ЗЕЛЁНОЕ ИЛИ СИНЕЕ — ВЫБИРАЙ

 

..зелёное или синее — выбирай, хочешь спичку тяни,

или монеткой сыграй, вынешь большее — меньшее

в дар бери. Что же застит глаза и мучит тебя изнутри?

 

Там, в вышине, в стоячей небесной волне,

в неземном вине вопль неразделённой нежности —

это звенит одна на всё небо цикада,

и губы её в крови, а сердце у райских врат:

белым крылом на закат, лазоревым на рассвет,

под правым крылом сонет, под левым Сократ.

 

Итак. Ты выбрал синее, мне ли тебя винить,

одевайся, пойдём хоронить вечернее солнце —

миг, и упало в траву. И теперь ты можешь присесть

и услышать свою синеву, заслушаться холодом и

тишиной до утра, чтоб увидеть, как светом морозным

живёт игра отблесков розовых и синевы, а потом

ты познаешь божественный трепет травы, осязаешь

тайное бытиё и вдохнёшь аромат зелёный её.

 

Вот тогда твоё сердце сорвётся цикадой звеня,

ты на полуслове проснёшься и вспомнишь меня.

 

 

 

НАДМОДЕРНИЗМ

 

В час, когда всё дотла догорело, осталась одна зола,

и дожди остудили прах, ты в землю воткнул два кола,

на белый повесил тулуп из зайца, на красный — картуз,

и кровавое солнце лепилось на спину в бубновый туз.

 

С колотушкой явился февраль, нарыдал поднебесье чернил,

гопота расколола фонарь над аптекой в метель — ты чинил,

подобрал наконец башмачки, что в тот месяц всё падали на пол.

Положил эти ночи на дюжины стонущих плеч —

хорошо б наконец от зимы отдохнуть и прилечь,

но слезилась зануда-свеча, воск в клепсидры истории капал…

 

Небо узкое хмурится, жрёт провода и плюёт шелуху ворон,

ежедневно в Останкине башня играет реквием солнечных похорон,

и в окрестных домах реновацией грезят глазницы,

но страшатся её, подтянув по-хрущёвски балкон

к подоконнику. Если тебе не спится и чтобы не спиться,

забаррикадируйся вирусом, космосом с тысячи тысяч сторон.

 

И сполна отработав свой ад, номерку на ноге вопреки,

я, быть может, узнаю, в какую манипулу встанут мои стихи,

и какой позвоночник им флейтой положит посмертный Вергилий.

Надевай же на правую руку митенку с левой руки,

на той самой подножке, на плахе трамвайной тоски,

на которой пристало стоять, пока нас до конца не забыли.

 

Пока нас наконец не зарыли. До дыр замусолив тетрадь —

если надо стихи объяснять, проще лошадь у бабы отнять

на скаку — пусть пожар до венцов нижних избы-читальни залижет,

как котят. Так-то, брат, Геродот-Герострат, жги глаголом —

 

они не горят, я же вижу!