Поэтическая дуэль
- Дата начала
- 13.12.2016
- Дата окончания
- 15.12.2016
- Поэтическая дуэль завершена
У склона изумрудной горы, на берегу кривого ручья жил угрюмый кузнец и охотник Сай-Вэнь. Солнце еще просыпалось, а Сай-Вэнь возвращался с добычей. Всходила луна, а Сай-Вэнь еще громыхал молотом в кузнице. Друзей-приятелей Сай-Вэнь не заводил. Предпочитал беседе - работу, а хмельному напитку - сон. Боялись и уважали Сай-Вэня жители деревни. У склона изумрудной горы только он умел выковать меч, разрубающий трехлетнюю сосну с одного маху. Только Сай-Внь был способен свалить кабана одним ударом кулака.
Дважды женился Сай-Вэнь. Жены, кто от хвори, кто от тяжелой работы, угасали, так и не оставив Сай-Вэнь потомства. Но, боги милостивы, и третья жена принесла кузнецу-охотнику дочь Иси-Юоси. Да и третья жена скончалась во время родов.
Дочь росла красавицей. Каждый юноша деревни у склона изумрудной горы мечтал взять в жены Иси-Юоси, да уж больно суров и мрачен был Сай-Вэнь. Днями напролёт обучал он дочь ремёслам, которыми сам овладевал всю жизнь. Росла дочь, не познав искусства женского рукоделия, премудростей наряжаться. Стала она знаменитой охотницей и мастерицей кузнечного дела.
Как-то раз охотилась Иси-Юоси на склонах изумрудной горы, и случайная стрела глупого крестьянина Ико-Тая пронзила ёё сердце.
Деревья на склоне изумрудной горы согнулись от рёва Сай-Вэня. Нёс он бедную дочь на руках, обливая мертвое тело слезами, а за ним, привязанный к поясу кузнеца веревкой, волочился глупый крестьянин Ико-Тай.
Три дня рыдал Сай-Вэнь, заперевшись в своей кузнице. А в углу от страха дрожал Ико-Тай, которого приковал несчастный отец.
Наконец, Сай-Вэнь сказал: "Нет удержу горю моему, как нет и прощения твоей глупости. Убийство от рук твоих - случайность. А Иси-Юоси уже не вернёшь. Будешь навеки моим рабом". Вздохнул облегченно Ико-Тай. Не надеялся он живым из кузницы выбраться.
Годы шли. Сай-Вэнь, еще более мрачный и нелюдимый, пропадал в кузнице у склона изумрудной горы. И повсюду, как тень, следовал за ним Ико-Тай, познающий особенности мастерства. Вот уже прошло больше десяти лет. Ни словом с тех пор, как вынес свой приговор Сай-Вэнь, не обмолвились отец и убийца.
Так прошло двадцать лет. Сай-Вэнь превратился в седого старика. Всё реже слышались выстрелы в лесу на склоне изумрудной горы, всё раньше прекращал идти дым из трубы в кузнице.
Однажды обратился Сай-Вэнь к Ико-Таю: "Три жены моих Бог забрал, я не ведаю, почему. Дочь мою ты, глупый крестьянин, пронзил стрелой, сам того не желая. Будь смел и храбр, Ико-Тай, убей меня. Завтра перед рассветом возле кривого ручья у подножья изумрудной горы. Пусть хотя бы я покину этот мир по своей воле"
Понурив голову, согласился Ико-Тай. Привязался он к мастеру кузнечных и охотничьих дел Сай-Вэню, как к родному отцу.
На утро, еще солнце не взошло, стоял обратив лицо небу Сай-Вэнь, ни о чём не думая и ни о чём не моля. Ждал он смиренно удара мечом, словно искал избавления от тяжелой болезни. Солнце лучами коснулось лица мастера, а Ико-Тая всё не было. Простоял еще час старик, и отправился, разозлённый трусостью своего раба.
Ворвался Сай-Вэнь в кузницу и оторопел, увидев на полу, умирающего Ико-Тая со стрелой в сердце. "Кто!??! Кто сделал это?" - вскричал безумный Сай-Вэнь. - "Назови мне имя, и я убью его!"
"Время", - прошептал умирающий Ико-Тай.
С тех пор в деревне у подножья изумрудной горы, на берегу кривого ручья никто не охотится и не стучит молотом по наковальне.
Сначала он был маленький неожиданный и трогательный, возникший будто из пустого места и кричащий всему миру о том, что он есть.
Он состоял всего из двух строчек, точнее из одной записи в два предложения, сделанной великим писателем в своем дневнике на 2 августа 1914 года...
Великий писатель всю свою жизнь не понимал самых обыкновенных вещей. Обыкновенные вещи обижались и подбивали на бунт необыкновенные, и необыкновенным образом выходило, что все вещи всегда заодно... Писатель нервничал, без конца злился на свою слабость и на свою злость и проигнорировал рождение небольшого рассказа.
С детства наш рассказ привык быть без автора, привык быть сам по себе. Два предложения, из которых он изначально состоял, были крайне далеки друг от друга по теме, и в этот широкий смысловой диапазон вмещалось много слов. Рассказ быстро вырастал, и вскоре исходные строчки превратились в смутные воспоминания, он помнил о них, но не помнил, что в них было. Это недолго его мучило, ведь впереди его ожидало постоянное перерождение.
Однажды он стал интересной притчей, простой и многозначительной... Ему очень нравился этот этап его жизни, казалось, что все в этой жизни логично и просто, и, самое главное, просчитываемо. Но словам становилось тесно, ведь количество их постоянно росло, и случилось новое перерождение. Он стал новеллой. Это были трудные переломные годы его жизни... Быть новеллой тому, кто мечтает стать повестью, просто невыносимо.
Чем отличается новелла от повести?
Тем, что новелла хочет как можно быстрее и ярче закончиться с девизом "все или ничего", а повесть хочет постоянно продолжаться, ее влечет к бесконечности. Повесть увлекает длинной чередой причинно и беспричинно-следственных связей и подводит к простому вопросу: зачем отвечать на вопрос "зачем" тому, кто хочет просто быть.
Так и в нашем случае. Даже будучи новеллой, наш рассказ редактировал себя, удалял лишние фразы, создавал нужные только тогда, когда это выходило само собой.
И внезапно он понял, какую роль в этом мире играют музы. Они специально маскируют себя под отвлечение от сути, потому что хотят, чтобы все только смутно догадывались, что они суть…
А еще у рассказа была совесть.
Одни рассказы могли похвастать тем, что обладали красотой образа, другие хвастали обладанием силы идеи. .
А он слышал, как мерно у него внутри бьется совесть и думал, что именно она - двигатель всего.
Ты ешь растущие на благоухающих ртах слова.
Ты смотришь, как плавно и красиво плывут по времени самые разнообразные поэтические формы
Ты бросаешь восторженные реплики в необъятное время.
А внутри тебя, как индикатор, как внутренний ответ на вопрос "а правильно ли я поступаю", все беспокойнее начинает биться совесть.
Это с одной стороны.
С другой стороны, образы и идеи, считал он, прежде всего, составляющими само искусство, а с искусством он себя не отождествлял. Хотя он чувствовал, что, да, - то, что отражается в зеркалах читающих глаз это и есть его образ, то есть, это он как образ. Также он был склонен рассматривать себя и как нескончаемое спотыкание, одна об другую, идей. И понятно, что он вообще не мог себя представить как-то вне искусства.
Одни были рады чувству, что они часть искусства. Это были рассказы-праздники, рассказы-язычники, рассказы-стихии – широкого содержания и богатого слога.
В нем же это чувство только обостряло интерес к самому себе, тому сюжетному решению, развитию которого была посвящена его жизнь. Любопытно, что в эпоху первых саморазвивающихся рассказов, каждый имел внутри себя совесть, но не ценил ее, а напротив читал чем-то вроде креста, тяжести. Чтобы избавиться от нее целой жизни мало.
Жизнь его в своей основе будет довольно предсказуема и прозаична... Он выберет себе музу, В их жизни возникнет важнейший мотив. Вместе они наживут много и счастливых и тревожных страниц. Мотив перерастет в конфликт – возникнет новое слово, новая реальность, которой предстоит стать новым произведением. Наш рассказ посвятит ему немало страниц. Потом он поймет что большего, чем дал, он дать уже не сможет, он замолчит, и, наконец, займется дописыванием себя - это будет последняя редакция.
И вдруг все кончится...
Настанет безрадостный день, когда его напечатают.
Грустно пропоют рецензии, с сожалением откликнутся первые критические отзывы. А он будет лежать - старый солидный роман, в черной стильной обложке, в белоснежном костюме... Еще как будто целый, но уже невидимо разложенный на тысячи, миллионы знаков и их комбинаций, которые, попав в материю человеческого духа, вырастут в множестве раскрытых ртов, вздохов, полувздохов, нежных задумчивостей, колючих покашливаний, цепких возражений...
Наш рассказ медленно подходит к завершению, к той границе, которую он сам поставил для себя.
То, что здесь написано, только его слепок, его вчерашнее, уже сегодня живущее только в его памяти, "я". Он проводит по этой границе рукой, словно по стеклу окна. Он смотрит так словно что-то забыл. Он представляет, что у него есть рука, гладит ею представляемого кота и смутно что-то чувствует. Скоро он научится представлять и воплощать больше.
А пока он самый настоящий рассказ, уже переставший быть новеллой, но еще не ставший повестью.
Проголосовали
Проголосовали
