«Но в мире есть иные области,

Луной мучительной томимы…»

Н. Гумилёв

 

Шторм начался, едва бриг «Сивилла», маневрируя, меняя галсы, миновал утёс, прикрывающий вход в бухту. Чёрная туча захватила небо и стала небом. Над океаном стоял невообразимый гул, шёл он не сверху, не с небес. Он словно поднимался из беспросветных глубин. Глубина оживала на глазах, она словно отделяла себя от верхней оболочки воды и готовилась вырваться наружу. Цвет воды менялся, океан, словно в приступе ярости, покрывался пятнами. Ветер гнал впереди себя снежную сыворотку, ослепляющую судно, виснущую на парусах..

Мачты, скованные до судороги, стонали, словно умоляли освободить их от напора раздутых парусов, но убрать паруса, лечь в дрейф было немыслимо, судно неминуемо будет выброшено на берег. Приходилось, срывая до крови кожу, отчаянно работать рвущимися из рук брасами, ловить ветер, признавать в нем вероломного союзника. Работали по пояс голыми, несмотря на холод, и привязанными длинной скользящей верёвкой к бортам, дабы не быть смытыми волной.

Когда «Сивилла» достигла оконечности Мыса Доброй Надежды, снег исчез, словно его обратно всосало небо. Паруса убрали и закрепили, судно стало сносить на юг.

У Игольного мыса ветер стих, будто переводя дух, стало непривычно тихо, слышалось лишь прерывистое, хриплое дыхание океана. Тишина, однако, вскоре была нарушена необычным зловещим гулом с востока. Оттуда же, прямо навстречу судну, неслась, подгоняемая ужасом, орущая стая птиц. Короткий, мощный шквал остановил «Сивиллу», мачты её отчаянно заскрипели, прогнулись назад, будто пятясь в страхе. Прямо на них нёсся гигантский тёмный вал. Такие волны не рождаются ураганами, то был сгусток тьмы преисподней. Ослепляющая вспышка молнии на миг осветила бешеные кущи пены на гребне. Это была бездна, вывернутая наизнанку.

— Все к борту! — закричал капитан, теряя самообладание. — Лечь на палубу. Лицом вниз! Держаться за шпигаты!

Бездна гнала впереди себя другую, уходящую отвесно вниз, словно своё перевёрнутое изображение,

— Иисусе! — страшным голосом закричал боцман Брандер, открыв глаза и увидев прямо перед собою закрывшего зенит чёрного исполина.

Корабль замер, словно налетев на препятствие. Исступлённый рёв ветра заглох, зато вместо него возник Звук. Сквозной, свербящий, высверливающий мозг. Он пульсировал, перерастал в некую мелодию, простейшее, завораживающее чередование двух-трёх нот. И эти две-три ноты выкладывали меняющийся калейдоскопический звуковой узор.

«Сивилла», словно сорвавшись с края, отвесно полетела в бездну. Казалось, она уже не касалась днищем воды, неслась почти вертикально, кормою вниз. Судно зарылось под самое основание вала, прошла как бы меж его корней, ниже чрева. Никто из людей на судне не смог бы сказать, сколько продолжалось это неимоверное скольжение по глубине. Вода была податлива и разрежена, как воздух в грозу, даже, как ни странно, позволяла дышать. Неимоверная тяжесть вдавила всех в доски палубы, не позволяя шевельнуться. Бездна, переросла в колодец со стенами словно из литого волокнистого стекла, испещрённого вихревыми протоками, завораживающими, ускользающими из памяти виденьями.

Толща воды наконец выдавила судно из своего нутра, страшное давление, распластавшее людей на палубе, исчезло, но люди с трудом осознали это. Адская какофония, поднимавшаяся снизу, стала оглушительной, ощущаемой не только слухом, но и всей кожей. Было невозможно зажать уши, ибо звук проникал сквозь плоть, как сквозь сгустившийся, волглый воздух. Вселенная вздыбилась, как обезумевшая взмыленная лошадь у края пропасти.

Не нужно было открывать глаза, чтобы понять что их окружает непроницаемый мрак. Этот мрак – нечто большее, чем отсутствие света, то был невообразимо плотный сгусток сумрачных, вихрящихся фантомов «Где мы?!» — вдруг в ужасе захрипел рулевой Ларкинс. Пространство, сотканное тьмой уродливо преобразилось, утратило все мыслимые очертания, небо, казалось, осело под тяжестью и выгнулось в колышущийся дымчатый свод. Люди перестали ощущать себя, отделились не только от обессиленной плоти, но и от угасающего, подёрнувшегося пеплом разума, Затем кромешный хаос звуков стал вдруг обретать черты зыбкой, постоянно ускользающей гармонии. Бледное, матовое свечение в глубине свода стало приближаться, и все четверо, точно заворожённые, увидели в переливающемся световом конусе своё судно, отрешено скользящее по склону воронкообразной пропасти неведомо куда, и самих себя на палубе, бледных, с обесцвеченным безумием лицами…

Время перестало существовать. Потрясение было слишком велико, чтобы верить в избавление. Да и было ли это избавлением.?... Изматывающие душу звуки стихли, наступило мёртвое безмолвие. Тишина свинцом вдавливалась в уши. Зато мрак разредился: откуда-то сверху облачными волнами опускалось тусклое, светло-лиловое свечение, обозначившие не людей и предметы, а лишь слабые контуры их. Свет словно стелился с небес снежными хлопьями.

***

«Эй, кто тут есть?».. Ты, штурман? Ну слава богу».

«Я, капитан. Между прочим, я тебя вижу. А ты?»

«Пока не пойму, пятна какие-то в глазах. А как ты думаешь…мы сейчас живы?»

«Странный вопрос, старина…»

«Да нет, не странный. Видишь ли, эта тишина… Такой тишины не может быть на свете. Там, где есть жизнь. И уж тем более, в море. Мы куда-то влетели, штурман. Куда-то. Не знаю, будет ли у нас время понять, куда. Я что-то слышал о таких историях, но всегда считал, что это враньё…

«Предадимся судьбе, благо иного не остаётся…»

Капитан недоговорил. Корабль словно пронизала судорога. Сгущённый воздух распался. И вновь началось круговое скольжение по периметру бездны. Ощущения пропали. Осталось лишь чувство ослепительной, непостижимой высоты…

***

Утро застало «Сивиллу» на якоре. Все, кому удалось уцелеть, а их осталось четырнадцать человек, беспробудно спали на палубе, не хватило сил даже развязаться.

Над гладью Индийского океана вставало солнце. Оно пялилось на носовую фигуру «Сивиллы», потрёпанного ангела, смотрящего вперёд из-под пухлой детской ладони. Над палубой, кружили чайки, распростёртые человеческие тела вызывали в них известное любопытство.

— Ну-ка ты, дура,— проснувшийся штурман ногой прогнал самую наглую.— Катись отсюда. Мы, похоже, не сдохли.