Сэр Том Стоппард – британский драматург, сценарист, режиссер и критик, в этом году отметивший 80-летие, - стал классиком уже сейчас. Конечно, долгожительство в признании играет не последнюю роль, но все же приятно видеть пример справедливого и при этом не посмертного воздаяния за талант и труды.

 

При этом одна из последних пьес Стоппарда – «Индийская тушь» - как раз об обратном примере, несправедливости. Действие происходит параллельно в двух временах: в 1930 году в Индии и в 1980-е в Индии и Англии. Главная героиня, поэтесса Флора Крю, в возрасте 35 лет приезжает в Индию по совету докторов. Она больна туберкулезом в последней стадии и это знает. Флора пишет письма о своей жизни в Индии младшей сестре, и на этих же письмах паразитирует (в 80-е годы, в параллельном повествовании) Пайк, исследователь творчества Флоры, которую в его время настигла настоящая посмертная слава.

 

Вообще на Пайке сразу хочется остановиться особо. Еще Владимир Набоков в антиромане «Бледное пламя» (тоже постмодернистском, где важна и сама организация текста) высмеял этот тип комментаторов, любителей примечаний, публикаторов, более озабоченных собой и своим «я», чем теми, кому они обязаны этой деятельностью. «Вся прелесть в примечаниях!» - кричит Пайк родной сестре Флоры. – «И тут вступаю я в своей редакторской тоге. Чтобы развеять мглу».

 

Мглу сознания Пайка развеивает как раз сестра поэта, но все равно главное он трактует неправильно. Казалось бы, удача сама идет ему в руки – в Индии спустя полвека он находит людей, которые видели и помнят Флору, у него есть и ее стихи, и письма, и пояснения очевидцев и близких, - но все это бесполезно. Пайк реагирует только на громкие имена – Герберт Уэллс, Модильяни, - не понимая, что при жизни Флоры это были обычные люди, такие же, как она. Да и главное событие в последний год ее жизни он пропустил за поиском сенсаций, не понял и не поймет никогда, даже несмотря на то, что рукописи, действительно, не горят. Зато горят – еще как! – их авторы, и это, увы, навсегда. И особенно необратимо – в плане последующего понимания – горят поэты.

 

Здесь уместно привести фрагмент пьесы, исчерпывающе характеризующий Пайка и авторское к нему отношение (напомню, что Флора и Дас из 1930 года, а Пайк – из 1980-х):

 

«Флора. «Поэма, которую я не пишу, о том, каково оно – сидеть сиднем и перемогать жару. Поэма была повержена собственной темой, а мне пора в Холмы. Я только и жду, когда мой художник закончит. Говорят, вот-вот начнется Сушь, но я не могу вообразить ничего жарче теперешних дней. А за этим наступит Время дождей, хотя я и сейчас чувствую себя так, будто сижу в луже. Не думаю, чтобы доктор Гаппи имел в виду такой теплый климат».

Пайк. Доктор Альфред Гаппи был семейным врачом Крю после их переезда из Дербишира в тысяча девятьсот тринадцатом году. Его первые записи о болезни Ф. К. со ссылкой на застой крови в легких датированы тысяча девятьсот двадцать шестым годом.

Флора. О-о-о, заткнись!

Она поворачивается в сторону Пайка. Одновременно Дас, потеряв терпение, кричит на хинди: «Убирайся! Убирайся!» Оба они кричат на пару незримых дворняжек, которые, судя по звукам, тявкают, лают, а теперь и дерутся под верандой. Посреди шума Дилип выкликает Элдона. Суматоха утихает сама собой. Пайк уходит за сцену вслед за Дилипом. Собаки, скуля, исчезают в небытие.»

 

Как всегда у Стоппарда, переплетение времен, сюжетов и конфликтов занимает почти весь объем памяти читателя и зрителя. Но в основе пьесы звучит чудесная, тонкая любовная линия, эффект которой усиливается тем, что для Флоры эта любовь последняя. Я настолько сильно верю, что у пьесы будут новые читатели, что не стану раскрывать ни главную интригу, ни, тем более, ее разгадку, - такое наслаждение нельзя отравлять спойлерами.

Но тизер тут необходим. Я долго выбирала, какой фрагмент лучше поставить в виде завлекающего, - и пришла к выводу, что можно ставить любой.

 

«Дас. Ваша поэма о жаре.

Флора. Да.

Дас. А ее раса, вероятно, гнев?

Флора. Секс.

Дас (без колебаний). Раса плотской любви называется Шрингара. Ее бог – Вишну, ее цвет – шьяма, то есть иссиня-черный. Вишваната говорит нам в книге о поэтике: Шрингара, естественно, предполагает любовника и его возлюбленную, которая может быть и куртизанкой, если только она искренне влюблена. Эту расу вызывает, например, луна, запах сандалового дерева или пустой дом. Шрингара гармонично сочетается со всеми другими видами расы и связанными с ними эмоциями, кроме страха, жестокости, отвращения и лени.»

 

Линия Флоры и Даса – это не только о людях. Это и о взаимоотношениях поэзии и изобразительного искусства, Англии и Индии, умирающего и цветущего и даже бога Кришны и пастушки Радхи. Обещаю, это будет последний кусок из пьесы, но какой!

 

«Дас. Может быть, я не художник, как вы и говорили.

Флора. Я не говорила. Все, что я сделала, – я придержала язык, а вы впали в истерику. Что бы вы делали в гуще и буче лондонской литературной жизни? Я думаю, вы бы уже повесились. Когда вышла моя «Нимфа в молитве», один из рецензентов назвал ее «Нимфа в мании», как будто стихи, которые мне так трудно даются, блажь, и только. Через несколько месяцев я повстречала этого критика, вылила ему пойло на голову, пошла домой и написала новый стих. Это было правильно. Но он украл у меня не одну неделю жизни, и сейчас я это чувствую.

Дас. О! Вы ведь не умираете?

Флора. Вероятно, умираю. Но я рассчитываю умирать еще годы и годы. И вы умрете однажды, так пусть я буду вам уроком. Учитесь жить без оглядки. Я ничего не сказала о вашей картине, если хотите знать, потому что думала, что вы окажетесь индийским художником.

Дас. Индийским художником?

Флора. Да. Вы – индийский художник, правда? Держитесь своего. Почему вы так любите все английское?

Дас. Я люблю не все английское.

Флора. Любите. Вы околдованы. Челси, Блумсбери, «Оливер Твист», сигареты «Голд-флейк», «Винзор и Ньютон»… даже пишете маслом, это не по-индийски. Вы пытаетесь нарисовать меня с моей точки зрения вместо вашей собственной… с той точки зрения, которую вы считаете моей. Вы заслужили проклятую Империю.»

 

Думаю, мы все заслужили проклятую Империю. Тем более она может быть и в личной жизни тоже.

Так что да – рукописи не горят. Но кто знает, как их потом прочитают. Правда о том, что в них было на самом деле, - смертна, как все живое, - особенно когда дело касается любви.

 

Что же касается самой пьесы Стоппарда, она точно заслужила бессмертие: в ней есть все, что нужно для полноценной жизни и на сцене, и в книге. Отношения мужчины и женщины, колонизаторов и колонизируемых, развитого и отсталого, холодного и жаркого, слова и изображения, поэзии и критики, жизни и смерти, прошлого и будущего, яви и ее отражения, - я устала перечислять, и уверена, что каждый читатель найдет в ней свое.