Crossroads
Это было вчера. Я бродила по перекрёсткам -
на крестах-перекрёстках распято молчала осень.
Я казалась себе вольнодумкой - надменной, хлёсткой,
той, что вертит колёса вселенной и мира оси.
Это было вчера. Он пришёл к перекрёстку тоже,
и казался каким-то растерянным, даже жалким.
Он сказал, что и всякого видел, и долго прожил,
но осталась лишь искра от пламени зажигалки.
Он спросил, не пусты ли карманы. Пусты, конечно.
Ни купить, ни продать - пустоте не навесишь ценник.
Он кивнул и представился коротко: - Тьмы приспешник, -
и усмешки копьё оцарапало бок осенний.
Предложил закурить - голос стал от затяжки глуше;
горько сетовал: - Души теперь ни во что ни ставят
(каждый дерзок настолько, насколько и равнодушен)!
Утешает одно - продолжают мечтать о славе.
Кстати слава! Она - компонент идеальной жизни,
к ней талантов в придачу попросит любой из грешных.
Знаешь Джонсона? Молод, горяч, чересчур капризен,
всё туда же: гитару давай и любовь, и внешность....
И сполна получил. Только мы не даём надолго.
Раз - и кончилась жизнь! А иначе душа сгорает.
Только Роберт Лерой - это парень другого толка,
и душа у него, оказалось, совсем другая.
Как ни сунься к нему - всё с гитарой сидит в обнимку:
блюз тягучий и яркий - такой, что в аду светлеет;
над котлами у нас разгоняет и чад, и дымку,
а под сводом пещер тошнотворно разит елеем.
Тьмы приспешник моргнул и уставился в бесконечность.
Нет покоя чертям - даже тем, кто со злом в завязке.
Он казался каким-то потерянным, человечным,
как бродяга, готовый за мелочь придумать сказку.
Он за горсть пустоты из кармана и за возможность
посмотреть, как дождями во мрак истекает осень,
странный свёрток отдал мне торжественно-осторожно;
в нём - ларец с гравировкой: ушедший во тьму Р. Джонсон.
Это было вчера. А сегодня - бегут дороги
вдоль цветущих долин и уснувших под солнцем сосен.
Рядом Джонсон шагает упруго и босоного
и вращает колёса вселенной и мира оси.
To Robert L. Johnson, from Russia with love
