Скачко (Полеви) Елена

Кажется, ее звали Нина.

Или Лида? А, может, Вера?

Точно помню, что имя было классическое, редкое по тем временам. Тогда в фаворитах ходили Иры, Лены, Оли, Светы, Наташи, Тани…

И все-таки, кажется, Нина.

Она училась на курс младше, на украинском отделении. В то время в абсолютно русскоязычном Харькове это означало, что девушка, скорее всего, из ближайшей сельской местности. Или далёкого ПГТ. Одета была в «бабушкинское» платьице солнце-клеш в мелкий цветочек, ни штриха косметики, с русым «каскадом» на плечах.

Мы были шапочно знакомы, но на заседание взрослых дядек, которые решили послушать наши стихи, пришли вместе. Дядьки были седовласые, усатые и солидные. Харьковская организация СП, кажется, это так называлось. Привел нас туда руководитель литстудии при молодежной газете. Как любимых учениц привел. Любимых настолько, что когда мы с Ниной это осознали, то шарахнулись от большого искусства, как от брызг из сточной канавы. Но это уже другая история.

А пока в качестве «талановитой молоди» мы предстали перед дядьками.

Я, вся такая взвинченная, ассиметрично стриженная, в джинсах и футболке с кокетливой молнией на груди, сразу вызвала одобрение во взглядах. Еще до того, как открыла рот. Впрочем, я волновалась, как на сцене перед всесоюзным съездом мелиораторов (есть в моей биографии такой факт), где мне тоже довелось читать стишки. Октябрятские.

Но я бойко оттараторила, ответила на вопросы и уселась на стул.

Вышла Нина.

Простенькая, с «Иванушкиной» чёлкой, со скомканными листочками в руках вместо традиционного платочка. Потопталась от волнения толстенькими ножками в полудетских сандалиях. Распрямила первую рукописную шпаргалку. И начала читать. По-украински. Сначала почти шёпотом, потом громче, потом… она заплакала.

Сейчас я понимаю эту экзальтацию, со мной тоже пару раз такое было, когда стихи получались глубоко сакральными. Например, когда я наконец-то написала посвящение погибшему деду, что давно просилось наружу…

Дрожащим голосом Нина читала стихи на языке, который я тогда (как мне казалось) понимаю через слово, а в зале царила магия.

Охреневшие дядьки застыли, как античные статуи, правда, не идеально сохранившиеся. Тишина была такая, что слышалось движение молекул в воздухе. Я сидела, и больше всего на свете мне хотелось заплакать вместе с Ниной.

Это было прекрасно.

Волшебно.

Чувственно.

Красиво настолько, что трудно подобрать эпитеты…

Мы вышли из зала опустошенные (эмоции утомляют) и пошли в разные стороны: она к троллейбусам – в общагу, я к метро - домой.

После этого дня я за 25 лет не написала ни одной рифмованной строки. Ни единой.

Просто решила: если не могу, как Нина, то не нужно вообще.

 

Я не знаю, кто меня вдохновил на написание первых строк.

В разные периоды жизни я увлекалась слишком разными вещами, людьми, течениями.

Но я точно знаю, кто меня побудил однажды все это надолго бросить. Не просто надолго: тогда казалось – навсегда.

Ни одной строки больше 25 лет.

И ни малейшего сожаления.

Сожаление разве что от того, что потеряла из виду Нину.

У меня тогда началась очередная большая любовь (в 18 лет все любови большие), не до Нины стало.

Наверное, она вернулась в свое село или ПГТ по распределению, как было принято тогда. Возможно, вышла замуж за хорошего парня – водителя скорой или помощника председателя местного совета. Не удивлюсь, если до сих пор работает в средней школе недалеко от дома. И, может быть, даже нянчится с внуками. В украинских селах девушки обычно ранние…

Мне очень жаль, что я не помню ее фамилию.

Просто Нина.

И очень жаль, если она не пишет стихи.

Думаю, у нее был шанс потеснить на пьедестале даже великолепную Лину Костенко.

 

А вдруг она где-то здесь…