У тебя были большие крестьянские руки, ладони широкие, пальцы длинные, сильные с крупными ногтями. Ты многое умел: косить, камень класть, бычка забить, ракию испечь. Стрелял без промаха, и по-македонски — с двух рук, верхом ездил, водил автомобиль и мотоцикл. Будучи взрослым, выучил немецкий и английский. Службу начал при старом маршале. Свой среди чужих, чужой среди своих.

 

 

 

Женился по большой любви на первой красавице столицы, златогласой певунье. Она тебе дочек родила. Ты очень сильно сына ждал, а она петь хотела. Детей ты любил, а её обожал, жизни без неё не мыслил, позволял многое и прощал всё. Было ли что прощать? А позволять, как не позволишь? Да и не просила она ничего особенного.

 

 

 

Ты с гордостью вёл её под руку и легко вальсировал с ней, никто и подумать не смел про ваше супружество, как про мезальянс, как же — крестьянин и оперная дива. Вы прекрасно смотрелись вместе, ты бережно подсаживал её в дамское седло, для тебя она казалась невесомой.

 

Подчиненные трепетали перед тобой. Ты никогда не повышал голоса, матерился виртуозно, красиво, заслушаться со стороны можно. А тот, кому адресованы были эти слова ругательные, тихо умирал под твоим холодным немигающим взглядом, чтобы ожить, когда слышал твоё «сте слободни».

 

 

 

Собак любил не по-крестьянски, ценил не просто сторожей и охранников, нет. Любил, как созданий божьих, наделённых душой и разумом, воспитывал, как детей, не дрессировал. Лошадей жалел, стеком не бил, недоуздок надевал мягкий без железа во рту. Когда в деревне садился на телегу за возничего, кнутом не стегал, гладил легонько по спине вожжами «хајде, душо, да оде». И они слушались тебя, ни разу не подвели.

 

 

 

Папиросы у тебя были душистые, в красивой твёрдой коробке, ты вынимал их оттуда и перекладывал в серебряный портсигар, а когда курил, то вставлял в коротенький янтарный мундштук. Я помню, как ты чистил его шпилькой, которую утягивал с её туалетного столика. Она делала вид, что не замечает этого, только подарила тебе набор специальный для нужд курильщика.

 

 

 

Пил редко, но метко, добирался домой на своих ногах. Сильное опьянение можно было разгадать по чёткому ровному шагу и плавающим зрачкам. Никогда не буянил, заходил к ней поцеловать в плечо и ложился спать в кабинете.

 

 

Ты никогда не снишься мне, у меня нет твоих фотографий, но мне и не надо. Я и так помню тебя.

 

Не знаю, где ты теперь, жив ты или нет тебя давно, но по-прежнему чувствую тебя всей душой: каждую чёрточку, движение, голос, смех, запах...

 

Я люблю тебя, папа.