Тамбур
Половодье — под самую насыпь, в нём небо;
убегает упрямо состав на восток
по двум веночкам рельс между клочьями снега
и разливом воды. Песня бьётся в висок
про могучую Родину, и про просторы,
про прекрасные сёла в садах, города…
Дверь захлопну в вагон. Открывается взору
не из песни картина — разруха, вода…
Кто-то вышел и курит, и шепчет: «О, Боже,
да когда-то ж подняться Отчизна должна…»
С перебранкой колёсной мешалось: «Ведь больше
(не расслышал…) а дальше: «Какого рожна?».
Помолчав, он продолжил о доме, о маме,
что с тоски беспросветной недолго запить.
Что забыл, как просила жена в телеграмме,
ей платок-полушалок цветастый купить…
Его горе и стыд, я, почти что, не слушал.
Что на исповедь в тамбуре мог предложить?
Откровенье в ответ?.. Приоткрыть свою душу?
Папиросу ещё? (Он успел докурить).
Ветер дым выносил сквозь разбитые стёкла
и вонзался в глаза, как соринка кольнув.
Он продолжил опять: «Видно небо оглохло»
или дым или боль, затянувшись, сглотнув.
Костерил всех подряд от властей до набегов
печенегов, тевтонцев, фашисткой орды…
А я думал — как мало растаяло снега,
что наделает паводок много беды.
Если честно, то он надоел мне немного,
оглянулся сказать: «Мол, уймись, не гунди»,
и осёкся, увидев бутылочку-ногу
и два ордена Красной звезды на груди.
