнов дивился ловким
Узорам городской молвы.
Он как-то двух господ в кошёвке
Вёз из конца в конец Москвы.
Он понужал коней,
а сзади
Сквозь ветер слышал голоса:
– Опять, мой сударь, на посаде
Стряслись большие чудеса.
Водица там у них далёко...
– Я в том году у них бывал,
И впрямь не близко до истока...
– Так вот, чернец и зароптал.
Зачем, мол, светозарный отче,
Нас заточил в такую глушь?
Вокруг – чащобы, между прочим,
Да и водицы нет, к тому ж...
Видать, святой отец подумал:
Ишь как скрутил их, бедных, враг,
Из ничего, а столько шума,
Да и пошёл себе в овраг...
Кусты на склоне в светлых росах,
На дне водица от дождей.
Вот здесь-то и воткнул он посох
И пал с молитвою своей.
И, знать, в его молитве сила
Была такая,
что испод
Вода живым ключом забила,
И ныне, говорят, течёт... –
О чудесах того посада
Василий думал весь свой путь:
«Нет, надо ехать, ехать надо,
Всё лучше самому взглянуть...»
8.
В один из дней Копнову в сани
Сел развесёлый господин:
– Давай, родимый, до Рязани! –
Был вместе с ним мальчонка-сын.
Они по-свойски порезвились,
И стихли,
и уже молчком
Следил малец, как проносились
Дома и церкви под снежком.
Молчали.
Но когда Василий
Уже Хотьково проезжал:
– Вон там сынка и воскресили, –
Весёлый господин сказал. –
В тот страшный год я жил в Хотьково,
Вдруг разом сник сынишка мой,
И я его, едва живого,
Помчал к святому в скит лесной.
Но вижу: были зря старанья,
Я сына внёс в посадский храм,
А он холодный, без дыханья.
Святой отец подходит к нам.
И слышу голос над собою
Сквозь боль души и тела дрожь:
– Оставь, родной, сынка со мною.
Чуть погодя за ним придёшь... –
И вот я с жаром и ознобом
Гоню коней, аж пар валит,
И через время с детским гробом
Обратно возвращаюсь в скит.
И только сделал шаг в обитель,
Увидел сына в тот же миг –
Бежит живой,
и сам целитель
Идёт ко мне, склоняя лик.
Я тут же в ноги, мну шапчонку,
Но отче сам меня поднял.
– Ну, будет... Перемёрз мальчонка,
А отогрелся, побежал... –
Возница молчаливо слушал,
Дивился чуду: ну и ну!
И бередили мысли душу:
«Вот из Рязани заверну...»
9.
Но в этот раз не вышло снова,
Пришлось пускаться в путь иной –
Седок попался до Ростова;
А случай выпал лишь весной.
Перед оградой монастырской
Он к стойке привязал коня
В задумке дерзкой и настырной
Здесь провести остаток дня.
В калитку входит.
Духом вешним
Из леса тянет.
Тут и там
Домишки ровно бы скворечни,
А посерёдке Божий храм.
Вот, случай улучив удобный,
Подходит к иноку Копнов:
– А где тут Сергий преподобный?
Сказать бы надо пару слов. –
А тот в ответ:
– Да Бога ради.
Вон, видишь, с дверцею заплот?
Там преподобный, в той ограде,
Копает новь под огород... –
Копнов спешит к заветной дверце,
Ну что же, вот она и цель;
И, чувствуя, как бьётся сердце,
Тайком заглядывает в щель.
А там в какой-то рясе рваной
Отшельник с заступом в руках...
Вот снова, право, случай странный,
Похоже, обманул монах.
Но вот чернец и сам выходит,
В пыли, в заплатах, жалкий вид.
«Не чудотворец», – гость находит
И смело старцу говорит:
– Проездом я у вас в посаде,
О чудесах слыхал не раз.
Уж подскажи, браток, по правде:
Где преподобный здесь у вас?
Мне смехом на тебя, дружище,
Какой-то инок указал.
Да вижу, ты такой же нищий,
Какой и я, пожалуй, сам... –
И нищий кланяется в ноги:
– Игумен нужен, говоришь?
Пошли, подкрепишься с дороги,
А там и Сергия узришь...
10.
Уже и трапеза в разгаре,
Приносят блюда без конца.
И дивно – огородный старец
Всё угощает пришлеца.
Но вот какое-то движенье,
Все встали в трапезной, теснясь,
И слуг усердных в окруженьи
Земель окрестных входит князь.
И старец встал ему навстречу,
Идёт,
и князь ему поклон
Кладёт нижайший,
кроткой речью
Приветствует монаха он.
И тот его благословляет,
К столу светлейшего зовёт,
Едою скромной угощает
И речь с ним тихую ведёт.
И, уж предвидя неудачу,
Спросил о старце наш бедняк:
– Да кто же он?
– Никто иначе,
Как преподобный... вот чудак!.. –
Но час настал, и князь со свитой
Уехал в свой престольный град.
Василий – к старцу:
– Уж прости ты!
Тебя обидел...
Виноват... –
А тот:
– Да чем же ты обидел?
Ты, дорогой, мне Богом дан.
Ты правду обо мне увидел,
А то, что видят все, –
обман... –
И вечером, весь путь обратный
Василий думал об одном:
«Какой он добрый и понятный,
В каком смирении святом...»
11.
Осталось древнее преданье
О том, что ровно через год
Василий принял послушанье,
Покинув круг мирских забот.
Потом постригся, стал монахом,
Смиренным и послушным был,
С любовью, верностью и страхом
Христу Спасителю служил.
Благодарил,
что так чудесно
Христос его со старцем свёл;
Жил рядом с ним легко и честно,
И с миром к Богу отошёл.
– 43 –О БОРИСЕ И ГЛЕБЕ
“Как Бог повелит, так и будет:
погонит один сто, а от ста
побегут тысячи...”
Даниил Заточник.
“Вновь голос завтрашней победы
Мне слышится сквозь гул костров;
Сквозь все лишения и беды –
Единственно достойный зов.
О, боги! кто его достоин,
Так это я, лишь я один –
В сраженьях закалённый воин
И двух отцов презренных сын.
Любви и ласки я не видел,
Не для меня их берегли,
И потому возненавидел
Слепой и лживый мир земли.
За что им, братьям, прямо с детства
Всё лучшее – и без помех?
А мне и вотчина в наследство
Досталась худшая из всех.
Но пусть, смеясь и устрашая,
Жизнь хлещет злобною рекой, –
Я сам судьбу свою решаю,
Своим умом, своей рукой.
Лишь в мир иной ушел Владимир,
Я тут же сел на трон его.
Был Киев в горе – словно вымер.
Никто не понял ничего:
Я знатным – почесть, подношенье,
Вино хмельное – беднякам.
Так началось мое княженье,
На зависть и на страх врагам.
И чтоб сородичей заставить
Любить меня и чтить зело,
Пришлось на три души убавить
Их непомерное число.
Лезь в кузов, груздем коль назвался,
Груздь в кузове – и славный вид!
Вот, правда, Ярослав поднялся,
Корону вырвать норовит.
Так пусть заутрие прославит
Сильнейшего.
Я буду рад,
Коль битва новая убавит
Моих врагов бессчетный ряд...” –
Так думал Святополк у входа
В высокий княжеский шатёр.
За полем, у речного брода,
Куда его стремился взор,
Упорно слышалось движенье
Пришедших киевских дружин,
И ощущал в крови волненье
Двух враждовавших братьев сын.
Уж не впервые с Ярославом
Удачу делит он,
зане
Не раз переходила слава
И той и этой стороне.
Не раз он ляхов, печенегов
Себе на помощь призывал,
И Киев от его набегов
Не раз, не два покорно пал.
И вот последняя расплата –
Неотвратимая – грядёт.
Он уничтожит завтра брата,
И всем другим свой срок придёт.
Все вотчины – в одной котомке,
И всё. – Не требуй, не проси!
И назовут его потомки –
Великий князь всея Руси...
Всё решено...
Но там, у брода,
Блескучи копья и остры,
Такое уймище народа,
Такие яркие костры.
И так палатка Ярослава
Походит на другой шатёр –
Другого брата... Жизнь лукава...
Уж нет его...
Но до сих пор
Он жутко Святополку снится:
Как бы из гроба он встаёт
И крестит слабою десницей,
И смотрит, и псалмы поёт...
Нет! Святополк не ошибался.
Как раз в том месте, над рекой,
Шатёр Борисов возвышался
В тот год – ужасный, роковой.
Князь из бескровного похода
Привел отцовские войска
И стал на отдых возле брода.
Но вышла слишком коротка
Стоянка.
Князю сообщили,
Что нет отца, и Святополк
Теперь в такой бесчестной силе,
Что в этот час Борисов долг
Низвергнуть самозванца с трона;
Как он взошел, так должен пасть.
А там, как принято законом,
Пускай наследуется власть...
Пришли посланники от войска:
“Верь, княже, искренним словам.
Твой брат пошел дорогой скользской,
А ты бесхитростен и прям.
Да будет самозванец свержен!
Мы за тебя горой стоим.
Веди нас в Киев.
Мы поддержим
Тебя всем воинством своим...”
Князь говорит: “За честь спасибо.
Но грех сражаться за венец.
Я не пойду на брата,
ибо
Он брат теперь мне и отец”.
Откланялись: “Твоё решенье.
Но волю, княже, дай и нам.
Мы с твоего соизволенья
От Альты – прямо по домам”.
“Пусть так”. – Борис соизволяет.
И поле с посвистом лихим
За сотней сотня покидает,
Спеша по княжествам своим.
А князь Борис известьем новым
Взволнован:
Святополк пошлёт
Сегодня под ночным покровом
Убийц к нему.
И настаёт
Уж вечер над широким полем,
Пустым, лишь с рябью от копыт.
“Твой брат великой злобой болен, –
Слуга отцовский говорит. –
Беги, Борис! С ним шутки плохи.
Скачи подальше от него...”
Но кроме тягостного вздоха
Не слышит вестник ничего.
Уже в шатре от свечек блики;
За пологом – исчадье тьмы.
Перед иконою Владыки
Смиренно князь поёт псалмы.
“О, Боже!
Тесно обступили
Меня стада тельцов литых.
И тучей копий окружили
Полки гонителей моих.
К Тебе, Всевышний, я взываю,
Ты мне надежда и броня.
Лишь на Тебя я уповаю –
От злых людей избавь меня.
Пусть злобно пущенные стрелы
Изменят гибельный полёт,
И пусть их в чуждые пределы
Твой вольный ветер унесёт...”
Борис поёт стихи канона,
Молитву прочитал, молчит:
Всё так же перед ним икона
Христа Спасителя стоит.
И перед нею на колени
Он вновь становится, крестясь.
И вот уж новое моленье
В мерцаньи свечек шепчет князь:
“Но пусть же будет так, как будет.
О, Боже, я мученью рад.
И как Тебя казнили люди,
Так и меня пускай казнят.
Ты принял от врагов страданье,
Мне боль – от брата моего.
Но не вмени же в наказанье
Сей неразумный шаг его.
Возможно, создан он для трона,
Я ж для небесной власти жил...” –
И в этот миг копьём тяжёлым
Тать со спины его пронзил.
И три копья еще вонзили,
И плюнули на княжий лик,
И верного слугу убили,
С мечом вбежавшего на крик...
Когда везли его в телеге,
Сраженный князь еще дышал,
Приоткрывал от боли веки
И словно бы псалмы шептал.
Когда же Святополк склонился
В предместьи киевском над ним, –
Шепча, он окрестить стремился
Его трёхперстием своим.
И шепот был не то прощеньем,
Которым жизнь Господь венчал,
Не то псалмов предсмертным пеньем,
И брат, отпрянув, прокричал:
“Чего ж вы смотрите? –
добейте!
Мечом добейте гордеца!” –
И от души ударил плетью
Нерасторопного бойца.
Поздней, когда убили Глеба
На Смядыне, – суровый брат
Подумал, что смотреть нелепо
На мертвеца.
В тиши палат
Он слушал Торчина, который,
По горлу полоснув ножом,
Заставил княза смерти скорой
Предаться, беспробудным сном
Забыться.
Всё подробно Торчин
В своем докладе описал,
И тем холоп его окончил,
Что слух смоленский рассказал:
Как будто бы священник местный
В ту ночь чудной увидел сон –
В пресветлой келии небесной,
Распахнутой со всех сторон,
Друг другу бросились в объятья
Борис и Глеб.
И радость слёз,
И сладость слов делили братья.
Его священству довелось
И видеть это всё и слышать.
Им всё хотелось говорить
О том, что нету счастья выше,
Чем вместе им пред Богом быть...
“И в этом чуда нет, конечно, –
Сказал угрюмо Святополк. –
Вот там пускай и будут вечно,
Они лишь в том и знали толк...”
А ночь сгущалась и сгущалась,
Черно над Альтою-рекой,
И Святополку уж казалось:
Не будет битвы никакой;
Что стан врагов тихонько снялся,
И Ярослав убрался вспять,
И лишь узор костров остался
Вдали у брода догорать.
Но нет, ночной покой обманчив,
И страшной сече завтра быть,
Судьба их сводит вновь,
и значит
Необходимо победить.
Откинув полог, он шагает
В походный княжеский шатёр
И спать ложится, и смыкает
Глубокий сон усталый взор...
И вот во сне к нему приходит
Борис из непроглядной тьмы,
Крестя его, рукою водит
И всё поёт свои псалмы.
А за спиною возникает
Еще фигура. Это Глеб.
На горле страшный след зияет,
А из него – не кровь, а хлеб!
И кто-то вроде Святослава
Кричит (и он сегодня здесь?!):
“Кто дал тебе такое право!
Как ты ему прикажешь есть?..”
И князь рывком встаёт с постели,
И сердца гул, и пот ручьём,
И свет мерцает еле-еле,
И омут тишины кругом...
Но в этот час на бранном поле
Не спал другой великий князь.
Перед святой иконой с болью
Он простоял, всю ночь молясь.
“О, Боже! Здесь, на этом месте,
Сверкнули копья и ножи.
Лишь ради правды, а не мести
Убийцу брата накажи.
И кровь других убитых братьев
К Тебе взывают из земли.
Но пусть врагов полягут рати –
Не так, как братья полегли.
Их смерть чиста, их гибель свята.
Их люди в сердце сберегут.
А эта свора супостатов
Пускай бесславно сгинет тут...
И вас прошу я, братья, ныне –
Молите Господа за нас,
Чтобы на Альтинской равнине
Мы встретили победы час...” –
Князь Ярослав шатёр покинул
И ясным взором огневым
Дремавших у костров окинул.
“Пора!
Подъем!
Да победим!”
И Ярославовы дружины
Рядами пешими бойцов
Заполнили всю ширь долины
И звоном копий и щитов,
И палиц, и мечей булатных
Пронзили утреннюю рань,
Несутся звуки кличей бранных,
Еще чуть-чуть –
и грянет брань!
Еще немного, и сойдутся,
И Святополковы ряды
Стоят стеной – не колыхнутся.
Еще мгновенье –
и беды
Не избегут ни те, ни эти.
У первых всех удел такой –
Не вырвутся из смертной сети,
За всё заплатят головой.
И вот, движеньем боя смяты,
Они уже лежат в траве,
Щиты пробиты, шлемы, латы,
Роса блестит на тетиве.
Но через бранный прах шагает
Уже другой цветущий ряд,
Но тут же гибнет, увядает,
И нет ему пути назад.
И дол кипит бурлящей лавой,
Неразбериха, кутерьма,
И гаснут стоны: “Боже правый!”,
И гаснут крики: “Мама!.. ма...”
Такого противостоянья
Еще не знали на Руси.
В низины, говорит преданье,
Текли кровавые ручьи.
От пота едкий пар клубился,
Шум битвы властвовал, царил.
Тут пеший с конником рубился,
Там пеший пешего теснил.
На землю сбитые рядами
Полков и сотен боевых
Уже мертвевшими руками
Душили недругов своих.
Дружины трижды расходились
И на волне воскресших сил
Сломить противника стремились,
И снова ад кромешный был.
Вздымалась пыль, как на дороге,
И с саблей схлёстывался меч,
И трупы падали под ноги,
И головы слетали с плеч.
Вдруг Святополку показалось:
Враг дрогнул на исходе дня;
Сказалась, видимо, усталость,
Распалась всё-таки броня.
Он мигом на коня садится
И, вдохновенье ощутив,
В то место боя жадно мчится,
Где вдруг наметился прорыв.
И видит:
палицей играет
Противник пеший, смел, силён.
Сейчас его он покарает!
Уж меч возмездья занесён!
Но князь, на витязя насевший,
Его лицо увидел вдруг,
И меч, решительно взлетевший,
Трусливо падает из рук.
Бориса видит он, а справа,
Чуть в стороне, к плечу плечом,
Он видит в латах Святослава
И Глеба с огненным мечом.
О, наважденье роковое! –
Почти всегда непобедим,
Он мчится вихрем с поля боя,
И свита в панике за ним...
Их спешный бег – на запад, к Польше.
Князь болен.
Лёжа в гамаке,
Терпеть езду не в силах больше,
Велит везти его к реке.
Но лишь поставили палатки,
И от костра повеял дым,
Вновь Святополк хрипит в припадке:
“Я слышу их!
Скорей!
Бежим!”
И снова, прихватив носилки,
Мчат князя в Польшу ездоки.
И где-то в поле у развилки
Или какой-нибудь реки
Зажгут костёр, шатёр поставят,
Возьмутся уток печь в углях,
Но что-то душит князя, давит
И вдруг всего охватит страх,
И за холмом он ржанье слышит
И топот вражеских коней,
И лишь одно сознаньем движет:
“Опять они!
Бежим!
Скорей!”
И в панике, как волчья стая,
Когда стремглав бежит вожак,
Они летят, и, растворяя,
Их поглощают ночь и мрак...
За Польшей, в местности предгорной,
Чуть виден холмик небольшой.
Какой-то стойкий дух тлетворный
Витает над низиной той.
Там, говорят, беглец нездешний
Схоронен,
и за годом год
Сюда ни конный, и ни пеший,
Ни зверь случайный не идёт.
Лишь коршун с этим местом дружит,
Обронит клёкот иногда,
И над могилой кружит, кружит,
Но сесть – не сядет никогда.
14 августа 2006 года,
Изнесение честных древ
Животворящего Креста Господня.
