Попова Анна

Мне часто говорят – всерьёз и в шутку: переставляйте вещи по фэн-шую, выкидывайте лишнее старьё, берите что-то новое на пробу, несите на помойку – тряпки, обувь, их час (их день и месяц) пробил, пробыл, прошла та жизнь, не влезете в неё!

 

Я не хочу какой-то «новой жизни». Там мёртвый мир в убогоньком вещизме, а мертвечину можно на погост…

Но дедушкин баян лежит, покоясь… «Эх, яблочко», – и оживает голос, и расправляет крылья в полный рост. Крыльцо. Ступнями стёртые ступеньки, напев о «деревянной деревеньке», лиловых колокольчиков венцы. Тот голос был вернее и моложе, чем в разговорах про одно и то же, – без старческой дрожащей хрипотцы…

 

Журнальный глянец: молодёжно, круто, учите жизни свеженьких «манкуртов», всё – на помойку, ничего не взять! Карету мне… из прошлого карету, не то чтоб я зависла в стиле ретро, но, кажется, иначе мне нельзя…

Не верю (но предчувствую со страхом), что всё сгниёт и сгинет, станет прахом, в труху скрошится памяти букет… Не верю, что моё – разграбят внуки, и что к добру, к Добру протянут руки,

что письма деда полетят в пакет,

потом в костёр – на даче, на опушке,

туда же – деревяшки-погремушки,

и ворох разноцветного «тряпья» –

от вашей мамы – пухлощёкой крошки, я помню эти пальчики-горошки, часть вашей жизни… это тоже я!

 

Я знаю, что ненужно, безысходно. Что «простенько», «убого» и «немодно», что память прохудилась: дыры, течь… Но ведь любовь – немодная, простая, пока жива, не трогайте, оставьте, не ставьте под словесную картечь…

И пусть ничто, никто здесь не навеки,

но да хранят вас эти обереги,

когда я не смогу вас оберечь…