Поэтическая дуэль

 

К сорока он почти перестал различать цвета.

Пил таблетки и капли – напрасно, не стало лучше.

Доктора разводили руками: тяжёлый случай.

Мир чернел по краям и стремительно выцветал.

 

В сорок два он смирился. Распродал свои холсты,

сжёг засохшие кисти и запил, не зная меры:

нелегко выбирать между ядом и револьвером,

легче горькой залить ощущение пустоты.

 

Он отвадил друзей, что устали давать взаймы.

Разругался с женой, стал неряшлив и неприятен.

Всё, что видел теперь – мельтешение серых пятен,

на полтона светлее сжимающей кольца тьмы.

 

Тьма грозила вот-вот превратиться в густой мазут.

Но не зря говорится, что клин вышибают клином:

он нашёл на пороге мешок превосходной глины,

и почувствовал в пальцах давно позабытый зуд.

 

Неизвестный даритель являлся потом не раз,

оставляя мешки и отчётливый запах серы.

В еле видимом мире, погасшем, загробно-сером,

вся надежда на пальцы, прозревшие вместо глаз.

 

Он замешивал глину – и глина была живой.

Он шептал ей, смеялся, а то принимался плакать,

и, сминая в ладонях упруго-сырую мякоть,

был до одури нежен, каким не бывал с женой.

 

А когда обессилел – внезапно, в один момент,

и усталость упала на грудь, как могильный камень,

то сама темнота завладела его руками,

превращая его из создателя в инструмент...

 

Он очнулся от жара: по дому гулял огонь.

Поздно было бежать – оставалось расправить плечи.

Галатея из глины шагнула ему навстречу,

и паркет затрещал под тяжёлой её ногой.

 

Пламя плавило тьму, словно грязный весенний снег:

он увидел её. Замер в ужасе и блаженстве.

Безупречный гротеск, инфернальное совершенство

потянулось к нему, как в кошмарном, но сладком сне.

 

Безнадёжно податлива глине живая плоть...

Приникая к шедевру в прощальном порыве страсти,

он успел изумиться, как жарко целуют пасти,

как прочна обожжённая глина – не расколоть.

 

 

Я пришла добровольно. Робко пробиралась сквозь мертвый ельник по запутанным тайным тропкам. Где терновник и можжевельник охраняют старинный замок, непролазной стеной срастаясь, расколов под ногами мрамор, на ступенях узор сплетают. Дикий хмель да слепые стекла, тлен с разрухой - немые стражи.

Говорят, что сюда с востока нищий путник пришел однажды. Он ночлега искал, от ветра укрываясь плащом в заплатах. Молча, ждал у ворот ответа, но охрана в блестящих латах прогнала. А в ночную пору сам король приказал лакею, чтоб спустили собачью свору на охоту по снеговею. Псы вернулись под утро. С шерсти ярко-алая кровь стекала. Говорят, королева вместе с королем под луной скакала и смеялась, когда собаки рвали тело в снегу на части. Только, путник успел во мраке их проклясть. И с тех пор несчастье - приговор всем, кто гнал добычу. И они в опустевших залах словно бледные тени рыщут, прячут кости в сырых подвалах.

Триста лет им покой не ведать. Крепко держит грехов болото. Каждый год в полнолунье едет, скачет призрачная охота. Мрак в провалах глазниц клубится. Псы - скелеты в истлевших шкурах. Под копытами снег искрится, и безмолвные те фигуры, будто демоны - дети ада - мчат по лесу. Кто их встречает, кто в ту ночь оказался рядом, до рассвета не доживает. Говорят, где ступали кони, утром снег расцветает красным. И нельзя уйти от погони. Эта ночь для живых опасна. Их удел - умереть в мученьях и пополнить ряды проклятых. Где жестокий король забвенья никогда не отыщет.

Пятый, кто посмел бросить вызов игу и решил с мертвецом сразиться, мой любимый. Он в тайных книгах много лет изучал страницы. Он хотел прекратить страданья, разорвать колдовские цепи. Не сумел. Как гласит преданье, их удел сеять смерть. И в склепе ждать желанной луны и ночи. Забирает чужие жизни и беззвучно король хохочет с королевой в безумной тризне.

Я пришла. Над покатой крышей лунный лик смотрит скорбно с неба, стонет ветер почти неслышно, заметает руины снегом. Скоро гон. Заползет дремота на застывшие пики елей. И король поведет охоту сквозь лохмотья седой метели. И на белое брызнет где-то алых капель узор. Незрима, я молчу. Я не жду рассвета. Что мне мир без тебя, любимый?